Презумпция невиновности
![Презумпция невиновности](/uploads/covers/2023-07-24/prezumpciya-nevinovnosti-0.jpg-205x.webp)
- Автор: Анатолий Мацаков
- Жанр: Полицейский детектив / Советская проза
- Дата выхода: 1991
Читать книгу "Презумпция невиновности"
3
В приемной прокурора за пишущей машинкой сидела моложавая женщина с замысловатой, похожей на старинный парусник прической, в темно-вишневом платье со смелым вырезом. Вскинула на меня сильно накрашенные ресницы и, не отвечая на приветствие, отрывисто спросила:
— Что вам угодно?
— Мне угодно пройти к прокурору.
— Он занят!
— И все же доложите обо мне. Я полковник милиции Синичкин.
Она неохотно поднялась из-за стола, осторожным движением кончиков пальцев поправила перед зеркалом прическу, одернула платье и пошла к двери прокурорского кабинета, на ходу ритмически раскачивая бедрами. Минуты через три вернулась, с нескрываемым раздражением бросила:
— Ждите!
Ждать пришлось долго. Наконец я не выдержал, встал и решительно направился к двери кабинета. Стрекот машинки, до этого заполнявший приемную, мгновенно стих, и на моем пути выросла секретарша. Глаза ее сузились, густо нарумяненные щеки побледнели от негодования, побелели даже крылья носа.
— Куда?! — прошипела она. — Вам же русским языком сказали: ждите!
— Но сколько можно? Час уже жду! У него что, совещание?
— Нет, изучает уголовное дело.
— Ясно. Всяк сверчок знай свой шесток.
— Не поняла.
— И не надо. Передоложите. У меня совершенно нет времени.
Секретарша молча скрылась за дверью, тут же вернулась.
— Заходите, — посторонилась, пропуская меня в кабинет, и сразу же бесшумно, с почтительной осторожностью закрыла за мною двойную дверь.
Из-за стола поднялся высокий, полноватый мужчина с глубокими залысинами и благородной сединой на висках, поправил узел галстука, пошел навстречу мне, на ходу растягивая губы в благожелательной улыбке.
Он двумя руками схватил мою кисть, стиснул, встряхнул; лицо его озаряла радость встречи. Но я хорошо знал Ивана, чтобы обмануться, поверить в его искренность — он всегда был незаурядным артистом, умел придать своему лицу, голосу, жестам соответствующее моменту выражение.
— Извини, дружище. Запарился окончательно. Понимаешь, читаю одно очень скользкое дело и так зашкалило мозги, что вначале даже не расслышал твою фамилию. И только сейчас, когда Ирина напомнила о тебе, дошло, кого я держу в приемной. Извини, пожалуйста, что ждать заставил. Но и ты хорош: третий день здесь, а глаз не кажешь!..
Голос у него был низкий, с вибрирующей хрипотцой, которая мне была знакома с юношеских лет. Она могла отражать оттенки гнева, негодования, презрения, одобрения, радости и других чувств — в зависимости от характера выступления хозяина.
Иван, не выпуская моей руки из своей цепкой кисти, подвел меня к столу, усадил в кресло, а сам опустился на стул, придвинув его к креслу, и наши колени касались друг друга.
Лицо Ивана с крупным носом, маленьким, словно срезанным, подбородком и прижатыми к черепу длинными ушами за эти годы еще больше вытянулось, стало похожим на лошадиное.
— Это сколько же мы с тобой не виделись, Игорь? Дай-ка припомнить, — он наморщил лоб, потер ладонью подбородок и тихо, с давно отрепетированной задумчивой интонацией сказал:
— Да, да, почти двадцать лет прошло с того августа, когда наши отпуска совпали. Потом я еще раз наведался в родные края, похоронил отца и после уже не бывал — не к кому стало ездить. — И тут же оживился, спросил: — А у тебя как жизнь? Что нового? Рассказывай!
— Работаю.
— Ответ, достойный Юлия Цезаря! — хохотнул Иван и польстил мне: — Ты всегда отличался лаконичностью выражения мыслей, чему я постоянно завидую.
Я промолчал. Оглядел кабинет. Был он небольшой по размерам, и его площадь еще больше скрадывали массивная полированная мебель и обшитые темными, под цвет моренного дуба панелями стены. На столе, кроме пачки газет, ничего не было. Интересно, а где же то уголовное дело, читая так долго которое прокурор даже мозги себе зашкалил? Успел убрать? На угловом столике с телефонными аппаратами в пластмассовой рамке стояла чья-то фотография. Присмотрелся. Да это же Валька! Такая карточка есть и в моем семейном альбоме. Далекой весной пятьдесят четвертого года в отпуск на родину приехала наша землячка с мужем-фотографом, вот он и сделал тогда наши снимки. Год запомнился потому, что до этого нам довелось фотографироваться только дважды — в третьем и шестом классах... И сейчас эта фотография на столе Ивана. Разве ей место в его кабинете? Что это — кощунство, очередной фарс или Иван наконец что-то понял?..
Додумать эту мысль, разобраться в хаосе нахлынувших на меня чувств не успел. Иван осторожно тронул меня за рукав и проникновенно сказал:
— Жалко Валентина. При всех наших с ним распрях уважал и ценил его за бескорыстность, честность, бескомпромиссность. Но кто мог предположить, что он решится на такое!.. Не мог я как прокурор не возбудить дела по заявлению Кривошеевой. Провел бы следственные действия и прекратил его. Сам не верил, что Валентин мог взять эти деньги. Не из тех он людей был... — И снова стал самим собой, уже иным тоном добавил: — Хотя, как говорил Гораций, хорошо не иметь пороков, но плохо не подвергаться искушениям. Не исключаю, что Кривошеева могла толкнуть Валентина на искушение — баба она молодая, в самом соку, да и он был свободным мужчиной. Потом, как говорится, разбежались, вот Кривошеева и решила отыграться. Не могла же она с бухты-барахты написать такое заявление!
Какой подлец, а? Смотрит прямо в глаза, знает, что не верю ни единому его слову, и продолжает беспардонно врать! Но спокойнее, товарищ полковник. Потерпи. Пусть выговаривается. Ты же и пришел сюда, чтобы до конца понять сущность этого человека. И не спеши с выводами.
— Значит, ты считаешь, что дыма без огня не бывает?
— Конечно, — подтвердил Иван, и на губах его мелькнула загадочная улыбка. — Безгрешных людей в природе не существует.
— То есть при желании, выражаясь словами кардинала Ришелье, в каждых двух строчках всегда можно найти за что повесить их автора? А себя ты к какой категории относишь — грешников или праведников?
Иван безмолвно развел руками.
— Значит, не определил пока? — я с трудом сдерживался. — А как же быть с этим юношей Ивановским? Неужели и тут ты не чувствуешь своего греха?
— Чувствую, — неожиданно легко согласился он, и я подивился этому: Иван никогда так охотно не признавал свои ошибки. — Но пойми, против него были такие улики, да и сам во всем сознался. Тут даже старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР мог допустить ляпсус. Впрочем, судя по печати, и они их допускают.
— Знаю я цену этим твоим уликам и признанию Ивановского. И как они добывались, мне известно. Откровенно говоря, просто поразился: дело шито такими белыми нитками, что этого разве слепой не заметит. Видать, ты твердо был убежден в своей неуязвимости, непотопляемости и безнаказанности. В этом ты лишний раз уверился, когда жалобы Вальки неизменно возвращались к тебе. Наш бюрократический аппарат остается верным своим обычаям посылать жалобы на реагирование тем, на кого жалуются. Как тут не свихнуться от полноты власти и безнаказанности!
Иван положил локоть на стол, забарабанил пальцами по его зеркальной поверхности. Криво усмехнувшись, сказал:
— Да, конечно, частное расследование ты провел на высоком профессиональном уровне.
— Ты мне тоже помогал. Например, выделил «охрану» из двух своих головорезов, — не остался я в долгу. — Надеюсь, информацию о том, с кем, где и когда я встречался, тоже получал?
— Не ерничай, Игорь. В отношении Ивановского мне сегодня звонил прокурор области.
— Ах, вот почему ты так легко признал свои грехи в этом деле! Иван, где бумаги, которые ты взял в кабинете Вальки?
— Какие бумаги? — придал он удивленное выражение своему лицу.
— Материалы, уличающие Геннадия Белокопытова в убийстве шофера Голубева. Впрочем, теперь и без них картина прояснилась.
— Но у меня нет таких материалов! Их вообще не существует, потому что Геннадий не имеет никакого отношения к этому преступлению!
— Имеет. И ты прекрасно это знаешь! — жестко ответил я. — Потому и предпринял все возможное, чтобы выгородить сынка первого секретаря райкома. Ради этого и загнал в тюрьму невинного человека.
Он враждебно посмотрел на меня и с нескрываемым раздражением сказал:
— Компьютер — и тот ошибается. А я человек. Все выверить до мелочей просто физически не в состоянии. Когда тушат пожар, не считают разбитых стекол. А преступность, захлестнувшая сейчас страну, похуже пожара...
— Другими словами, лес рубят — щепки летят? А ведь на этот счет, Иван, есть другая народная пословица: обрубая сухие сучья, не повреди самого дерева. А мы не с деревьями имеем дело. Ты хоть по-человечески задумывался над судьбами Ивановского и Вальки, когда утверждал постановления о возбуждении против них уголовных дел?
— Как прокурор я обязан выполнять законы, которые придумал не я, — все с тем же раздражением отозвался Иван. — Эмоции при моей должности противопоказаны...
— Но прокурор, следователь, оперативный работник, перестающий видеть в другом человека, не способный верить, сочувствовать, жалеть, убивает прежде всего человека в себе.
Он саркастически усмехнулся, показав мне на секунду широкие лошадиные зубы. И мне вспомнилось, что в детстве мы дразнили его «Конь» — дети награждают меткими прозвищами.
— Ты идеалист, Игорь. А я, когда ухожу домой, прокурора оставляю в служебном кабинете, чтобы быть дома просто семьянином — мужем, отцом, дедом. Утром, уходя на службу, прощаюсь с ним и опять превращаюсь в прокурора...
Иван, конечно, шутил. Но в этой шутке была зловещая правда.
— А по утрам тебе не хочется допросить самого себя?
— Не понял, что ты сказал?
— Да не я, это Гиммлер когда-то так говорил.
— Ну, знаешь!..
Он рывком поднялся со стула, начал мерить шагами скромную площадь своего кабинета. Спина его уже начала сутулиться, плечи опустились. Да, старость не радость. А она неумолимо надвигалась. Жизнь нашего поколения клонилась к закату. Я решился задать тот главный вопрос, ради которого и пришел в этот кабинет:
— Иван, хочу спросить тебя без обиняков. Только, пожалуйста, очень прошу: ответь наконец-то честно. Почему ты решился на это преступление с Ивановским?
Он вздрогнул, зябко повел плечами, затравленно взглянул на меня и подошел к окну. Опираясь ладонями на подоконник, долго смотрел на улицу. Не оборачиваясь, глухо сказал:
— Я привык подчиняться дисциплине и не проявлять интереса к делам начальников. А самое главное, научился держать язык за зубами. Еще Камо говорил, что длинный язык укорачивает жизнь, в чем я неоднократно убеждался за годы своей следовательской и прокурорской работы. Всегда придерживался принципа: язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли и молчать там, где это требуется. И мне удавалось ладить с любым начальством. С Белокопытовым работаю давно, многим ему обязан. Человек он жесткий, хитрый, изворотливый, меня ценил и поддерживал. Не мог я ему отказать, когда он попросил, а точнее, приказал выручить сына...
Теперь все стало на свои места. Ивановский стал козлом отпущения только потому, что подвернулся тогда под горячую руку.