Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота

г) Внешняя политика и военные вопросы

Обсуждать с Александром I вопросы войны и мира Паррот начал еще в 1804 г., на том этапе их дружбы, когда профессор стремился максимально расширить свое влияние на императора. Поводом тогда явилось обострение отношений между Александром и Наполеоном, провозгласившим себя французским императором, – оно было очевидно всем наблюдателям и заставляло говорить о скорой войне. Профессор же счел необходимым возвысить перед царем свой голос в пользу сохранения мира.

Он доказывал, что «две страны, которые таким огромным расстоянием разделены, по природе своей не предназначены к тому, чтобы друг с другом воевать, и если политика против природы идет, всегда тот наказан бывает, кто первым мир нарушил». В этом смысле Александр не должен отвечать на провокации Наполеона, который «зачинщиком быть не захочет», но «нуждается в войне, чтобы вместо ненависти сочувствие вызывать». Российскому же императору нужен мир, ибо Паррот подчеркивал его главную цель: «осуществить все благодетельные свершения, которые Вы для блага Вашего народа замыслили»[127].

Продолжить эти рассуждения Парроту выпала возможность уже в 1805 г., когда Александр I на одной из встреч сам заговорил с ним о внешней политике (скорее всего, это произошло 11 мая, в период подготовки миссии Новосильцева, которого направляли в Париж на переговоры с Наполеоном). Паррот так вспоминал об этом разговоре в позднейшем письме к Николаю I, написанном в октябре 1832 г.: «Император сказал, что он против этой войны, что он испытывает к ней величайшее отвращение, но что все его министры и его окружение в целом решительно выступают за нее. Он привел мне несколько причин, по которым противился войне, и спросил моего мнения. Оно полностью совпало с его собственным, и я лишь привел ему дополнительные резоны; я предсказал ему его будущие несчастья»[128]. Тогда Александр I попросил профессора поговорить с Чарторыйским, «главой партии, которой двигала национальная гордость», но их встреча привела только к тому, что князь, «соединявший внешнюю и внутреннюю утонченность с превеликой кротостью и хладнокровием, в конце концов, возможно впервые за время своей службы, вышел из себя и закипел от гнева».

Подтверждение того, что такие разговоры действительно имели место, присутствует в письмах Паррота к Александру I[129]; также косвенным свидетельством былых разногласий является весьма ограниченное упоминание о Парроте, которое Чарторыйский оставил в своих мемуарах (несмотря на то, что их прежде объединяли годы сотрудничества по университетским вопросам)[130]. На этом основании можно с доверием отнестись и к рассказанному профессором итогу общения с императором, который на их последней встрече в 1805 г. заявил: «Европа призывает меня на помощь, мои русские желают войны любой ценой. Я молод – как могу я противостоять упреку, который потомство мне сделает, что не попытался я освободить человечество от тирана? Возможно, и Вы, и я все-таки не правы»[131].

Поэтому в большом письме к императору от 10 августа 1805 г. Паррот уже исходил из того, что война неизбежна, хотя следствия ее, «даже самые блестящие, никогда не восполнят понесенного ущерба»: «Бонапарт, еще ни одного полка вперед не двинув, уже полностью политическое положение России переменил, ибо прежде она в распрях на юго-западе Европы только как союзница или третейский судья участие принимала, а теперь главную роль играет и вынуждена сама себе союзников искать». Тем не менее эти коалиции для России вредны, и «вообще все трактаты, касающиеся возможной войны, суть заблуждение нравственное и политическое», ибо каждое государство будет в первую очередь думать о собственных интересах, а не помогать другим. Что касается грядущих боевых действий, то Паррот указывает, что, как бы ни был Александр I уверен в расположении к нему Пруссии, она должна будет выступить на стороне Наполеона, а потому против нее необходимо постоянно держать значительную армию. Однако план «как можно раньше Пруссию атаковать всеми силами российскими, дабы к миру принудить» (сторонником которого был Чарторыйский) является ошибочным, ибо он позволил бы Бонапарту прийти на помощь Пруссии и совместно с ней разгромить русскую армию. Главные же боевые действия, по мнению Паррота, должны произойти на юге, где Франция вступит в европейские владения Турции, чтобы оттуда непосредственно угрожать России, которая, дабы предотвратить такую возможность, должна направить одну из своих армий на границы с Турцией и заручиться поддержкой английского флота[132].

Расчеты Паррота оказались верными, но не во всем: так, Пруссия не вступила в кампанию 1805 г. на стороне Франции, хотя была близка к тому, чтобы начать враждебные действия против стран антинаполеоновской коалиции – Швеции (желая занять Шведскую Померанию) и даже России (противодействуя свободному проходу русской армии через свою территорию)[133]. Не развернулись в 1805 г. и боевые действия на юге Европы, хотя спустя ровно год, когда французские войска вступили в Далмацию, Россия двинула в их сторону 40-тысячный корпус, занявший Молдавию и Валахию, что привело к началу длительной русско-турецкой войны.

Поэтому, несмотря на некоторые неточности в оценках Паррота, можно с уверенностью сказать, что Александр I внимательно изучал внешнеполитические советы своего друга. Более того, после поражения при Аустерлице император сам признался профессору, что вспоминал их на поле боя, видя неверность своего главного союзника – Австрии[134]. Многие часы общения между профессором и императором в январе 1806 г. были посвящены международным делам[135], и их итогом стала записка Паррота от 22 января, написанная, судя по всему, по прямому поручению Александра I. В ней профессор анализировал две варианта: продолжение войны России и Франции или заключение между ними союза. По мнению Паррота, продолжение войны возможно в европейской части Турции, которая для стран «сделается точкой соприкосновения», и можно даже достичь здесь успеха с помощью Англии, но усиление последней на греческих островах и в проливах, соединяющих Средиземное и Черное моря, угрожает интересам российской экономики. Гораздо выгоднее для России союз с Францией, который позволит мирным путем разделить турецкие земли и нарушит монополию английской торговли с Востоком; «выиграет от раздела и род человеческий. Страны, где науки и художества родились и откуда распространились, когда Европа еще варварской была: Греция, Египет, северный берег африканский – очнутся от долгой дремоты, в которую их тирания фанатиков погрузила»[136].

Таким образом, в начале 1806 г. Паррот вторично попытался склонить Александра I к миру с Францией и к отказу от поддержки «ненадежных» союзников. Возмущение ими лишь возросло во время кампании 1807 г., когда Паррот писал императору: «Вы сражаетесь ради спасения Европы, в которой Англия пожар разожгла; Вы сражаетесь, чтобы защитить Вашу империю от врага, которого континентальные войны, затеянные Англией, сделали угрозой для всей Европы; Вы сражаетесь в первую голову за Англию. И вот в решающий момент, когда добрая воля этой нации торгашей могла бы Вам помочь общего врага разгромить, Англия общее дело предает»[137]. Поэтому профессор в принципе приветствовал Тильзитский мир, ибо тот был необходим и заключен «на условиях настолько почетных, насколько обстоятельства позволяли». Но угроза сохранялась, и ученый спешил побудить императора «все возможные силы бросить на переустройство армии, которая <…> скоро понадобится для войны с Францией, а быть может, и с Англией»[138].

Действительно, на рубеже 1806–1807 гг. Паррот впервые обратил внимание на состояние русской армии, чем вызывал немалое удивление у Александра I. «Не ожидал я вовсе, что Вы мне объявить собираетесь нечто, касающееся моей армии. Можете вообразить, с каким удивлением узнал, что Вам, сколько судить можно, о событиях, там происходящих, известно», – писал император профессору в конце декабря 1806 г. Речь шла о созванных в прибалтийских провинциях в соответствии с манифестом от 30 ноября 1806 г. ополчениях, которые Паррот мог непосредственно наблюдать. Он поделился с Александром I опасениями по поводу их боеспособности из-за отсутствия в местных крестьянах «патриотизма» (которого в этих губерниях, завоеванных силой и страдающих от крепостного рабства, «нет и быть не может»), так что они скорее обратят оружие против своих же помещиков, чем поддержат армию[139]. К тому же Паррот указывал на возможность хищений при организации снабжения и получил тому подтверждение, когда летом 1807 г. находился в Риге и наблюдал русские войска, отступавшие из Восточной Пруссии. Солдаты страдали от голода («Несчастные храбрецы травами питаются, которые собственными руками в лесах и полях собирают, чтобы избегнуть смерти после того, как избегли картечи Бонапартовой»), а заготовленная для армии мука на поверку оказалась гнилой[140].

Последовавшие затем перерывы в регулярной переписке Паррота и Александра I привели к тому, что проблемы, связанные с армией и внешней политикой России, не звучали в ней более трех лет. Но как только в сентябре 1810 г. профессор получил от императора подтверждение, что тот готов принимать от него любые «полезные сочинения», эта тема вернулась в письма, тем более что она объективно являлась одной из важнейших для оценки тогдашнего положения России. Парроту было что сказать на этот счет, и он передал Александру I сперва короткие замечания (в письме от 7 сентября), а потом пространную записку от 15 октября 1810 г. под заголовком «Секретная, весьма секретная», которую поднес царю перед отъездом из Петербурга, подводя итог состоявшихся там бесед[141]. Основное содержание «секретной записки» было посвящено подготовке новой большой войны с Францией. Неизбежность такой войны и необходимость тщательно к ней готовиться прекрасно понимал тогда и сам Александр I[142]. Предложения Паррота состояли в том, что ради этого России стоит пойти на урегулирование спорных вопросов на Балканах и в Закавказье, то есть как можно скорее, пусть и ценой уступок, подписать мир с Турцией и Персией (чему Франция будет препятствовать). Он также указывал на возможность привлечь на свою сторону поляков (которым нужно пообещать восстановить их государственность) и даже заключить союз с Швецией – к этой мысли профессор еще раз вернется через полгода, когда с похвалой отзовется перед Александром I о новом шведском регенте, бывшем маршале Ж.-Б. Бернадоте, который «среди французских генералов всегда выделялся честностью и прямотой; короною обязан более этим добродетелям, нежели желанию Бонапарта его удалить», а потому он «сдержит все, что Вам пообещает»[143].

Заметим, что все эти рекомендации Паррота были воплощены Александром I в жизнь, а его союз с Бернадотом действительно был подписан в Петербурге 24 марта 1812 г. Но самые интересные замечания Паррота из «секретной записки» касались тактики ведения войны с Наполеоном. Профессор раскритиковал предложенный тогда Военным министерством оборонительный план, основанный на возведении пограничных крепостей: «Исполнить его сможете лишь наполовину, а армии Ваши в крепостях воевать не умеют». Профессор советовал: «Согласите войну, какую Вы вести собираетесь, с духом Вашей нации и духом противника». Это означало, что главную армию, вооруженную грозной артиллерией, следует пускать в бой «только в тех случаях, когда успех будет обеспечен», а до тех пор отступать, используя преимущества территории, чтобы начать «войну складов» на истощение противника. Для того же, чтобы его «гонять во все стороны и голодом морить», необходимы малые отряды – «десять полудивизий, составленных преимущественно из легкой кавалерии». Иными словами, Паррот предлагал Александру I тактику партизанских действий, которая действительно возымела успех в 1812 г.