Я увожу к отверженным селениям. Том 1. Трудная дорога

— К сожалению, суд не в праве опрашивать мертвых сви детелей. — Лицо Константина Сергеевича оставалось бесстраст66

ным, пока он высказывал свое горькое сожаление о бессилии суда пригласить в эту маленькую комнатушку мертвую тетю.

— Но, — возвысил голос судья, — суд не понимает, как можно ссылаться на показания близкого человека, которого нет в живых. Это насмешка, или, что еще хуже, плевок на могилу покойной. Без слез, подсудимая Воробьева! Суду нужны оче видцы, факты и только факты, а не умело разыгранная исте рика. Поэтому назовите фамилии живых свидетелей.

— Кима, кажется... видела... Нюра Юмашова. Она живет в нашем доме, — глотая слезы, прерывисто пояснила Рита.

— Кажется или точно? — раздраженно спросил судья.

— Я протестую! — в голосе прокурора прорывались гнев ные нотки. — Подсудимая не уверена в том, что так называемая свидетельница Юмашова действительно видела гражданина Ки реева. Вызов этой сомнительной свидетельницы только затруд нит работу суда.

— Я под-дер-жи-вваю про-о-те-ст про-о-куроора, — подал голос защитник.

Константин Сергеевич минуты полторы пошептался с за седателями и объявил:

— Подсудимая Воробьева! Суд не нашел нужным вызвать в зал заседания суда указанную вами гражданку Юмашову. Про должайте давать свои показания.

Рита сбивчиво и путано рассказывала о памятной вече ринке в доме Кима. Один из заседателей, тот что сидел слева от Ирисова, тонкогубый лысый мужчина с отвислым брюш ком, мерно покачивал головой в такт словам Риты. Второй, костлявый, сухой, как палка, отполированная множеством рук тех, кто часто прибегает к ее услугам, неотрывно смотрел на Риту. Его маленькие, глубоко запавшие глаза буравили лицо Риты, а светлые жидкие брови изредка поднимались кверху.

— Вы утверждаете, подсудимая Воробьева, что Киреев Ким Пантелеевич напоил вас пьяной и, использовав ваше беспомощ ное положение, изнасиловал вас. А Киреев Пантелей Иванович, директор завода сто девяносто восемь, разбил бюст вождя в вашем присутствии? — скрипучим официальным тоном спро сил судья.

— Так оно и было, — подтвердила Рита.

— Суду не ясна одна деталь: почему на предварительном

67

следствии вы показали, что бюст вождя разбили вы, и ни слова не заикнулись о насилии, которое якобы свершено над вами гражданином Киреевым. Подсудимая! Вы пытаетесь ввести суд в заблуждение.

— Я молчала в кабинете следователя. Я ему ничего не го ворила.

— В протоколе предварительного следствия ясно сказано, что протокол составлен с ваших слов и заверен вашей подпи сью. Вы признаете свою подпись?

— Да, я подписала... Но я не читала, что там написано.

— Почему?

— Следователь сказал о тете... что она умерла...

— Y вас есть вопросы к обвиняемой? — спросил Ирисов прокурора.

— Да, есть. Не кажется ли вам, подсудимая, что вы зло употребляете смертью своей родственницы?

Рита подавленно молчала. Прокурор, выдержав небольшую паузу, продолжал:

— Я не родственник гражданки Ломтевой, но даже меня, человека чужого ей, до глубины души возмущает, как нагло и бессовестно ее любимая племянница спекулирует смертью умершей. Это бесчеловечно, граждане судьи! Подло! Низко!

Преступно! Такие, как Воробьева, готовы торговать, да и тор гуют, могилами своих родных. — Голос прокурора зазвенел благородным негодованием. Лысый заседатель поспешно от крыл глаза, вопросительно посмотрел на прокурора, потом на судью и откинулся на спинку стула.

Ни слова о тете... Они звери... В карцере тетя Вера гово рила... что не помню... Она меня из петли вынула... Вспомни ла! Отходим сами девоньку. Не зови ты этих иродов. Ироды...

Уроды... Фикса позвала... Еще и кричала дежурным: выпускай те из карцера! Все повесимся! На ру-ка-вах! А тете Вере Фик са перед тем сказала: зови, Ножка. Воробей в себя придет, в больницу возьмут ее. Там лучше! И нас из трюма выго нят... Только базлайте погромче, что все перевешаемся. А я не могла открыть глаза... Как они все меня ненавидят: и судья...

и прокурор, и защитник! Что ж е он молчит?

— Я сс-читаю, ччто ссыл-ка на покой-ыую Ло-о-ом-теву не-е ос-но-ва-тельна, — услышала Рита голос защитника.

63

— Подсудимая Воробьева! Суд в последний раз спрашивает вас: чем вы объясните тот факт, что на предварительном след ствии вы дали одни показания, а на судебном заседании даете другие, — равнодушно допытывался судья.

— Ничем не поясню, — устало и обреченно ответила Рита.

Они не хотят понять и не поймут... А может судья и прокурор знают правду и... Тогда почему ж е они не верят мне? Неужто они все нечестные?! Топят меня... И Фикса права? От этой мысли Рите стало страшно. На миг она забылась... Светлый солнечный день... Жарко... Сегодня Рита именинница. С того дня, когда мать подарила ей жизнь и заплатила за этот дар, как часто платят матери, своею жизнью, прошло шесть лет.

Ладошка Риты, крохотная и слабая, покоится в руке отца, грубой, большой, доброй. Y папы отпуск и сегодня они вместе идут в зоопарк. Рита нетерпеливо подпрыгивает, не выпуская отцовской руки, а он идет степенно и неторопливо. Перед вхо дом в зоопарк папа купил ей мороженое... Какое оно вкусное и сладкое! Рита жадно облизывает пальцы. Еще бы кусочек...

Но папа словно не замечает ее умоляющих взглядов. Львы...

гривастые, важные, равнодушные и смирные. Рите так хочется погладить этого бедного львенка: ему ведь скучно за решеткой.

Но высокая ограда отделяет ее от клетки льва. А слон... Какой он смешной... Слон — попрошайка. Он все время протягивает хобот, переступает с ноги на ногу и кланяется. Ослик... Зебра...

Кенгуру... Ой, как здесь интересно! Потом они вошли в какую-то комнату, и Рита увидела змей. Их скользкие холодные тела извивались в судорожном танце... А глаза?.. Маленькие, равно душные, злобные... И удав... Этот — тоже змея, только очень длинная и толстая. Бедный красноглазый кролик... Он кричит, упирается... Все ближе раскрытая пасть удава... Вот уже голова кролика скрылась в ней... В последний раз затрепетал пуши стый хвостик — и исчез... Папа! Пойдем! Папочка, я боюсь!

— со слезами просит Рита. Отец подхватывает ее на руки и — куда подевалась его неторопливая степенность. Он бежит к выходу, расталкивая зевак и любопытных.

Рита подняла голову и встретилась глазами с прокурором.

Как у того удава... Страшно... Лучше не думать... И снова клу бок змей, злобных, шипящих, ядовитых...

— Позовите свидетельницу Марфину, — приказал судья.

69

В зал заседания суда, если молено назвать залом грязную комнатушку, вошла Феодора Игнатьевна.

— Свидетельница Марфина! Распишитесь, что вы преду преждены об уголовной ответственности за дачу ложных по казаний, — скороговоркой объявил судья после того, как были уточнены фамилия, имя и отчество свидетельницы. Марфина расписалась.

— Расскажите суду, что вам известно по делу Воробьевой, — предложил Ирисов.

Свидетельница начала рассказывать. По какому-то стран ному капризу памяти Феодора Игнатьевна забыла о том дне, когда Ким в приемной директора встретил Риту. Запамятовала она и о словах Пантелей Ивановича: пока не уйдет, никого не впускать — я занят. Зато она хорошо помнила другое...

— Услышав крик директора, я вбежала в кабинет и уви дела, что гражданка Воробьева схватила бюст великого вождя и попыталась ударить им Пантелей Ивановича. Товарищ ди ректор вскочил, хотел отнять бюст у Воробьевой, но она швыр нула его на пол. В результате чего бюст разбился. После этого гражданка Воробьева заявила: я разбила Сталина.

— Не записывайте в протокол, — вполголоса приказал судья секретарю.

Концы с концами не сходятся... Какая нелепость... Кто по верит, что Пантелей Иванович, мужчина двухметрового роста, испугался Воробьевой? Такая пигалица чуть не убила его?.. И

он стал звать на помощь? Дела-а-а... А кто будет проверять?

Кому надо знать правду? И все же следует подправить ее по казания... — лихорадочно обдумывал судья.

— Свидетельница Марфина! На предварительном следст вии вы показали, что товарищ Киреев открыл дверь своего кабинета, потому что сигнализация временно не работала, и позвал вас. А вот показания свидетеля Киреева: «Гражданка Воробьева третьего марта тысяча девятьсот сорок пятого го да обратилась ко мне с просьбой, чтобы я отпустил ее домой до конца смены по случаю тяжелой болезни ее тети, Ломтевой Марии Павловны. Я пошел навстречу гражданке Воробьевой и приказал пропустить ее через проходную завода в середине рабочего дня. Одиннадцатого марта тысяча девятьсот сорок пятого года примерно в четырнадцать часов дня, войдя в мой

70

кабинет, гражданка Воробьева начала требовать, чтобы я про стил ей семь прогулянных ею рабочих дней и дал денег, якобы необходимых ей для лечения тяжелобольной тети. Я ответил, что денежным фондом распоряжается главный бухгалтер, а безвозмездную помощь оказывает профсоюзный комитет и по этому ей следует обратиться к вышеозначенным товарищам.

Что же касается прогулов, то это в компетенции представите лей власти, поскольку у нас военный завод и за прогулы судят как за дезертирство. Поэтому с последней просьбой она обяза на явиться в органы милиции или в прокуратуру. В ответ на мой деловой совет гражданка Воробьева начала угрожать мне, что раскроет какую-то тайну, порочащую меня. Я потре бовал, чтобы она немедленно открыла свой мнимый секрет, иначе я буду вынужден удалить ее из кабинета. Гражданка Воробьева, нагло глядя мне в глаза, заявила: я расскажу, что вы изнасиловали меня, — и стала снимать платье. Поняв, что имею дело с опытной шантажисткой, я решил позвать на по мощь секретаршу. Так как сигнализация временно не рабо тала, я подошел к двери и лично позвал товарища Марфину.

Войдя в кабинет, мы оба увидели, что Воробьева подняла у себя над головой гипсовый бюст великого вождя товарища Сталина. Как патриот и советский человек, я, не думая об опасности, бросился к гражданке Воробьевой, чтобы спасти бюст. Однако, раньше, чем я успел подбежать к гражданке Воробьевой, она бросила бюст на пол. В результате чего бюст разбился. После этого гражданка Воробьева в присутствии Марфиной заявила: «Я разбила Сталина». Обо всем, что про изошло в моем кабинете, я рассказал в присутствии гражданки Воробьевой парторгу завода товарищу Бурееву и председателю заводского комитета профсоюзов товарищу Волкову. Граждан ка Воробьева не посмела возражать мне. Она начала симули ровать сумасшествие и кричать «Тетя Маша!», хотя никакой тети или другой женщины по имени Мария в кабинете не было».