Анималотерапия

Елена Зайцева

(1 голос)

0 0

Аннотация: «А ГОВОРИТЬ МНЕ МОЖНО? А ПИТЬ?» – вывела Яна красным карандашом во весь альбом и отправилась с этим «транспарантом» на сестринский пост.

Книга добавлена:

12-01-2023, 12:50

172

knizhkin.org (книжкин.орг) переехал на knizhkin.info

Содержание

Начало

Читать книгу "Анималотерапия"

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 28

– Да знаю я, знаю, что ты тут, – сказала, наконец, «жёлтая» – так и не обернувшись! Да нет, не сказала – прогудела. Какой странный голос! Он шёл откуда-то совсем изнутри, наверно, про такой и говорят – глубокий.

– Ты тут – но молчишь и молчишь... – продолжила «колокольная». – Мамаши все как одна трещётки, а ты... ты у нас ребёнок, получается? – И она резко обернулась, скидывая капюшон.

– Ну точно. Получается! – И широко улыбнулась.

Яна растерянно улыбнулась в ответ. Впечатление незнакомка производила неоднозначное. Так всё-таки: девушка она или... бабушка? Ростом с Яну. Куцый хвостик на макушке перехвачен каким-то нелепым шнурочком. Глаза... они заинтересованные. Такие глаза не бывают старыми. Но зубы – железные. Яна, пожалуй, таких ни у кого и не видела, даже не золотые – а железные. Лицо... лицо длинное, большое, не детское. Какое-то... серое. Только уши розовые. Может, потому что Яна смотрит на неё против света? И этот голос... Правда, Яне почему-то показалось, что он – ненастоящий, притворщеский. Как будто где-то есть переключатель – на другой голос. Или даже голоса...

– Ты, небось, ещё и в гости хочешь? Не приглашаю. Не приглашаю в гости тех, кого не знаю, – прогудела незнакомка так, как будто все точки над i расставляет. И замолчала, хлопая глазами. Какие всё-таки большие глаза. Большие – и навыкате, такие, что... выкатятся сейчас! Яна поёрзала, помучила дверь... Не приглашают так не приглашают... Но «в гости» действительно захотелось! Ну что целыми днями делать одной, в пустой палате?

– Ну и как, ребёнок, тебя зовут?

Яна засуетилась, собираясь объясниться как-нибудь «по-глухонемому»... Но что объяснить-то? Что так ничего и не скажет? Или всё-таки имя своё как-то...?

Она кинулась в палату и через секунду вернулась с помадой. Плотно закрыла дверь и аккуратно вывела на ней: «ЯНА».

Вся дверь была исписана, когда появилась Диля. Дверь – и немножко голубой крашеной стенки.

– Шмакова, на кварц. Первый этаж, налево... Это ещё что?!

Яна, сунувшись наудачу в карман, нащупала там скомканную салфетку и кинулась стирать свои ярко-малиновые ответы, но ответы только растёрлись, чище не стало.

– Вот же идиотка! Помадой! – Диля двумя пальчиками подняла Янину руку, всматриваясь в серебристый столбик в жирных малиновых ошмётках. – Всю помаду!..

«Идиотка» нетерпеливо дёрнулась в палату, а на лице у неё высветилась такая эврика, что Диля – руки в боки – изобразила свирепое, но всё-таки ожидание.

И что же? Яна принесла такой же серебристый столбик. Без ошмётков, новенький! Диля живенько схватила «добычу» и была такова.

«Уф!» – выдохнула Яна. Выдохнула вслух, а «уфкнула» – про себя. И только сейчас поняла, что стоит одна. Без Люси. Без своей замечательной жёлтой, серой, колокольно-гудящей новой знакомой. Когда она пропала? Просто в воздухе растаяла. И это даже странным не было. То есть было, но не страннее, чем сама Люся...

Вообще-то Люся – это Лючия.

– Есть Санта-Лючия. А я не Санта. Я просто Лючия! Татарка я, в общем. Та-тар-стан!

Лючия-Люся лежала в соседней, шестой палате. Она – и её сын, Гоша.

– Но это не Гоша, это – монстр. Он спит – я отдыхаю. А спит он редко! Прежде всего это хулиган. Бандюк, каких мало. Потом эгоист, тут уж никуда не денешься. А ведь он ещё и экстрасенс, представляешь?!

Яна ничего такого не представляла. Она просто смотрела и слушала во все глаза, во все уши. А, может быть, не так уж и плохо, что сказать она ничего не может, может только написать. Ведь разве стала бы эта взрослая женщина с ней разговаривать? Разговаривать как с равной? Она и представилась как равной: Люся – и никаких «тётей». Это что-то из ряда вон, и, наверно, возможно только в этом, совсем не рядовом случае. Яне казалось, что стоило ей заговорить, как она ляпнула бы что-нибудь «детское». Детское – и неинтересное. Да и говорила бы она обычным своим, пожалуй, что и никаким голосом. Люся же была целым оркестром – она то гудела, то шептала, а иногда даже как-то взвизгивала:

– Злополучная больница!

«Вот именно!» – кивнула Яна. Подумала и написала: «ТУТ КРЫСА!».

– Крыса! – хмыкнула Люся. – Ну, крыса, конечно, но... Но вот я, например! Посмотри-ка на меня. Смотришь – и что думаешь? «Это человек, это человек...», так, что ли?

Яна улыбнулась.

– Тогда почему про неё – «Это крыса, это крыса!»?

Яна прикрыла рот ладонями, изображая смех. Действительно – почему?? Она поставила тирешку после «КРЫСЫ» и дописала: «ЛАРИСА!».

– Нет-нет-нет, – запротестовала Люся. – Её зовут Трапеция. Она мать-полугероиня!

Оказывается, у Трапеции пятеро крысят. Было бы десять – была бы героиней!

– Я тебе всё покажу. Вот только Гошка проснётся. Скоро уже...

Но Диля пришла скорее...

Яна не решилась пойти в шестую. Она вернулась к себе, намочила салфетку («ух ты, тут оба крана работают!») и занялась уничтожением следов своей «разговорчивости». Какая всё-таки жирная помада!

Вернувшись на пост, Диля занялась своей «помадо-добычей».

Сначала она разглядывала её, развернувшись к окну, потом включила лампу – и сразу выключила (свет был слишком жёлтым, весь цвет портил). Затем прочертила тонкую, а рядом толстую линию на запястье и долго их рассматривала. Поискала, чем бы это вытереть, и заметила маленький бумажный квадратик на медкартах.

– Хм... Ну надо же! Явасэл!

«Я вас л.» было написано на бумажке. Дурацкие детишки, даже объясниться как следует не могут. Надо же написать это косое «Я вас л.» вместо симпатичного, скажем, «I love you»! Кто это у нас такой умный?

Нет, Диле было, конечно, приятно. И всё-таки в каждом таком «желторотиковском» объяснении была какая-то неправильность. Как будто Диле давали яблоко, которое нельзя съесть. Вот что ей делать с этим «явасэлом»? Ей двадцать три, она безумно, ну просто безумно красива, ей замуж пора, а вместо этого...! Почему-то её безумная красота действовала исключительно на этих цыплят. Она даже в магический салон ходила, снимать венчик безбрачия. Не снялся! Иногда ей даже казалось, что она его чувствует, вот он...

Диля решительно стёрла полосы с запястья – этим «явасэлом» и стёрла – и направилась в четвёртую палату, к старшим мальчишкам.

– Кто? – помахала она смятой бумажкой.

Репка пнул валявшуюся у кровати расчёску без половины зубьев и, присвистнув, пронаблюдал её траекторию. «Явно не он...».

Тарутин – а он сидел на спинке кровати – заглянул в бумажку и расцвёл. Такая у него была манера, прямо сакура, а не Тарутин. На первом этаже, на УЗИ, тётка его работает (подумать только – Сусанна!), так вот и она такая же, палисадник да и только... А может, дело не в манере, может, просто – «Он?»...

Грач (чем-то он действительно грача напоминал – нос длинный, какие-то лоснящиеся, чёрные рубашки – «Фи, только не он!») закрыл глаза и так, с закрытыми глазами, спросил:

– А что?..

– Птица, ты спишь, вот и спи, – прервал своё цветение Тарутин. И тут же снова зацвёл. Глаза у него такие... пёстрые. Кудри... И он сильный! Вон как он Грача!

«Он!».

– Тарутин, пойдёшь со мной!

Диле всегда хотелось, чтоб хоть шерсти клок. Раз уж этот Тарутин её «эл», пусть возле процедурки подежурит. Покараулит её от всяких там Казаковых, пока она в окно курит. Курить хочется (в курилку – не хочется)!

– Может быть, я тебя тоже «эл»! – кокетливо добавила Диля.

Грач закашлялся.

– Ох, Грач... – вздохнул Тарутин. – Знаешь, какая ты птица на самом деле? Фарингинго!

Они ушли, а Грач всё кашлял. Потом поднялся и тоже куда-то ушёл.

С кварца Яна вернулась сонной. Такой сонной, что прямо среди покрошенных печенек улеглась. Смахни их – и придётся подметать, а подметать сил не было.

Сквозь сон она слышала, как её приходили будить на обед, но сон был каким-то тяжёлым, совершенно непреодолимым. Она и дальше бы, наверное, спала, если бы не эти странные повторяющиеся звуки – стучали в стену. Негромко, но навязчиво. Раздражающе. Да что же это такое?