Полынь-трава

— Вполне, вполне. Сами по себе молодцы, но за них не хотела выходить ни одна уважающая себя барышня на выданье: одного подвел подбородок, другого бородавка под глазом, а третьего нос с хорошую брюкву.

— Не совсем так, мистер Берг, не совсем так.

— Скажите, а вы каким-либо образом рекламируете свою работу? Сравниваете то, что было, с тем, что стало? Как вы гарантируете успех операции такому недоверчивому и сомневающемуся человеку, как я?

— Позвольте открыть один секрет. Верю в ваше благородство, надеюсь, что вы не разгласите маленькой тайны, которую я открою. Чтобы не докучать пациентам вопросами, желают ли они сфотографироваться перед операцией, моя помощница Кэтти делает это незаметно и профессионально.

— Но если узнают, не будет ли неприятности?

— Никто никогда не узнает.

— Так не могли бы вы показать мне несколько фотографий?

— Пожалуйста. Одну минуту. — Едва дотронувшись до пластинки на стене, Арриба вызвал помощницу и негромко сказал ей несколько слов, взглянув при этом на Чиника. Тот быстро поправил бабочку на воротнике, слегка пригладил волосы и развел руками беспомощно и покорно, изображая человека, сраженного красотой. Полногрудая и белолицая Кэтти «с выдержкой в одну сотую доли секунды» окинула его взглядом, слегка улыбнулась и вскоре вошла с небольшой пачкой фотографий, соединенных попарно большими скрепками.

Чиник рассматривал фотографии рассеянно. Он то и дело переводил взор на Кэтти, а когда она перехватывала его, слегка краснел.

— Все это интересно… работа вполне профессиональная. Только надо будет, господин Арриба, набраться терпения и ждать, пока жена пересечет океан. — Бросил быстрый взгляд в сторону Кэтти. — Знаете что? В знак доверия я хотел бы оставить небольшой аванс, если вы не будете возражать.

Не дождавшись ответа врача, Чиник небрежно вынул из бумажника пятидесятидолларовую купюру, о чем-то подумал и, добавив к ней вторую, оставил под пепельницей.

— О что вы, такой щедрый жест!.. Мы будем всегда рады видеть вас, господин Берг.

— Вот моя карточка, а это телефон в отеле, а вы мне, пожалуйста, дайте свои телефоны. Я надеюсь, Кэтти разрешит мне позвонить ей и познакомить со своими скромными успехами в фотографировании. Я хотел бы проявить несколько лент.

— Звоните, — бесхитростно ответила та.

Встретившись несколько дней спустя с Кэтти, Сидней спросил:

— Скажите, Кэтти, вы так молоды и так красивы… что вы думаете обо мне?

— Вы кажетесь человеком, которому улыбается судьба. Вы богаты и благополучны в любви. О чем еще может мечтать мужчина?

— Милая Кэтти, если бы я не испытывал доверия к вам… Вы видели портрет моей жены. Это добрый, умный, верный человек. Но. скажите, разве я чем-то могу напоминать мужчину, счастливого в любви?

— Не знаю, но… Если вы относитесь к жене с уважением и если она у вас умная женщина… сеньор Арриба… он действительно может помочь вам и вашей супруге.

— Я мечтал о такой помощи еще неделю назад.

— Что же изменилось?

— Наверное, не изменилось ничего, если не считать того… что я встретил вас.

Кэтти кокетливо улыбнулась. Чувствовалось, ей было приятно сознавать, что она имеет власть и над этим мужчиной тоже. Она нежно дотронулась до руки Сиднея:

— Это скоро пройдет, а жена останется. После операции вы привяжетесь к ней еще больше. Она служит, имеет профессию?

— Моя жена переводчица. А еще пишет стихи. У нее сборник любовной лирики.

— О, если она талантливая поэтесса, ей грозит неприятность.

— Почему вы так думаете?

— Не помню уже, у кого прочитала, что некрасивая наружность женщины содействует проявлению талантов. Не находя утешений в любви, женщина открывает в себе художнические способности, неведомые красавицам, у которых на уме только одни мужчины. Не боитесь после операции получить жену-красавицу и потерять поэтессу?

— Милая Кэтти, ловлю себя на том, что мне приятно видеть вас, беседовать с вами. Но при том… смутное предчувствие гложет меня. Все существо мое, весь жизненный опыт говорит: беги подальше, не старайся завоевать расположение такой женщины… у тебя в твои годы мало надежд.

— Простите меня, мистер Берг, — Кэтти слегка отодвинулась от него, — я не полагала, что доставлю вам огорчение. Честно сказать, меня обвиняли за не такую уж долгую жизнь во многих смертных грехах: в непослушании, своеволии, неверности, наконец, упрека же такого рода мне еще слышать не приходилось. Вы действительно боитесь меня? Как вы сказали? В ваши годы… мало надежд? — Кэтти от души рассмеялась и спрятала рот в ладошках.

— Вы замужем, Кэтти?

— Была замужем.

— А есть ли у вас друг?

— Хороших людей кругом много. Если вы слишком много узнаете обо мне, я стану вам неинтересной… А я не хочу этого… не хочу, чтобы это случилось скоро.

С Кэтти он прожил две счастливые недели. Дарил ей подарки с расточительностью, которая привела бы в ужас и Песковского, выросшего в небогатой семье, и мистера Аллана, контора которого, по его собственному изречению, «не считалась с расходами».

Зато Чиник получил в свое распоряжение восемьдесят девять фотографий пациентов доктора Аррибы. Четыре снимка, сделанные до операции, совпали с присланными из Москвы.

ГЛАВА III

Он знал, что эта минута придет. Рано или поздно. Мечтал о ней. И сейчас, когда минута эта настала, поймал себя на мысли, что она знаменует собой не конец, а только начало операции, которая снова потребует такого напряжения сил, умения, воли, какое трудно было предвидеть.

Взглядом отпустил помощника, положившего на стол две папки — розовую и голубую. Пересиливая себя, нарочито неторопливо распечатал пачку «Пушки», достал толстую и жесткую папиросу, обстоятельно размял ее. Затянулся раз, другой, третий, развязал розовую папку, но тотчас решительно закрыл ее, положив сверху массивную ладонь. Он хорошо знал, какое свидание и с кем ждет его. И хотел, как мог, продлить минуты ожидания.

Заквакал лягушкой красный — самый ближний из шести — телефон. Поднял трубку. Старый приятель — генерал из Генштаба — приглашал на завтрашний футбольный матч.

— Хотя я на твоем месте хорошенько подумал бы, ехать или нет, — не без подковырки произнес голос на том конце провода. — Завтра наши вашим поддадут жару. Но если все же решишь, помни, у меня есть лишний билет.

— Это еще неизвестно, кто кому поддаст, — в тон собеседнику ответил Овчинников. Он обрадовался неожиданному этому звонку и с жаром включился в дискуссию.

Поймал себя на том, что завидует штабисту: «О футболе говорит от сердца. Ясно — все тревоги и перегрузки в прошлом, нормированный рабочий день, воскресенье, как у всех людей, и сон, должно быть, нормальный».

У него, Овчинникова, и у людей его профессии все — в настоящем и будущем. Война закончилась для кого угодно, только не для них. И эти две аккуратные папки — розовая и голубая — как незатухающее эхо войны. В этих папках — сведения о том, сколько вреда причинили бывшей своей родине отступники. Какой могут еще причинить…

Давно опрошены свидетели, закончены судебные разбирательства. Всем четырем вынесены заочные приговоры за предательство и сотрудничество с фашистами.

Их искали долго, терпеливо, искусно.

Преступники, словно по команде, покинули насиженные места — кто в Аргентине, кто в Боливии, кто в Уругвае, чтобы… да, теперь это ясно… решили объединиться. Спелись, слетелись, нашли новых покровителей.

Закончив телефонный разговор, Овчинников веером разложил на столе большие, размером восемнадцать на двадцать четыре, фотографии Уразова, Слепокурова, Завалкова и Матковскиса.

Снимки трех первых были сделаны на фоне хирургического кресла. До операции (эти физиономии были достаточно хорошо знакомы Овчинникову) и после. Нужно было иметь неплохое воображение, чтобы узнать преступников… Матковскис не обращался к этому эскулапу, он был сфотографирован на улице скорее всего из-за укрытия, но тоже мало напоминал того Матковскиса, которого генерал знал по фотографиям обвинительного заключения.

Овчинников вынул из голубой папки три первые странички, окунулся в чтение.

«Уразов Ярослав Степанович. 1902 года рождения. Уроженец Смоленска. Сын полковника царской армии. Служил в армии Деникина и у Петлюры. В годы коллективизации вместе с Завалковым 3. 3. (см. ниже) создал банду, терроризировавшую население. Приговорен к расстрелу, который был заменен десятью годами заключения. В 1940 году бежал. Служа в гебитскомиссариате Смоленска, участвовал в карательных операциях гитлеровцев против партизан и мирного населения. В Смоленском областном госархиве хранится налоговая ведомость, в которой зафиксировано, что Уразов ежемесячно получал 850 рублей. Награжден бронзовой медалью первой степени «За выявление врагов Германии». В марте 1944 года, будучи переведен на работу в Минск, стал одним из руководителей операции «Озаричский лагерь». Стремясь вызвать эпидемию среди наступавших советских войск, гитлеровцы согнали около 50 тысяч человек, в их числе много инфекционных больных, в заболоченное урочище Озаричи Гомельской области, недалеко от линии фронта. От болезней и голода здесь погибло около 17 тысяч человек. Сотрудничал в гитлеровских газетах. Один из авторов декларации «Бацилла большевизма», подписанной группой предателей. Избегая возмездия, в конце 1946 года прибыл в Буэнос-Айрес, приобрел участок земли и занялся фермерством. Установил контакты с русскими и немецкими военными преступниками, создавшими тайную сеть связи, взаимной поддержки и оповещения об опасности. Из Аргентины выбыл неожиданно, в неизвестном направлении.

Завалков Захар Зиновьевич. 1909 года рождения. Уроженец Могилева. Сын кулака. В годы коллективизации за попытку поджога колхозного хлеба был приговорен к пяти годам лишения свободы. Впоследствии привлекался к ответственности за хищения. Организатор вооруженного нападения на государственный музей 28 июня 1941 года. В составе зондеркоманды 7-А участвовал в карательных операциях на территории Могилевской и Гомельской областей. Сообщник Ярослава Уразова. Причастен к выдаче разведгруппы, действовавшей под руководством коммуниста А. А. Притчина в Минске с декабря 1942 года по май 1944 года. Командовал взводом в одиннадцатом охранном батальоне СС, который вел бои с партизанами, уничтожал мирных советских граждан, грабил, сжигал деревни, задерживал и угонял в фашистское рабство трудоспособных людей. Мстя партизанам, взвод Завалкова загнал в баню поселка Птичь Глузского района сорок восемь женщин, детей и стариков. Их расстреляли, а трупы сожгли. После изгнания оккупантов с территории Белорусской ССР Завалков обзавелся фальшивыми документами и исчез.

Матковскис Брониславс Григорьевич. 1916 года рождения. Уроженец местечка Друскининкай (Друскеники), сын владельца гостиницы. Попав в плен, изъявил желание сотрудничать с гитлеровцами. Действовал на территории Орловской области в составе группы тайной полевой полиции ГФП-580. Переодевшись в гражданскую форму, назывался бежавшим из плена советским офицером. Участвовал в расстрелах людей, оказавших ему приют. Выдавая себя за партизана, вышел на связь с бывшим бухгалтером колхоза «Маяк» В. Ф. Демидовичем, попросил помочь собрать сведения о немецких воинских частях, расположенных в соседних деревнях. Демидович и его дочь, медицинская сестра Г. В. Глушакова, передали ему план расположения фашистских гарнизонов. В тот же день Демидович и его дочь были арестованы и впоследствии расстреляны.