Тропинка в зимнем городе

11

После доброй рыбалки они всласть и позавтракали свежесваренной душистой ухой. Белая филейная мякоть хариуса отличается от мяса всякой другой речной рыбы: она пожирнее и без мелких косточек, жуй, причмокивай — не оторвешься.

Но пора шагать дальше.

Двигаясь против течения ручья Торопца, впадающего в Тян-реку, они дали изрядный крюк.

— Этот ручей зовется Торопец потому, что тороплив очень? — спросил Ваня деда.

— Да, — ответил тот, — он, замечаешь, быстрей Черного ручья. Вот эта сторона берега мысовата, оттого и ручей тут порезвее катится.

Довольно долго шли густым волглым ельником, сумеречным и прохладным. Наконец меж елей открылись просветы, и они вышли к великолепному бору, раскинувшемуся на взгорье. Взошли на холм и застыли на месте как вкопанные.

Перед ними, на самом взлобье горы, красовалась хоромина. Можно было догадаться, что ставлена она не далее как прошлым летом: чисто окоренные бревна на солнцепеке изошли смолой, подрумянились и теперь будто сами излучали тепло. Два окна в наличниках, крашенных белилами, сверкали свежо и ярко. Но это еще что! Сама хоромина была крыта белым шифером. Откуда же здесь, в лесной чаще, взялся шифер?

Солдат Иван перевел дыхание после восхождения в гору, покрутил ус:

— Хм, язви тя в корень… вот оно где главное диво оказалось, Ванюша.

— Терем-теремок! — отозвался мальчик.

Прибежал Сюдай, попутно спугнув в высокой траве ворона: большая черная птица взвилась, пошла кружить в воздухе, с истошным карканьем дурных предзнаменований.

Дед с внуком прошли к тому месту, откуда взлетел ворон, глядят: поперек старого пня, сохраняя еще нарядную узорную чешую, безжизненно свисло змеиное тело, с Ванину руку длиной и толщиной, голова раздроблена, исклевана.

— Змея!.. — отпрянул мальчик.

— Пристрелил, видать, кто-то, язви тя в корень, — определил дедушка.

— Пристрелил? Да небось карга эта и клюнула, — Ваня указал на каркающую во все горло птицу.

— Нет, — без колебания возразил дед и опять взглянул на щеголеватый домик. — Кто-то подстрелил и положил на пень, а ворон уж после приспел…

— Разве и у нас, на Севере, есть змеи, дедушка? — спросил мальчик, пошевеливая траву ногами.

— Возле Тян-реки встречаются, хоть и редко. Ужак это. А кроме как здесь, я нигде больше в коми земле не видал змей. Да ты не бойся, коли такого встретишь: ужак, он зла не причинит, у него и яда-то нет.

— Знаю… — отвечает мальчик, но чует сердцем, что будет побаиваться этих тварей и впредь. Вон как длинен: подстережет в траве, обовьется внезапно вокруг ног… и еще вопрос: есть яд или нету на кончике раздвоенного языка?

Но и трусом выказывать себя не хотелось.

— А кто же тогда пристрелил ужа, если не ворон заклевал? Хозяева этого дома, что ли?

— Может, и так… — ответил Солдат Иван задумчиво.

— Дедушка, а если снести этого ужака в школу, в зоологический кабинет?

— Так ведь без головы он… — засомневался тот. — Из безголового ужа какое чучело?

— Пожалуй, верно, — огорчился мальчик. — Тогда давай мы его закопаем, дедушка.

— А чего его теперь закапывать? — вздохнул старик. — Пускай тому летучему санитару останется, — мотнул головой в сторону птицы, усевшейся на высокой сосне и продолжавшей горланить.

— Санитару? — удивился Ваня. — Ты эту каргу поганую санитаром величаешь?

— Так оно и есть, Ванюша. Ворон-то в лесу всю гниль-падаль подбирает. Чтобы зловонья не было. Чтобы не расходилась зараза.

— Да-а… незавидная пища.

— Ворон — птица упрямая. Если уж взялась за этого змея — не отстанет, покуда не разделается. Бывало, заприметит глухаря в силке, налетит и жрет до одурения. Уж и давится, а все треплет, клюет. Не зря иному обжоре говорят в укор: ах ты, воронья твоя глотка…

— Вот видишь! А ты его защищаешь…

— Так ведь он, опустошая силок, не ведает, что глухаря этого я словил для собственной надобности. Думает, наверно, что он сам подох, замер. А над всею мертвятиной в лесу один хозяин — он, ворон…

Они продолжали эту беседу, дед с внуком, хотя понимали оба, что заботит их вовсе не ворон и не дохлая змея. Их поразил так неожиданно представший сказочный теремок.

Молча зашагали туда. Глядят: пространство перед домом, бывшее когда-то старым затравенелым повалом, теперь застелено плотно пригнанными, будто пол в избе, тесаными плахами, а дальше этого настила трава полегла ничком…

— А-а, — первым догадался Ваня, — сюда, видишь, вертолет садится, как на посадочную площадку!

— Так оно и есть, браток… — согласился дедушка, настороженно вынюхивая воздух, как ищейка.

— Тут, наверное, работает экспедиция, — утверждал Ваня свою догадку. — Ей и принадлежит этот домок.

— Да, вертолетом-то, конечно, сюда и шифер недолго доставить.

— Значит, мы на разведчиков недр натолкнулись, дедушка?

— Может, на разведчиков, а может, и на налетчиков… — пробурчал старик едва слышно.

— Теперь повсюду изыскания ведутся, везде землю бурят, — все больше оживлялся Ваня. — А что, если они уже здесь что-то нашли? Уран или золото!

— Не знаю, не знаю, — вздохнул дед. — Лосиные тропы, во всяком случае, они нашли. И семгу, где она поднимается на нерест, тоже обнаружили. А избушку свою понадежней припрятали, не на самом берегу Тян-реки…

— Наверное, вертолету просто садиться здесь удобней?

— Не знаю, не знаю… Но давай-ка внутрь заглянем.

— А можно ли?

— Отчего же нельзя? Мы ведь не грабить, не пакостничать зайдем, а так, передохнуть. Таежные избушки для того и ставят добрые люди — для добрых людей.

Они отряхнули с сапог налипшую грязь перед тем, как взойти на тесовый настил. Открыли массивную дверь, очутились в сенях. Свет сюда проникал через прорубленное почти под самым потолком окошко — напротив двери. У дышащих смолою светлых бревенчатых стен стояли два шкафа, сработанные из свежих гладких досок. Их дверцы, на металлических петлях, были не заперты, старик открыл одну дверку: на полках была кое-какая непортящаяся снедь — банки с консервами, крупа и мука, сухари.

— Не скупердяйничают, — буркнул он.

Дверь, ведущая из сеней в жилую часть дома, была тоже совсем новая, фабричного производства, заперта всего лишь на задвижку. Открыли, вошли. В комнате светло, в два окна лился яркий свет, низ окон был прикрыт полотняными занавесками. Такие же, как в сенях, теплые, смолисто-румяные стены с красными пятнами сучков радовали глаз. Ваня заметил, что на верхних бревнах сучья были не срублены, а торчали торчком.

— Погляди-ка, дедушка, — показал Ваня, — это вместо гвоздей?

— Так, поди.

Потолочная стлань тоже играла узором сучков, полосами гладко оструганных еловых досок. Глядя на все это, мальчик, может быть, впервые в жизни всею полнотой своего сердца оценил красоту свежего дерева, прошедшего через человеческие руки, его ласкающий запах.

— До чего тут весело да уютно! — сказал он.

— Да, брат, толковые люди поработали, золотые руки…

Вдоль стен были расставлены три несколько подержанных дивана, на каждом — подушка да аккуратно скатанные одеяла. В углу высилась беленая голландская печь с маленькой плитой в углублении, а сбоку, наособицу, была даже небольшая печная лежанка, рассчитанная на двоих, чтобы полежать, погреть косточки.

Посередине комнаты — стол из крепких досок, над ним свисала электрическая лампочка.

— Гляди, дедушка, эти разведчики даже электричество сюда провели, от аккумулятора, что ли? — Ваня бросил взгляд на проводку, уходящую под пол.

— Да-а, тут у них и светло, и тепло — все удобства.

— Эдак-то неплохо жить и работать даже и в лесу дремучем, правда?

— Верно… да только вот никакого инструмента не видать у этих разведчиков.

— Может, завезти еще не успели? Или в лесу спрятан?

— Разве что спрятан…

Старик приметил за печкой в полу закрытый люк голбца, подошел, ступил ногой, однако поднимать не стал.

— Сегодня мы не будем дожидаться хозяев. Раз уж собрались, надо идти… В другой раз наведаемся.

Шли дальше. Солдат Иван старался скрыть от внука, что весьма озабочен и удручен увиденным. Ведь вот какую хоромину кто-то построил у черта на куличках! С шиферной крышей, с печью-лежанкой. И внешне, как поглядишь, ничто не указывает на принадлежность к экспедиции — там ведь свои приметы.

У ручья подал голос Сюдай. Когда приблизились, оказалось, что тявкает он возле слопца, на попавшего туда глухаря. Смотрят: ловушка совсем новая, сооружена нынешним летом.

— Раненько кто-то начал слопцы ставить… — сказал Солдат Иван, вытаскивая из-под плахи задеревеневшего уже черного глухаря.

А Ване невтерпеж разглядеть получше:

— Так вот оно, оказывается, как устроено! Тяжеленная плаха: шмякнет — так уж насмерть. Целое бревно вдоль да пополам расколото… Дедушка, ну-ка давай насторожим снова, научиться хочу, как делается.

— Что ж, давай, поучись… — ответил тот и закопошился, объясняя: — Конец плахи поднимем. А вон, видишь, кольцо из лозы — давай, вдевай, та-ак. Теперь в кольцо просунем вон ту длинную палку и раскорячим о перекладину… та-ак… А теперь конец палки мы подцепим вот этим кальяном и прижмем внизу. Видишь, эти коротенькие колки, самострелы, едва касаются друг друга?

— Вижу.

— Прикроем сверху щепой. Песок в зеве хорошенько пригладим, чтобы глухарь заметил да спустился сюда побарахтаться, почистить перышки да камешки поклевать… Вот он наступит на плашку или просто заденет ее… и кальян тут же соскочит, а плаха и упадет на него.

— До чего просто! — изумился мальчик, вертясь вокруг настороженного слопца. Теперь этот слопец даже показался ему вроде бы одушевленным предметом, который только и караулит, как бы кого жамкнуть всей своей тяжестью. — И пришло же кому-то в голову, — разговаривает Ваня с ловушкой, — придумал кто-то… и что глухарь опускается на песок купаться, тоже приметил.

— Человек-то, вишь, за долгие века все приметил. Голодное брюхо всему научит… — сказал Солдат Иван, теребя ус. — Это истина… как и то, что тут промышляет бывалый охотник! Нынешние-то ловушек уже делать не умеют. Да и работа эта трудоемкая — слопец соорудить: надо плаху расколоть, доски вытесать, зачистить, вколотить… тут неленивый и мастеровитый человек работал. Знаток охотничьих троп.

— Может, он и указал здешние места разведчикам? — опять мелькнула у Вани догадка. — Что-нибудь обнаружил в оползне, жила богатая показалась, или в ручье чего намыл… Привел сюда разведчиков, а теперь, по случаю, угощает рыбой да дичью.

— Чересчур замахнулся, даже если из гостеприимства… — Солдат Иван свернул цигарку. — И слопцы, и лосиные петли… Широко человек работает…

— Считаешь, что это все одного его работа?

— Пошиб-то вроде один и тот же… — ответил дед, выпуская изо рта клуб дыма.

— А ловушку мы так, настороженной, и оставим?

— Нет, не оставим, — заявил дед решительно и строго. — Ловить слопцами еще не сезон. Давай-ка найди, чем метнуть…

Ваня огляделся, увидел наполовину истлевшую трухлявую колоду, вывернул из нее корявый сук, воротился к ловушке и, прицелясь, метнул туда — будто увесистым кистенем — наискосок, на дощечки. И тотчас слопец дрогнул, кальян отомкнулся, длинная палка отлетела вперед, а мощная плаха тяжело упала наземь.