Когда наступает рассвет

1

Через три дня к городской пристани у Медвежьего залива, густо дымя, пристал пассажирский пароход «Учредитель». Отвальных гудков еще не было, но к пристани уже со всех сторон потянулись люди. В основном это были старики, старушки, но среди них и немало подростков, девушек. Много и ребят — без них, как известно, не обходится ни одно важное событие.

Заполнившая высокий берег толпа стояла понуро, удрученная общим горем. Кое-где прозвучит фраза-другая, и опять тишина — так бывает перед выносом из дома покойника.

— Не видать еще?

— Пока не видно…

— Кормят их сейчас… Уже на дорогу.

— Этакую ораву не вдруг накормишь…

— А много их сегодня повезут?

— Целый пароход! Со всей Вычегды набрали и с Сысолы тоже!

— О господи! Что делается на свете! Покуда всех не поубивают, видать, война не кончится… И за что такая напасть? — вздыхали старухи, утирая передниками непрошеные слезы.

Девушки стояли притихшие. Были они одеты чище и лучше, чем обычно. Самые бойкие тихо перешептывались между собой.

Мужики дымили самокрутками. Если и начинали разговоры, то о повседневных делах, помалкивая о том, что у каждого камнем лежало на сердце. Как умудренный опытом матерый медведь долго обнюхивает лакомый кусок, опасаясь капкана, так и они в разговоре кружились вокруг да около: толковали о сенокосе, о том, что теперь не достать не только косы, но и гвоздя, чтобы прибить отскочивший каблук, да и хороших косцов почти не осталось по деревням, пока не добрались до самого больного места:

— Помните, мужики, как провожали первые партии рекрутов. С молебствием, с попами да хоругвями!

— Это верно, провожали что надо. И подарки раздавали…

— А теперь пригонят бедняг, как баранов, погрузят на пароход, и валяй с богом!

— Кто с ними сейчас будет возиться! Через каждую неделю, почитай, увозят вниз по Вычегде сотнями. Успевай только подсчитывать, сколько их…

— Скоро, видать, и до нас доберутся…

Невдалеке от сходней, спущенных с парохода на берег, стояли Домна с Анной и матерью.

— Куда тебя, доченька, несет в такое-то время? Скажи, неслух: куда и что отправляешься искать? — уже который раз спрашивала у Домны мать, все еще, видимо, надеясь уговорить ее остаться.

Выжидающе поглядывая на берег, Домна отвечала мягко, но решительно:

— Не держи меня, мама, и не уговаривай. Ты же знаешь: если я сказала — поеду, значит, так и будет.

— Подожди, касатка, — вздохнула мать и продолжала рыться у себя за пазухой, — поделимся нашими копейками. Пригодятся тебе там, в людях. Чай, не дома жить, знаю!

— Не надо, мама.

— Как не надо?

— Какая ты! Говорю же: не надо мне. Капитан парохода обещал бесплатно довезти до Котласа. Буду им каюты мыть, прибираться на кухне. А там молодые нашего доверенного обещали билет купить. Хотят взять меня к себе.

— Ох ты, неугомонная! Скажи, когда тебя обратно ждать?

— Пока не знаю. Там видно будет, мама! — потуже завязывая развязавшиеся концы платка матери, ласково сказала ей Домна. — Смотрите, сколько собралось народу! Аннушка, помоги матери. Я сверху руку подам! Кажется, идут.

Поднявшись на берег, Домна увидела новобранцев, спускавшихся по Никольской улице к пристани.

Впереди шагал воинский начальник Драгунов. Прошлым воскресеньем Домна видела его в Троицком соборе. Тонкий и высокий, он вышагивал, словно журавль по болоту, далеко вперед выбрасывая ноги в начищенных сапогах. За ним ковылял унтер в поношенном мундире, слегка припадая на правую ногу. Ремень с трудом стягивал его выпиравший живот, и старый служака время от времени рукавом смахивал пот с медно-красного лица.

За ним плелись новобранцы. Деревенские парни шли вразвалку, задевая друг друга локтями. Они умели бегать на лыжах, лучить рыбу[10], пробираться по тайге даже темной ночью, стрелять дробинкой белке в глаз, но ходить в строю они не умели. Шагали не в ногу, сбиваясь, хотя унтер выкрикивал старательно:

— Ать-два! Ать-два! Левой!

У новобранцев за плечами болтались котомки из мешков, а у некоторых вообще ничего не было — они шли босые, с потрескавшимися ступнями ног, или в стареньких котах, в стоптанных поношенных сапогах. Одежда на них была тоже старая, заплата на заплате. У одних, видно, и не было лучшей одежды, другие в надежде на казенное обмундирование надели что похуже. И потому строй новобранцев более походил на сборище нищих или арестантов.

Унылый, пестрый строй подошел к воинской казарме, расположенной у спуска к пристани. Потный унтер выкатил глаза и, дернув головой, как петух на шесте, рявкнул:

— Стой! Напра-во-о!

Кое-кто повернулся лицом к начальнику, другие повернулись в противоположную сторону и оказались к нему спиной. А большинство осталось стоять на месте, ошалело озираясь, не зная, что делать — то ли стоять, то ли куда-то поворачиваться. Многие не знали русского языка или же впервые слышали эту команду. Выведенный из себя унтер громко бранился, обзывая их чурбанами, добавляя вполголоса и более крепкие выражения.

Когда, наконец, унтер повернул всех лицом к начальнику, тот произнес напутственную речь о том, что им выпало счастье сражаться с врагом на поле брани, служить верой и правдой, повиноваться начальству, не жалеть ни сил, ни самой жизни за веру, царя и отечество…

Новобранцы слушали молча. Многие стояли, печально опустив головы. Были здесь и безусые юнцы, растерянные, с откровенной грустью в глазах. Но были и усатые бородачи, почтенные отцы семейств. Эти сосредоточенно думали, как будут домашние жить без кормильца, кто будет обходить и проверять ловушки на зверей и птицу, добывать белку, пахать, сеять, кормить большую семью. Об этом воинский начальник ничего не говорил.

Домна искала глазами Проню. Она обошла строй, напряженно вглядываясь в новобранцев. Однако Прони почему-то не было.

«Где же он? Куда запропастился?» — растерялась Домна и, стараясь не показывать свое беспокойство, снова искала его среди новобранцев.

«Или обманул меня?» — неожиданно подумала она, и от этой мысли у нее захолонуло сердце.

С реки, из-под берега, донесся первый гудок парохода. Начальник приказал унтеру устроить перекличку и затем погрузить людей на пароход.

То ли от беготни при сборах в дорогу, то ли от неспокойной ночи, которую Домна провела в раздумье, почти без сна, но силы теперь стали оставлять ее, ноги подкашивались. Особенно это она почувствовала при перекличке, когда дошла очередь до Прокопия Юркина, а Проня не отозвался. Кроме него, отсутствовали еще несколько человек.

По окончании переклички Драгунов приказал унтеру:

— Разыскать паршивцев! И — в трюм!..

Домна, заметив в толпе Мартынова, бросилась к нему:

— Артемыч, не видел Проньку?

— Сам его ищу! Пришел попрощаться, а его не видать. Не забежал ли к своей бабушке? Она у него чего-то занемогла, — ответил обеспокоенный Мартынов. — А ты что, Домна, тоже собралась ехать?

— Уезжаю…

— Тогда пожелаю тебе счастливого пути, удачи! — Мартынов крепко пожал руку девушке.

Пароход прогудел во второй раз.

Разъяренный тем, что новобранцы так и не появились, воинский начальник приказал теперь всех загонять в трюм, чтобы не вздумали сбежать с дороги.

Среди новобранцев прокатился ропот. Провожающие, услышав такую команду, ахнули в испуге, некоторые из женщин заголосили. То тут, то там можно было услышать:

— Ойя же да ойя, дорогие дитятки наши! Угоняют туда, где пули градом летят, смертным воем свистят, где человеческими головами, словно мячиками, швыряются!

Но вот наконец разыскали и привели тех, кого было недосчитались. Некоторые из них были изрядно навеселе.

Русоволосый паренек с расстегнутым воротом рубахи еле держался на ногах. По вышитой рубахе и хорошему пиджаку было видно, что это сын состоятельных родителей. Несмотря на увещевания, он продолжал распевать во все горло:

Рекруты катаются, да
Слезы проливаются!

Вдруг Домна увидела Проню. Он стоял перед воинским начальником Драгуновым и что-то объяснял ему. Было видно, что он бежал изо всех сил, чтобы не опоздать на пароход: дышал тяжело и жадно ловил воздух ртом в короткие промежутки между словами. Но начальник не дослушал и, махнув рукой, крикнул:

— В трюм! Всех в трюм!..

Новобранцы зашумели, как темная парма[11] в непогоду. Мартынов подошел к стоявшим кучкой парням, сказал им негромко:

— Ребята! А вы не спускайтесь на пароход, пока начальник не отменит свой приказ, вот и все… Но уж действуйте дружно, как один.

И вскоре по рядам новобранцев полетел шепоток:

— На пароход не спускаться! Держаться всем дружно!

Среди провожающих был и Гыч Опонь, привезший своего зятя из Кочпона. Ладанов стоял в строю бледный, с осунувшимся лицом. За спиной у него тоже висела котомка. Воспользовавшись шумом и сутолокой, к Ладанову пробралась жена, и, повиснув на руке мужа, она, молодая, красивая, заметно пополневшая в талии, тихо заплакала.

— Ох, горе мое горькое! — жаловалась она сквозь слезы. — Как же я без тебя буду жить, бедная? На кого ты меня покидаешь, мой желанный?

— Не плачь, Зоя, — уговаривал ее Ладанов. — Не плачь, дорогая.

— Как же мне не плакать, Архипович, да не убиваться, горемычной? — не унималась жена. — Всех вас, как баранов, в трюм хотят загнать.

— Меня-то, положим, не загонят! Я попрошу Драгунова, он знает меня, скажет…

— Самых бойких да горластых хоть бы в трюм посадить — ладно было бы! — высказался Гыч Опонь.

— А я бы этого стервеца Проньку первым запихал туда! — прогнусавил кожевник Марко, который тоже был тут. — Идолу выпало счастье воевать за веру, за царя, а он, смотрите на него, удрать вздумал!

— Он к своей бабушке прощаться бегал! — заметил кто-то из толпы.

А Домна сердито сказала:

— Коли за счастье считаешь, пошел бы сам! Вон какой бугай здоровый! Хорошо вам тут над людьми измываться!.. За веру, за царя! — передразнила она.

Кожевник от неожиданности опешил, заикаясь, попытался что-то сказать, и вдруг его прорвало:

— Городового! Эй, городового сюда!

Но Домна была уже далеко от него. Заметив Проньку, который в сопровождении двух стражников шел к пароходу, она бросилась к нему.

Да и городовым было не до того. Шеренги новобранцев рассыпались, смешались с провожающими, и никакими силами нельзя было на площади у казармы установить порядок.

С начала войны Драгунов отправлял не одну партию ратников и знал, с каким трудом приходилось подавлять подобные беспорядки. Он вспомнил о недавно разбросанных в городе листовках.

— Прекратить шум! — срывающимся голосом закричал он. — На пароход шагом ма-а-арш!

Но никто не обратил на него внимания. Он с досадой посмотрел на солдат местной инвалидной команды, тщетно пытавшихся навести порядок, и послал дать знать исправнику.

Солнце заметно уже склонилось к западу, а у воинской казармы на берегу и на базарной площади шум не утихал. Люди продолжали бродить или, усевшись в кружок, занимались кто чем — играли в карты, пили брагу, спорили, разговаривали. Уже появились и пьяные. Где-то плакал ребенок…

Вдруг из-за поворота, со стороны набережной показался отряд полицейских с исправником Голубевым. Поднявшись на крыльцо, Голубев приказал немедленно прекратить беспорядки и предупредил, что иначе будет применена сила.