Том 3. Растратчики. Время, вперед!

XI

Сметана осторожно заглянул за перегородку. Ищенко спал. Сметане было жалко будить бригадира.

Сметана вошел и присел на табуретку рядом с койкой. Бригадир спал. Сметана поставил локти на колени и обхватил свою белую, совершенно круглую плюшевую голову руками.

В окно било жгучее солнце.

Мухи, вылетая из темноты, чиркали по ослепительной полосе, вспыхивали в ней, как спички, и тотчас гасли, снова влетая в сумрак.

Сметана подождал минуту, другую.

«Надо будить. Ничего не поделаешь». Он потряс Ищенко за крепкое, потное со сна плечо:

– Хозяин! Эй!

Ищенко замычал.

– Подымайся!.

Бригадир лежал как дуб. Сметана развел рот до ушей и пощекотал ему пятку. Ищенко быстро вскочил и сел на койке, поджав под себя ноги.

Он смотрел на Сметану ничего не соображающим, опухшим, розовым, детским, капризным лицом с кислыми глазами.

– Брось, Васильев, дурака валять! – хрипло сказал он и утер рукавом рот и подбородок, мокрые от набежавшей во сне слюны.

Васильев подал ему кружку воды:

– На, проснись.

Ищенко выпил всю воду залпом и мигом опомнился.

– Здорово, Сметана!

Он деловито свел брови.

– Ну, как там дело? Что слышно?

Сметана покрутил головой:

– Разговоры.

– Ага! А кто больше разговаривает?

– Все одинаково разговаривают. Плакат повесили: мы в калоше, а Харьков нас за веревку тащит.

– Это довольно глупо. Маргулиеса видел?

– Видел.

– Ну?

– Маргулиес крутит.

– А определенно ничего не говорит?

– Я ж тебе объясняю – крутит.

Ищенко недовольно посмотрел в непривычно ясное окно. Он хорошо знал все повадки Маргулиеса.

– Ермаков заступил? – спросил он, подумав.

– Заступил. С восьми начали. Заливают последний башмак.

– И быстро льют?

– Обыкновенно. Как всегда. Маргулиес не разрешил больше тридцати замесов в час.

– Ясно. Без подготовки. Сколько ж они ровным счетом должны залить кубов в этот башмак?

– Осталось кубов восемьдесят.

– А потом?

– Потом новый фронт работы. Будут ставить машину на пятую батарею. Часа три провозятся. То – се. А с шестнадцати часов мы начнем. Ну?

Бригадир задумчиво осмотрел свою загородку, чистую скатерть на столике, вымытую посуду, волнистое зеркальце на дощатой стене, шаль в дверях и, усмехаясь, мигнул Сметане:

– Как тебе нравится такое дело? Был холостой и вдруг стал женатый. Ожидаю прибавления семейства. На тебе!

Он сконфуженно накрутил чуб на коричневый указательный палец и медленно его раскрутил.

И вдруг, быстро метнув карими глазами:

– Ханумова видел?

– Видел. Как же! Через все строительство впереди бригады под переходящим знаменем, в призовых штиблетах. Прямо командарм-шесть, черт рыжий.

– А что ребята из других бригад про него говорят?

– Ничего не говорят. Думают, что он непременно Харькову воткнет.

– Непременно он?

– Непременно он.

– Так-таки прямо на него и думают?

– Так и думают.

Ищенко покраснел, отвернулся и стал бестолково шарить по подоконнику.

– А Мося?

– Землю носом роет.

Ищенко так и не нашел очков. Он выругался, швырнул коленом табурет и выскочил на улицу.

Шурины мальчики уже прибивали снаружи к бараку известный плакат с калошей.

Ищенко притворился, что не видит.

– Хозяин, гляди! – закричали мальчики. – Во! Специально для тебя рисовали. Ты не отворачивайся.

Бригадир глянул исподлобья, через плечо, на плакат.

– Можете его вашему Ханумову на спину повесить, – сказал он негромко, – а нам этого не треба.

Он опустил голову, натужил шею и пошел бычком, бодая ветер и пыль, часто перебирая босыми ногами по черствой земле.

Догнал Сметана:

– Ты куда?

– На участок. Ясно.

Он остановился:

– Слухай, Сметана. Ты тут пока что бригаду нащупай. Понятно?

– Ладно.

– Нащупай и прощупай.

Сметана тотчас повернул назад.

Возле барака стоял турник.

Сметана разбежался, высоко подпрыгнул, схватился за штангу, встал на вытянутые руки, откинул голову, жмурясь на солнце, и вдруг, сломавшись пополам, быстро закрутился вокруг упругого прута, мелькая сандалиями и заголившейся сливочно-белой спиной.

Из его карманов летели во все стороны медные деньги, пуговицы, карандашики, перья, обеденные талоны.