Светован. Штудии под шатром небес.

Старик, загадочно улыбаясь, снял подсохшую шкурку и распорол ее обломком кости. Расстелил в глубине дупла на валик, сбитый из сухого папоротника. Указал на готовое изголовье:

— Ложись и спи медвежьим сном. Медведям сны не снятся, потому что они ничего не боятся. И ты не бойся. Все уладится. Просека быстро зарастает. Бог намочил — Бог и высушит. Надо благодарить Его за то, что имеем, и Он даст нам то, чего нам не хватает.

Я слушал его, и мой воробьиный мозг замирал. Дождь умолк, дымок от костра шевельнулся и застыл. Сладко потянулся в земле корнями тополь. Казалось, что Бог и взаправду совсем близко.

— Это придет неожиданно, то, на что ты даже не смел надеяться, — говорил он почти шепотом, прищурившись к огню, словно считывал письмена безголосого пламени. — То, о чем и мечтать боялся. Придет, и ты даже не удивишься, насколько оно будет естественным, заслуженным. Это будет сама обновленная твоя природа. Новый отсчет душевного пути… Только не переставай стремиться к этому, не уставай просить и приближать его. Судьбу не ждут. Судьбу выбирают. Судьбу творят.

— Я не знаю, с чего начать, — откровенно признался я.

— А я знаю, — с неожиданным весельем заявил он. — Начинать надобно с воды. Из плаванья.

— Из какого плаванья? — силился я окончить разговор, но это уже не я, а кто-то другой шевелил моими губами. И слова сплелись с цветочным кружевом, с луговыми ароматами, музыкой сверчков, молитвенным шепотом костра.

— Сон бережно принял меня в свои объятья. Медвежий сон — без картинок, без тревожного соперничества с миром и самим собой. Спала у меня за пазухой и синяя тетрадь, в которой я успел, пока старик кормил невидимого зверя, записать: "Не привязывайся к людям всем сердцем, а тем более — не отдавай им свое сердце. Их много, а сердце у тебя одно”.

Мягкое, но сильное дерево стояло над нами в ночном дозоре.