Дата Туташхиа

Туташхиа снова взялся за газету, а Иалканидзе принялся ходить взад и вперед, что-то обмозговывая и прикидывая. Наконец, видно, что-то придумав, присел к столу и сказал:

— Не хотел я тебя тревожить… здесь, может статься, шуметь начнут…

— Пусть шумят, раз тебе так нужно, — сказал Туташхиа, не отрывая глаз от газеты.

— Нужно.

Абраг придвинул к себе хурджин и снова ушел в чтение. Из комнаты напротив вышли двое в великолепных чохах, украшенных драгоценными поясами и кинжалами. У каждого — маузер.

— Не узнал? — спросил Иалканидзе, когда гости спустились вниз.

— Узнал. Этот негодяй сильно сдал. Второй — Дата Чочиа. Отгрохал пятнадцать лет каторги и, вернувшись, вроде бы взялся за ум. Но вижу, набрел, наконец, на ту смертную дорожку, что ему суждена. Он и до каторги живую душу во много не ставил, а уж сейчас за двугривенный любую голову принесет. Когда они пришли?

— Сегодня, после полудня. Держатся так, будто все грехи, что на них висят, бабьими языками понавешаны, а если кто и гонится за ними, так чтоб догнать и спасибо сказать. Как их зовут, Астион уже разнюхал, теперь — уши торчком — фамилии хочет поймать.

— В молодости я был знаком с Чочиа. Мы с ним почти ровесники.

Завидев Астиона, приближающегося к гостям, Иалканидзе поднялся:

— Погляжу-ка, что там делается, и вернусь.

Бикентий спустился в кухню и наказал повару Закарию, как ему, Закарию, отвечать, когда Бикентий заговорит с ним при Астионе. Повар не сразу понял, чего от него хотят, а потом заучил свою роль, трижды повторил хозяину, и успокоенный Бикентий отправился в зал. Он подошел к гостям и, пожелав им доброго здравия, спросил, что подать на ужин. Прихватив с собой Астиона, вернулся в кухню.

— Давай поднос, Астион, — приказал он, подходя к плите, снимая крышки с котлов, пробуя и нюхая.

Закарий возился в углу, но, увидев хозяина, ополоснул руки и подошел.

— Что господа заказать изволили?

Иалканидзе сказал и, когда вернулся Астион с подносом, спросил повара:

— Тот, что лицом сюда сидит, — Дата Туташхиа?

— А черт его знает, как он там сел, мне отсюда не видать, — ответил бестолковый повар, которому велено было сказать: «Подвинься чуток, дай гляну!»

Астион замер, и замер поднос в его руках. Иалканидзе краем глаза поймал это, но виду не подал, что хоть что-то заметил.

— Дата Туташхиа — тот, что бритый, а Бодго Квалгава — с козлиной бороденкой.

— Хотел бы я знать, как это они до сих пор на воле гуляют?

Астион уже пришел в себя и расставлял на подносе тарелки с ужином.

— Прислуживай, чтоб комар носу не подточил. Охота мне с ними связываться… Астион, займись вином. Из маленькой бочки набери александреули. А ужин Закарий понесет. И давайте побыстрей!

Мысли Астиона, видно, метались, как в лихорадке, — чтобы взять яд, надо выскочить из духана, да незаметно, да еще успеть бросить яд в вино, а тут хозяин на тебе, сам все устроил. Он схватил два узкогорлых кувшина и бросился вон из кухни с ловкостью и быстротой самого расторопного слуги.

Иалканидзе переждал, пока Астион успеет сбегать к себе, забежать за вином и вернуться в зал, и сказал Закарии:

— Бери поднос и ступай. Остальное возьмешь из буфета.

— Викентий! — Повар запнулся на секунду, но любопытство, видно, взяло верх, и он не удержался — Богом заклинаю, это правда Дата Туташхиа?

Иалканидзе лишь покосился на него и, выйдя из кухни, отправился наверх.

— Похоже, не миновать войны, — сказал Туташхиа, откладывая газету и располагаясь на тахте.

Иалканидзе застыл у окна, вглядываясь в темноту.

— На тебе лица нет, дорогой мой, — сказал Туташхиа, — ты встретил меня этим тугушевым «ти-ту», а теперь, боюсь, мне самому придется тебя откачивать.

— Ти-ту, — покорно согласился духанщик.

Не удивление и не испуг заставили Викентия просвистеть это ти-ту, когда на пороге его жилья возник Туташхиа, который всегда тащил за собой опасность. Просто у Викентия была такая память — он запоминал людей через смешное. На этот раз он вспомнил Тугуши, сидевшего вместе с ним и Датой. В ту пору Викентий был в тюрьме фельдшером, и однажды, когда они болтали с Туташхиа, к нему пришел Тугуши с жалобой на зубную боль. В зубном деле Викентий ничего не смыслил, и инструмента у него, конечно, никакого не было. Он сунул больному пилюлю, чтобы унять боль, но бедняга вскоре опять вернулся — боль не утихала. Он дал еще одну пилюлю, но тот опять пришел, и приходил через каждые десять минут, стеная и заклиная выдрать проклятый зуб. У Викентия были только старые, затупившиеся кусачки, и он совал их под нос бедняге, объясняя, что щипцами этими не схватишь обломок зуба, от которого остались лишь корни. Но Тугуши стоял на своем. Деваться некуда — Иалканидзе усадил Тугуши на табурет, вытер щипцы о фартук и велел Туташхиа крепко держать пациента за голову, чтобы не дергался. Больной открыл рот. Туташхиа одной рукой зажал его голову, другой прижал руки к груди. Когда Иалканидзе ухватился, наконец, за сломанный зуб и попытался расшатать корень, Тугуши дернулся, и щипцы соскочили.

— Крепче держи, кому сказано!

— Держу, куда крепче! Ты что, хочешь, чтоб я его раздавил?

Туташхиа, схватившись за виски Тугуши, так стиснул его голову, что Тугуши показалось, что череп у него лопнет сейчас, как орех. Он трясся и дергался, а зуб ни с места.

— Да что ты там ковыряешься?.. Он же богу душу сейчас отдаст! — разозлился Туташхиа.

— А тебе-то что, не у тебя болит! Он, сволочь такая, к десне прирос, никак не сдвинешь. Ты его, сукина сына, держи! Не отпускай! И щипцы ни к черту, будь они прокляты! — Иалканидзе сплюнул и продолжал операцию.

Тугуши не вынес боли от этих двойных тисков и схватил Иалканидзе за руку. Как раз в эту минуту корень подался, но щипцы от толчка соскользнули, и больной, почувствовав, что его отпустили, завопил не своим голосом:

— Ти-тууу!!![27]

Иалканидзе не успел извергнуть третью очередь отборных проклятий, как Туташхиа побледнел и ему стало дурно. Почувствовав свободу, Тугуши бросился вон из комнаты, а Туташхиа плюхнулся на его стул.

— Тоже мне разбойник, абраг, гроза Кавказа, — потешался Иалканидзе. — Да ты и курицы не зарежешь! — хлопотал он, приводя приятеля в чувство.

С тех пор прошло уже много лет, но Туташхиа любил вспоминать эту историю и рассказывал ее всегда обстоятельно, ценя в ней подробности. А Иалканидзе все молчал, ожидая возвращения Астиона.

— Ты помнишь, какой носище был у Тугуши?! — не отставал Дата.

Иалканидзе быстро отошел от окна — хлопнула дверь, ведущая в подвал.

— А помнишь, как он пристал — рви и все?.. — откликнулся Иалканидзе, но голос его звучал странно, совсем не о том он думал.

Он подошел к столу и через открытую дверь заглянул в зал.

Гости ужинали, то и дело поглядывая на кухню, — вино все не приносили.

Скрипнула входная дверь, и Астион поставил на стол кувшины. Сказалась лакейская муштра: он задержался у стойки, не прикажут ли чего еще, но гости молчали, и он вернулся на кухню.

Чочиа разлил вино, чокнулся с товарищем и выпил залпом. Квалтава отхлебнул меньше половины и поставил пиалу на стол. Всего этого немой не видел — он только вошел в кухню, оставив дверь открытой.

Держа перед собой газету, Иалканидзе видел и гостей, и суетившегося возле двери Астиона.

Туташхиа смотрел на Иалканидзе и по его лицу старался понять, что происходит внизу.

Чочиа о чем-то спросил Квалтава, но Квалтава не ответил. Иалканидзе догадался — Чочиа спросил товарища, почему он не допил.

Немой не отрывал глаз от гостей, соображая, почему же они не пьют.

Вдруг по лицу Чочиа пробежала судорога, он побледнел, хотел что-то сказать, но губы шевелились, а звука не было. Бодго Квалтава, оцепенев, глядел на товарища.

— На столе нет соли! Пусть принесут соль! — заорал он.

Немой, остановившись в дверях кухни, дрожал и не мог сойти с места.

— Что уставился? Не слышишь? Тебе говорят! — заорал Квалтава, повернувшись к кухне.

Астион сорвался с места, подбежал к стойке, схватил соль и поставил на стол.

Дата Чочиа сидел, закрыв глаза, все сильнее кренясь, и казалось, он вот-вот рухнет на пол. Квалтава долил свою пиалу и вытащил маузер.

— Пей! — бросил он слуге.

Немой взглянул на Чочиа, потом на пиалу, полную вина, потом на Бодго Квалтава… Выстрел Квалтава оборвал его протяжный и сдавленный вопль. Астион упал, приподнялся было, но после второго выстрела уже не двигался.

— Что тут происходит?! — спросил Туташхиа, выхватив из хурджина оба своих маузера.

— Иалканидзе! Шлюха! Сука! А ну давай сюда! Ты у меня хлебнешь этого пойла, или я сам тебя спущу и заставлю пить за здравие тех фараонов, которые тебя за трояк наняли! — неслось из зала.

Туташхиа рванулся к балкону, но Иалканидзе, толкнув ногой дверь, захлопнул ее и задвинул засов.

— Астион насыпал им яду… в вино!

Следующая пуля пробила дверь, след ее остался на правой стене, а сама пуля исчезла.

— Иалканидзе, валяй сюда! Не заставляй меня подниматься! — орал Квалтава.

— Он выпустил уже три пули, — сказал Туташхиа. — А ты знал о яде?

— Знал, я обманул Астиона, навел его на бритого, сказал, что бритый — Дата Туташхиа, — Викентий вынул из кармана револьвер.

— Раз ты пошел на это, должен был и меня предупредить!.. Дружба дружбой, а правило прежде всего. Ведь я же не мог сам тебя спрашивать, Викентий!

— Иалканидзе! Открой дверь! — закричал Квалтава уже из-под двери и выпустил еще две пули. Дверь комнаты была уже вся изрешечена, но ни Туташхиа, ни Иалканидзе даже не задело. Абраг поднял два пальца — дал Викентию знать, что в маузере Квалтава осталось всего две пули. Иалканидзе показал, что пойдет в обход, пересек комнату на цыпочках, вышел на балкон и исчез в темноте.

Туташхиа отодвинул засов и распахнул дверь.

Квалтава и Дата Туташхиа предстали друг перед другом. Оторопевший разбойник стоял перед Туташхиа, опустив маузер дулом вниз.

— Что тебе нужно, Квалтава? — холодно спросил Туташхиа.

— Ох-х! — Еще несколько мгновений Квалтава разглядывал Туташхиа, потом прикрыл веки и привалился к стене.

Иалканидзе на цыпочках крался вверх по лестнице, все время держа разбойника на мушке. Когда Квалтава предстал перед ним во весь рост, он опустил револьвер и сунул его за пояс.

У Квалтава подгибались ноги, и он опускался на пол. Едва отдышавшись, открыл глаза.

— О-х-х! — прохрипел он. — Дата-батоно, скажи, ты не знал об этом?.. Правду скажи, не знал?..

— Не знал! — сказал Туташхиа.

Побелевшие губы Квалтава растянулись в улыбке. Он упал навзничь, маузер выскользнул из рук, и слыш» но было, как шлепнулся в зале на пол.

Соскользнул со стула и грохнулся о пол труп Чочиа.

Туташхиа стоял на пороге, подпирая плечом косяк-двери, и смотрел вниз, в зал. Иалканидзе отпустило напряжение, слабость разлилась по телу, он присел на верхней ступеньке лестницы, прислонясь спиной к стене, и уставился в потолок.

Стояла тяжелая тишина.

В конюшне заржала лошадь, и снова все стихло.