Отравленные слова

– Мне насрать, что там у них за работа и сколько бабла они зарабатывают! У них нет ни морали, ни порядочности, а Барбара уже выросла, хоть сама она об этом не знает, хоть ты этого не хочешь замечать. У тебя что, глаз нет? У них-то есть, они ее всю небось разглядели, с головы до пят, а может, еще и фото наделали на память! Я не хочу, чтобы моя дочь торчала на пляже с какими-то отбросами, которые учат ее не пойми чему. Чтобы плавала на яхте вдвоем с голым мужиком, который любит курнуть и попялиться на нее. Я им не доверяю!

Нурии пришлось сесть. Она принялась обмахиваться ладонью – краска стыда заливала ей лицо. Невозможно было вынести на ногах этот дождь обвинений, обрушившийся на нее из-за того, что Иньяки, дегенерат без моральных принципов, был ее зятем, а Элисабет, неприятная женщина, которая попустительствует разврату, ее сестрой. Это были, считай, их единственные родственники: сам Пепе уже много лет не общался ни с родителями, ни с братом. Они очень плохо с ним обращались, рассказывал Пепе, так что он решил оборвать общение с ними и отдалиться. А теперь он хочет поступить так же и с ее близкими? Ну уж нет! Она внезапно осмелела.

– Попроси у меня прощения за то, что сказал про Иньяки.

– Не буду, – отрезал Пепе. – Иньяки не тот, кем ты его считаешь. Я видел, как он смотрит на мою дочь, и, уверяю тебя, он видит в ней не ребенка.

Всего четыре месяца назад Нурия похоронила мать, и все же в ту ночь ей было гораздо тяжелее. Это была первая вспышка молнии, предвещавшая долгую грозу – подростковую пору Барбары и многочисленные несовпадения их с мужем взглядов на воспитание дочери. Окончание скандала было ужасным.

– Барбара! – завопил Пепе. – А ну немедленно подойди сюда!

Барбара, напуганная отцовским тоном, подошла тут же, без отговорок.

И Пепе сделал то, чего Нурия не забудет никогда. Он ухватился за ночную рубашку Барбары и резко, грубо дернул вниз, оголив ее маленькую смуглую грудь и потемневший лобок. Загар у Барбары был ровный, без следов купальника.

– Вот, смотри! Ты видишь? Понимаешь теперь?

Опозоренная Барбара прикрылась и зарыдала. Это у нее всегда получалось легко.

– Все ходили голышом, я одна в купальнике, это меня бесило.

– Сколько раз ты ходила под парусом вдвоем с Иньяки? – сурово спросил Пепе.

– Не знаю, не помню, – всхлипывала Барбара, не понимая, куда ведут эти расспросы и в каком преступлении ее обвиняют.

– Надень пижаму и иди в кровать, – приказал Пепе, удовлетворившись собственным триумфальным выступлением.

В ту ночь Нурия капитулировала и признала, что многого не замечала. Она пустила жизнь Барбары на самотек, и, может быть, Пепе с его паранойей просто уравновешивал ее собственную слепоту. Раньше Нурия и подумать не могла, что в плаваниях с Иньяки было что-то непристойное, но этот образ – обнаженная Барбара посреди столовой, смятая белая сорочка, тоска в ее медовых глазах – невольно напомнил ей эротическую открытку из тех, на которые падки педофилы. Такая она была нежная, такая хорошенькая, столько в ней было естественной, природной женственности.

Нурия рыдала одна на диване. Спала одна на диване. А на следующее утро встала с красными глазами и объявила Пепе о своем решении: Барбара больше не станет проводить каникулы у дяди с тетей, но ни при каких обстоятельствах они не порвут отношений с Элисабет и Иньяки. Нурия придумает, как им объяснить. Кроме них, у Нурии не осталось родственников, и она не хотела их терять. То, что случилось потом, оказалось гораздо хуже. Это было подтверждение: с Барбарой давно все не слава богу, а у Нурии не хватило духу ее вразумить.

Это произошло следующей весной, когда Нурия решилась сообщить Элисабет, что Барбара не поедет к ним на каникулах. Нурия все откладывала и откладывала этот разговор, не хотела лгать сестре и не представляла, как та примет объяснение, что Барбаре следует больше времени проводить с родителями и братьями. Она решила опустить неприятные подробности. Элисабет, конечно же, приняла новость очень тяжело и обронила загадочную фразу:

– Если это из-за того, что тогда произошло, мы уже обо всем забыли.

– А что произошло? – спросила Нурия

– Ну хватит, мы же не чужие. – Элисабет явно была уязвлена. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

– Нет, не понимаю, – отчеканила Нурия.

– Вам же Барбара рассказала?

– Барбара нам ничего не рассказывала. – Нурия была решительно заинтригована.

– А почему тогда вы передумали? – выпалила Элисабет.

Нурия занервничала.

– Не знаю, о чем речь, скажи, уж пожалуйста, прямо.

– Она вам правда ничего не сказала?

– Нет.

– Ну тогда и мне не стоит, наверное.

Тут уж Нурия взорвалась.

– Да скажи уже наконец, что там у вас произошло!

– Ладно, ладно. – Сестра явно понимала, что Нурии не понравится то, что она сейчас услышит. – Но с тех пор столько воды утекло, может, уже и незачем все это ворошить.

– Элисабет, давай уже, хватит морочить мне голову!

И Элисабет заговорила – тихо, испуганно:

– Как-то вечером, четыре года назад, Барбаре тогда было девять, мы вернулись домой совсем уставшие. Иньяки первым сходил в душ и лег. Я думала, что Барбара уже спит, спокойно вымыла голову, вышла из душа – и обомлела. Барбара залезла к нам в постель и…

– И что? – в тревоге перебила ее Нурия.

– И стала делать что-то странное, – сказала Элисабет тоненьким голоском. Она вдруг поняла, что не знает, как описать увиденное.

– Что странное? Говори прямо, Элисабет, а то я не могу понять, – потребовала Нурия.

Она помнит, что Элисабет с трудом далась эта фраза, она будто не могла найти слова – но все же нашла.

– Она соблазняла Иньяки.

– Что? – выкрикнула Нурия. – Как может девятилетняя девочка соблазнять взрослого мужчину? Ты с ума сошла?

– Успокойся, пожалуйста. Ты спросила – я попыталась ответить, хоть это и непросто.

– Что именно она делала? – спросила Нурия, задыхаясь. – Что говорила?

Голос Элисабет задрожал.

– Говорила, что очень его любит, и трогала его.

У Нурии подкосились ноги, ей пришлось сесть.

– Погоди, ты мне сейчас говоришь, что, если племянница обнимает дядю и говорит, что очень его любит, – она его соблазняет?

– Да, – сказала Элисабет. – Ты этого не видела, – добавила она, давая понять, что не собирается описывать сцену в подробностях, но то, что она видела, невозможно передать словами.

Нурия сглотнула, набралась смелости и спросила:

– А что Иньяки?

– Он ловил ее за руку и говорил, что так не делают.

Нурия застыла, не понимая, что думать, кому верить. Она представила себе множество чудовищных сцен и тут же стерла их из своего воображения.

– Это неправда! – вдруг воскликнула она. – Это все неправда!

Элисабет стала защищать Барбару.

– Она больше никогда так не делала, клянусь тебе, наверное, увидела в кино и неправильно поняла: решила, что так делают, когда кого-то любят, приняла секс за любовь. Мы не стали на этом зацикливаться, ну правда.

– Но почему вы мне не рассказали? Почему она сама мне не рассказала?

– Вот именно поэтому, – оправдывалась Элисабет. – Не хотели придавать этому значения, не хотели раздувать проблему из какой-то глупости.

– Глупости?! – взорвалась Нурия.

Элисабет пришлось все-таки все ей выложить.

– Мы тогда думали, надо ли ей что-то объяснить, может, отвести к психологу, но в итоге решили, что нет, не хотели тебя волновать, ну и не хотели, чтобы она чувствовала себя виноватой. Она же была ребенком.

Нурия помнит, как в последующие дни смотрела на Барбару со страхом: слова Элисабет заставили ее увидеть в собственной дочери женщину. Чужую, далекую, чувственную женщину, которая что-то от нее скрывает, у которой есть свои тайны. Нурии стало казаться, что она сходит с ума. Вместо Барбары ей мерещилось чудовище. В конце концов она решила, что с нее хватит, что все это ложь, которую Элисабет выдумала, чтобы отомстить. Нурия убедила себя, что никогда не слышала рассказа сестры, что темной истории, которую Элисабет рассказала ей со всеми этими недомолвками и которой сама она не была свидетелем, не существовало. Она порадовалась, что Пепе решил прервать общение Барбары с семьей Сулоага, и больше никогда ни с кем не обсуждала слов Элисабет, даже субинспектору Лосано ничего не рассказала. И все же она так и не пережила то потрясение, как и многое другое.

Нурия растирает кожу полотенцем докрасна. Ей так тяжелы эти воспоминания, что хочется причинить себе боль. Однажды она от отчаяния ударилась головой об стену – и продолжила бы, если б Пепе ее не остановил («Ты с ума сошла? Убиться хочешь?»).

«Смерть, должно быть, сладка», – думает она иногда.