Жизнь и приключения Лонг Алека

— Так надо, Алеша. Я приехал сюда по делам, и вид мой должен им соответствовать. Коммерсант Крут всегда «комильфо». В общем, здесь не место для разговоров. Одевайся, пойдем в ресторан, пообедаем. Там я тебе все подробно расскажу.

Через несколько минут Кирзнер и Алек направлялись в район Олдгейта, в ресторанчик «Пикадилли», который еще со времен своих плаваний помнил Кирзнер.

— Прежде всего об Иване Никандровиче, — говорил он, поддерживая Алека под руку. — И не задавай сразу столько вопросов, не то я все перезабуду. С отцом в порядке, здоров, выглядит хорошо, я привез от него письмо…

— Женился?

Кирзнер укоризненно покачал головой:

— Очень ты нетерпеливый. Нет, не женился. Но женщину, которая с ним, я видел. Очень мне понравилась. И не вздумай осуждать отца. Ты должен быть рад, что он нашел ее. Ему легче…

— Я не осуждаю.

— Правильно делаешь. Твой «друг» Буткевич… Помнишь такого?

— Еще бы не помнить! Благодаря ему я очутился здесь.

— Так вот, он действительно женился. И знаешь на ком? — Кирзнер лукаво подмигнул Алеку. — Тоже на твоей знакомой. На Тине Подгоецкой. Что, екнуло сердце?

Алек безразлично махнул рукой:

— Теперь мне все равно.

— Буткевич открыл адвокатскую контору. Стал модным среди высшего общества, потихоньку сотрудничает с полицией и очень стыдится этого. Мы держим его под наблюдением.

— А как Василий Васильевич Лобода, Николай?

— Василий Васильевич плавает, может быть, и встретитесь когда, а Новиков, я писал тебе, нашел девушку и осел на берегу. Работает на судоремонтном заводе «Тосмари» в Либаве. Ведет большую работу среди своих товарищей. Ну, про кого еще хочешь знать?

— Про всех и про все.

Они зашли в маленький, сейчас пустой ресторан «Пикадилли», заняли столик, и Кирзнер сказал:

— Ты не стесняйся, Алеша. Заказывай что хочешь. Я угощаю. По-прежнему не пьешь?

— По-прежнему.

— Хвалю, моряк. Спиртное развязывает язык, а в нашем деле это смерти подобно.

Алек так долго не слышал родной речи, что спокойный, негромкий голос Кирзнера, ласковое, почти забытое имя Алеша казались ему чудесной музыкой. Он упивался звучанием слов, готов был целовать Бруно Федоровича, делать глупости — такое счастье наполняло все его существо. Ему думалось, что пришел конец скитаниям, что теперь все пойдет по-другому… Вот они пообедают, и Кирзнер скажет: «Ну, Алеша, хватит тебе заграницы. Сделаем дела в Лондоне и поедем с тобой в Ригу…»

Кирзнер с улыбкой наблюдал за взволнованным Алеком. Он понимал его состояние и чувства. Пока длился обед, разговор перескакивал с темы на тему, не задерживаясь на чем-нибудь одном. Алек с тревогой заметил, что Кирзнер не торопится говорить ему о своих делах. Только когда они принялись за кофе и закурили, Бруно Федорович перестал улыбаться.

— Ну, теперь о главном, Алеша. Я, как ты, вероятно, понял сам, прибыл в Лондон с партийным заданием. Конечно, с чужими документами. Зовут меня Георгий Степанович Крут. Обрусевший немец. Купец. Дело у меня здесь большое. Завтра я уезжаю в Гулль. Оттуда пароходом мы поплывем в Або. Вот там предстоит самое трудное. Не буду рассказывать тебе о деталях, но все должно пройти успешно. Подготовка сделана солидная…

— А почему бы вам, Бруно Федорович, не взять меня в помощь? Я бы вам пригодился. Чем тут сидеть и коптить небо, неизвестно для чего.

Кирзнер строго взглянул на Алека:

— Я не выбираю себе помощников. Мне их назначают.

— А я не могу больше здесь находиться! Я сыт по горло! Лучше я поеду в Россию, буду сидеть в подполье…

— Тише! Не так громко, — холодно глядя на Алека, произнес Кирзнер. — Ну, дальше…

— …буду сидеть в подполье, работать, подвергаться опасностям, делить с вами горести и радости, а главное — приносить какую-то пользу.

— Ты все сказал?

— Нет, не все. Знаете пословицу: «На миру и смерть красна»? Так вот, я хочу быть вместе со всеми вами. Я не боюсь опасностей, и, если мне суждено попасть в тюрьму снова, я готов к этому.

— Ну и дурак. Какой из тебя толк, если ты будешь сидеть в тюрьме? Или попадешь в руки полиции? А что попадешь, я в этом не сомневаюсь. Как только где-нибудь появишься, сразу зацапают. Демонстрация в гарнизоне наделала много шума. Ее помнят до сих пор и знают, кто был организатором. Тебе не простили, не думай.

— Может, и не зацапают, — упрямо сказал Алек. — Не все же сразу попадают в полицию. Живут себе нелегально годами. Более важные для охранки люди, чем я. Поеду в Россию. Будь что будет.

— Вот что я тебе скажу, Алексей, — отчужденно проговорил Кирзнер. — Ты волен поступать как хочешь. Но если еще считаешь себя членом партии большевиков, то будешь подчиняться мне. Я являюсь старшим. А партийная дисциплина превыше всего. Ты в России сейчас не нужен. Сознательно ставить свою голову под удар бессмысленно. Поэтому пока будешь за границей.

— Надолго?

— Не знаю. Может быть, на месяц, может быть, на год или два. Не знаю. Охранка сейчас так закрутила гайки, что людей мы должны очень беречь. Много наших ячеек разгромлено, товарищи в тюрьмах, иные на каторге, другие, как ты, в эмиграции.

Алек печально опустил голову. Что же делать? Как вырваться из этого круга?

— Понимаете, Бруно Федорович, — уже спокойнее начал Алек, — меня гнетет бездействие. Поэтому мне плохо и неинтересно жить. У меня здесь нет настоящих друзей, я очень одинок. Сознание того, что все что-то делают, а я нет, мучительно. Вы-то ведь боретесь! Ну, какой я партиец?

Кирзнер слушал его не перебивая. Давал высказаться.

— Вы должны мне помочь, Бруно Федорович.

— Нет, Алеша, о возвращении в Россию забудь. А что тебе посоветовать — прямо не знаю.

Кирзнер задумался. Вдруг он улыбнулся и весело взглянул на Алека:

— Кажется, нашел. Скажи, ты не хотел бы поработать в Австралии, среди русских людей?

— В Австралии? Как поработать?

— А вот так. В этой стране много русских революционно настроенных эмигрантов. Разных течений. Все они против самодержавия, но ясности в послереволюционном будущем у них нет. Они напоминают мне крыловских лебедя, рака и щуку. Тянут в разные стороны. Нет единства. В Брисбене, в Сиднее живут и наши эмигранты-большевики. Среди них есть замечательный человек, организатор, борец. Вот если бы ты попал в Брисбен и стал бы помогать Артему в его работе, было бы здорово. Создать определенное общественное мнение у австралийских рабочих о революции в России, помочь им самим в борьбе против капитала, разве это не здорово?

— Вы уверены, что я там буду полезен?

— Уверен, Алеша. Все это чрезвычайно важно и нужно. Ты мог бы добраться до Австралии?

— Думаю, что да. А как я разыщу человека, о котором вы говорили?

— Артема? Попадешь в Брисбен, в русскую колонию, там его все знают. Передашь привет от меня. Можешь говорить ему обо всем. Так принимаешь предложение?

— Раз не пускаете в Россию, придется. Принимаю.

— Не огорчайся, Алеша, — серьезно сказал Кирзнер. — Мы часто делаем не то, что нам хочется… О делах больше ни слова. Пойдем.

Бруно Федорович расплатился. Они вышли из ресторана и, несмотря на дождь, долго бродили по улицам Лондона. Кирзнер рассказывал о своей жизни в России, Алек о своих плаваниях. Ему было грустно. Вот уедет сейчас дорогой ему человек, и опять он останется один. Когда еще увидятся? Он-то в безопасности, а что ожидает Бруно?

— Алеша, дорогой, не гляди так безнадежно, мрачно. Ну? Выше голову. Все будет хорошо. Теперь давай прощаться. Мой поезд на Гулль идет через час. Провожать меня не надо. До свидания. Не прощай, а до свидания.

Они обнялись, поцеловались так же, как несколько лет назад на Рижском вокзале, и Кирзнер поднял руку, останавливая таксомотор. Он открыл дверцу, оглянулся, помахал Алеку.

Алек еще несколько мгновений глядел вслед удаляющемуся автомобилю. Машина скрылась за углом. Он поднял воротник пальто и понуро поплелся в «Чарли Браун».

Через три дня Алек успешно сдал экзамены на второго помощника капитана, получил диплом. Теперь юридически он мог занять это место на любом судне.

В комнате, где Алек жил с двумя немецкими матросами, появился новый человек. Это был русский кочегар. Он только что списался с парохода «Ньюкасл», где подвернул себе ногу, растянул связки, и теперь оставался лечиться в Лондоне. Звали его Иннокентием Родионовым, или Кешей, как он просил себя называть.

Вечерами, благо Родионову нельзя было ходить, они лежали на койках и вели бесконечные разговоры по-русски. Немцы обычно спускались в бар.

Родионов эмигрировал в Америку в тысяча девятьсот втором году вместе с родителями, которых царское правительство выслало из России за религиозные убеждения. Они принадлежали к секте «молокан».

— …Батька с маткой осели в Калифорнии, а я вот бродяжу по свету. Я во всех странах побывал, под всеми флагами плавал, — хвастался Кеша, выпуская дым из кривой трубки.

— Ну, и под каким лучше?

— Под австралийским.

Это заинтересовало Алека.

— Расскажи-ка почему.

— Там платят больше, кормят лучше, порядки посправедливее. Вообще я тебе скажу, в Австралии жить легче, работы больше. Нет ее на судне, на берегу всегда найдешь. На плантациях овец стричь, батраком у фермеров… Народ там больше организован. Что-нибудь не так — сейчас же объединяется и требует свое. Хозяева туда-сюда, а рабочих-то маловато, иногда приходится и уступить… Не то что тут. На одно место по двадцать человек.

— Чего же ты там не остался?

Родионов подмигнул, пригладил свои лихие черные усы:

— Мне до дому подаваться надо. В Калифорнию. Невеста меня там ждет.

— А в Россию не тянет?

— Как не тянет. Тянет. Да только что там делать? По роже от офицеров получать? В тюрьме сидеть за то, что ты другого бога? Земли у нас нет. Всю деревню ведь выселили. Так что в эту Россию я не поеду. Вот, говорят, новая Россия будет, тогда уж…

— Кто это говорит? Какая новая?

— Такая… Без царя, без помещиков, вся земля между крестьянами разделенная поровну. Вот так, милок. Тогда и поедем.

— Кто же тебе сказал об этом?

— Люди говорят. Были мы в Брисбене. Там русских эмигрантов полно. Кружки разные, газеты выходят на русском языке. В них все про эту новую Россию написано, про революцию. Почитаешь и думаешь: а вдруг и впрямь сбудется, что там говорится? Вот наступит житье! В гостях хорошо, а дома лучше. Так ведь? Вокруг наших русских и австралийцы шебуршат. Своими порядками тоже стали недовольны…

После этого разговора Алек долго не мог заснуть. Значит, Кирзнер был хорошо осведомлен о делах, творящихся в Австралии. Есть там революционно настроенные слои и борцы за дело рабочего класса. Он обязательно найдет там настоящих людей.

Алек решил наняться на любую должность на судно, идущее в Австралию. Он обратился к Гейлу Уорду, одному из самых авторитетных и осведомленных агентов, но старик сказал:

— Нет, парень. Я за это не берусь. С австралийских рейсов никого клещами не вытащишь. Даже с английских или иностранных пароходов. А про австралийские и говорить нечего. Надо надеяться только на случай. А его можно ждать месяцами. Я вот что тебе посоветую. Добирайся туда по этапам. Сначала на западный берег Америки — это проще, — ну, хотя бы во Фриско, а оттуда уже в Австралию. Может быть, попадешь на острова Тихого океана, куда-нибудь на Фиджи или Новую Зеландию, и тогда считай, что дело твое в шляпе. Суда оттуда ходят постоянно. Ну, конечно, времени такой путь займет побольше. Но я полагаю, что тебя не ждет премьер-министр Австралии на званый обед. Торопиться очень не надо?