Золи

— Принесу тебе воды, мам, что-то ты бледная.

Золи подводят к коричневому креслу, которое может поворачиваться в любую сторону, она садится и откидывается на спинку.

— Ничего страшного, просто немного устала, долго ехали.

И, взяв стакан с водой, она вдруг соображает, что не помнит, на каком языке только что сказала это, и что это значит, и значит ли что-нибудь вообще.

— Вот здесь я работаю, — говорит Франческа.

Золи видит фотографии. На одной — она сама вместе с Энрико, на фоне солнечной долины. Она протягивает руку, чтобы прикоснуться к загорелому лицу мужа. На другом снимке — Франческа, ей восемь лет, голова повязана платком, она стоит возле мельницы, колесо которой двигалось и поэтому получилось нерезким. «Неужели мы действительно так жили?» — думает Золи. Она хочет задать этот вопрос вслух, но слова не идут. Она щиплет себя за руку.

Место работы дочери вызывает у нее восхищение, хотя тут тесно, все здесь временное и протекает крыша.

— Что это ты говорила про одеяла на гагачьем пуху, мам?

— Не знаю.

— Ты бледна, — снова говорит Франческа.

— Тут немного жарко.

Франческа включает небольшой белый вентилятор и направляет струю воздуха в лицо матери.

— Я всегда такая, — говорит Золи, желая пошутить, но это не шутка, и никто ее не понимает, даже собственная дочь.

Золи тянется вперед, выключает вентилятор, чувствует теплое дыхание Франчески у себя на щеке и слышит:

— Мам, может, отвезти тебя домой?

— Нет-нет, ничего страшного.

— Я сейчас только позвоню.

— Звони, звони, чонорройа.

— Я позвоню, ничего? Несколько звонков, и все. Еще два-три дела, и я вся твоя.

— Головные платки, — говорит Золи, сама не понимая к чему.

Когда они выходят через заднюю дверь, неподалеку стоит группа молодых людей в надетых задом наперед бейсбольных кепках, в широких мешковатых брюках и в ботинках ярких цветов. Один держит на плече огромный радиоприемник. Ритм громко звучащей песни раздражает ее, но кажется знакомым. Может быть, все песни на свете восходят к какой-то одной? На мгновение ей хочется пойти с этими ребятами на ближайшую стройку, забраться на кучу мусора и вспомнить, не слышала ли она эту песню раньше и где именно.

— Давай покатаемся, Франка, — говорит Золи.

— Но ты же устала.

— Пожалуйста, мне хочется покататься.

— Ты босс, — говорит Франческа.

Золи знает, что дочь хотела доставить ей удовольствие, но фраза получилась странно колкой. Они объезжают здание, где работает Франческа, и вдруг дочь останавливает машину.

— О черт! — говорит она и, склонившись над капотом, оттягивает дворники. — Резину сняли, рогатки из нее делают. Четвертый раз за этот год. Вот черт!

Сзади в машину попадает камешек и скатывается на гудрон.

— Садись, мам.

— Почему?

— Садись быстрее, пожалуйста!

Золи садится на переднее пассажирское сиденье. Франческа так сгорбилась, что ее грудь прижимается к окну. Золи слышит, как дочь торопливо говорит по телефону. Через несколько секунд выходит охранник с потрескивающим переговорным устройством. Франческа указывает на детей, разбегающихся в разные стороны. Охранник наклоняется к окну, у которого сидит Золи.

— Тысяча извинений, мадам, — говорит он с африканским акцентом и устало направляется к стройке.

— Ты можешь поверить? — говорит Франческа. — Сейчас увезу тебя отсюда.

— Я хочу посмотреть.

— Что тут смотреть, мам? Это место совсем не похоже на твою долину. Сюда иногда даже жандармы отказываются ехать. Сейчас здесь действуют несколько бригад по соблюдению порядка, и стало чуть потише. Ох, не стоило мне тебя сюда везти, извини.

— А где наши?

— Наши?

— Да, наши.

— Башня номер восемь. И еще несколько человек живут возле шоссе. Построили для себя убежища. Приходят и уходят.

— Значит, башня номер восемь?

— Не нравится мне эта затея, мам.

— Пожалуйста.

Франческа переключает передачу. Они едут мимо магазинов с закрытыми ставнями и останавливаются перед несколькими желтыми столбами, вкопанными посреди дороги. Франческа указывает на шестиэтажные дома, отделенные от них унылым двором. На балконах сушится белье, на оконных ставнях — широкие полоски серой клейкой ленты.

Золи смотрит на крошечную девочку, бегущую по двору с плечиками для одежды, к одному из концов которых прикреплен красный бумажный цветок. Девочка пробегает мимо остова сгоревшего фургона и забирается на черную ограду. Размахивает плечиками над головой. Цветок слетает с них, она прыгает и ловит его на лету.

— Сколько человек здесь живет, Франческа?

— Сотни две.

На балконе показывается громадная женщина. Склоняясь над решеткой, она кричит на девочку. Та бежит в тень подъезда, медлит, потом бумажный цветок снова взлетает в воздух, и девочка пропадает в темноте. Золи кажется, что она уже когда-то видела ее, где-то в другом месте, что, если как следует подумать, она ее вспомнит.

Затем девочка появляется снова, на балконе верхнего этажа, и начинает прыгать там, но кто-то втаскивает ее в квартиру.

— Извини, мам.

— Все хорошо, дорогая.

— Мы пытаемся помочь, как можем.

— Давай, лошадка, навали, — говорит Золи, мотор заводится, и машина трогается с места.

У шоссе Золи успевает заметить табор, растянувшийся вдоль недостроенного отрезка дороги. Двери кибиток открыты, рядом стоят четыре выгоревших фургона с открытыми капотами. Трое мужчин с обнаженными торсами склонились над одним двигателем. Подросток волочит по грязи палку. За ней остается едва заметный след золы. Несколько стариков сидят на стульях, напоминая каменные изваяния. Один утирает рот подолом рубашки. Из разнокалиберных труб поднимается дым. На телефонном проводе висит несколько пар обуви. Вокруг опрокинутой тачки лежат автопокрышки.

Мать и дочь проезжают мимо в холодном молчании.

Золи рассматривает машины, ограды, низкие кусты, белые линии на шоссе, похожие на шрамы от кнута.

— Что это за люди соберутся вечером?

— Что, мам?

— Кто будет на конференции?

— Ученые, — отвечает Франческа. — Социологи. Теперь есть писатели-цыгане, мам. Несколько поэтов. Один приедет из Хорватии. Сейчас так много замечательных людей, мам. Этот, из Хорватии, — поэт. Еще придет человек из университета…

— Это хорошо.

— Мам, ты нормально себя чувствуешь?

— Ты эту тачку видела?

— Какую, мам?

— Кто-то должен перевернуть ее, поставить как следует.

— Скоро будем дома, не волнуйся.

Вернувшись в квартиру. Золи быстро засыпает, прижав к груди подушку. Просыпается после полудня. В комнате тихо. Она долго пьет из-под крана холодную воду в ванной, примыкающей к спальне. Потом одевается и лежит на кровати, сложив руки на животе. Так можно пролежать довольно долго, хотя лучше было бы смотреть вдаль из окна, сидя на стуле, и чтобы светило солнце.

После полудня в комнату, шумно дыша, входит Генри. Увидев Золи, он останавливается, как будто забыл о ее присутствии. На нем белые брюки и светло-голубая рубашка. Он прижимает к уху телефон, широко улыбается и посылает Золи воздушный поцелуй. Она понятия не имеет, как относиться к этому жесту, и кивает в ответ. Это его комната, думает Золи, его рубашки, его шкаф, его рамки для фотографий, в одной из которых обитает она.

В ванной она брызгает себе в лицо водой, перед тем как отправиться в гостиную. Она радуется, слыша доносящийся из кухни голос Франчески. Та говорит о каком-то несчастном случае в ресторане. Генри, видимо, дожидается музыкантов, которые напились где-то, но должны играть сегодня вечером на торжественном открытии конференции.

— Шотландцы, — кричит он в телефон, — они шотландцы, а не ирландцы!

Франческа подмигивает ей и крутит в воздухе рукой, давая понять, что хотела бы закончить телефонный разговор поскорее. В комнате работает телевизор, звук выключен. Золи садится возле кофейного столика и перелистывает альбом с фотографиями Индии. Трупы на берегу Ганга. Толпа, собравшаяся перед храмом. Она переворачивает страницу, и в это время Генри яростно щелкает пальцами, глядя сначала на Франческу, потом на Золи.

— Боже мой, боже мой, о боже мой! — говорит он бросает телефон и включает звук телевизора. На экране — он сам, напряженный, нервный. Камера переходит с него на танцующих девочек в народных костюмах. На экране появляется название конференции, потом снова показывают танцующих девочек.

Франческа сидит на диване рядом с Золи. Когда репортаж заканчивается, она берет мать за руку и стискивает ее.

— Ну что, я все испортил? — спрашивает Генри, растопыренными пальцами откидывая со лба волосы.

— Ты был идеален, — отвечает Франческа, — но было бы лучше, если бы ты снял эту смирительную рубашку.

— Хм-м?

— Шутка.

Мать и дочь прижимаются друг к другу, рука в руке. По шторам пробегает свет, и кажется, что он растекается у их ног.

— Ну, мог бы держаться немного раскованнее, — говорит Франческа, кладет голову на плечо Золи, и обе они смеются.

— По-моему, получилось прекрасно.

Генри разворачивается на каблуках и, топая, уходит на кухню.

Две женщины сидят, соприкасаясь лбами. Золи думает, что этот момент, непрошеный и непринужденный, идеален. Она бы хотела, чтобы все здесь застыло. Тогда бы она поднялась, оставив смеющуюся дочь на диване, прошла по квартире, обулась, спустилась по лестнице, прошла по тихим улицам, покинула замерший Париж в это мгновение странной красоты, сев на поезд (лишь он продолжал бы двигаться), и отправилась домой.

Сидя на краю ванны. Золи принимает душ и смотрит на идущий из него дождь. Вода падает ей на волосы. Из спальни доносится какой-то шум. Быстрое шарканье шагов, щелчок закрывшейся двери. Доносится голос Генри, он ищет запонки. Золи слышит голос дочери, та настаивает, чтобы Генри поторопился и ушел. Потом Франческа умолкает. Раздается долгий вздох.

Золи закрывает глаза и позволяет воде падать на тело.

Дверь в квартиру с необычно громким стуком закрывается, и в ванную негромко стучат.

— Берег свободен, мам.

Они вместе одеваются в спальне. Золи стоит к Франческе спиной, но видит в углу зеркала ее отражение, стройную талию, загорелые ноги. Франческа, изгибаясь, натягивает на себя голубое платье и надевает туфли на высоких каблуках.

Золи прислоняется к платяному шкафу и закрывает глаза.

— Может, мне отказаться, чонорройа? Я немного устала.

— Нельзя, мам, это торжественное открытие.

— У меня голова слегка кружится.

— Ничего страшного, поверь мне.

— Я бы здесь осталась. Посмотрю, не покажут ли по телевизору Генри.

— И умрешь со скуки? Брось, мам!

Франческа роется в ящике шкафа, потом становится у Золи за спиной и надевает ей на шею длинное ожерелье.

— Старинное, персидское, — говорит она. — Нашла его на блошином рынке в Сент-Уэне. Стоило недорого. Хочу, чтобы ты его носила.

Дочь нежно прикасается к шее Золи, к тому месту, где бьется пульс.

— Спасибо, — говорит мать.

По дороге — они проезжают через лабиринт шоссе и эстакад — Франческа барабанит по рулю и жалуется, что отель для конференции нашелся едва ли не чудом.

— Пришлось выкинуть слово «цыганская» и заменить его на «европейская», чтобы нас пустили, — она смеется и краем шали стирает пятно с ветрового стекла. — Европейская память и воображение! Представь себе! Разумеется, потом это слово пришлось вернуть, для буклета, и отель попытался отказаться от участия. Они сказали, что не могут принимать цыган. Тогда мы пригрозили судебным иском, а они подняли цены, и нам пришлось с ними согласиться. Можешь в такое поверить?