Жизнь и приключения Лонг Алека

10

Уже три недели «Моана» шла на юг. Алек не жалел, что нанялся на шхуну. Все здесь было необычным. И тишина на судне, без постоянного шума машин, и удивительные лунные ночи, когда океан бывал спокоен, вода напоминала шелковую материю, а судно шло вперед, движимое только верхним, не ощутимым людьми, ветром. И бег парусника по синему океану с белыми пенными дорожками по бортам… Сиреневые, зеленые, розовые солнечные закаты, каких никогда не увидишь на севере, стаи летучих рыб, проносящихся рядом, фосфоресцирующий океан… И даже штормы казались здесь необычными, с теплым ветром и солнцем.

Маленькая «Моана», похожая на легкую бумажную лодочку, смело бросалась в водяные пропасти, поднималась на ревущие, кипящие белой пеной гребни и снова устремлялась вниз к подножиям огромных прозрачно-зеленоватых гор…

Но штормы случались редко. Макфейл выбрал лучшее время года для плавания в этих широтах, и шхуна чаще всего шла с ровным пятибалльным ветром.

Алек, несмотря на косые взгляды шкипера, быстро подружился с командой. Она пришлась ему по душе. Полинезийцы были удивительным народом, совсем непохожим на тех людей, с которыми ему приходилось встречаться раньше. Большие дети, добрые и непосредственные, без хитрости и злобы, пожалуй, лишь с одним пороком, приобретенным у европейцев, — любовью к спиртным напиткам. Белые сделали все, чтобы привить им эту любовь, и полинезийцы, работавшие в Сан-Франциско, а теперь попавшие на «Моану», возвращались на родину без копейки. Все деньги остались в кабаках Фриско. Но матросы не очень горевали. Предвидение близкого свидания с родными островами делало их счастливыми. Они знали, что там никто не потребует с них денег, они сумеют прокормиться. Беда только, что после столь длительного отсутствия они не везут своим родичам никаких подарков. Ну, и это поправимо. Они получат расчет в Папеэте и накупят вещей там.

Тони разделил команду на две вахты. На одной он стоял сам, на другой Алек. В каждой вахте было по три матроса. Шкипер не обязывал Алека стоять на вахте как штурмана, но он прекрасно понимал, что Алек сам будет заниматься этой работой, а платить ему можно в три раза меньше. Боцман ведь не штурман. Но Алек и не претендовал на штурманское жалованье. Плавание было интересным и нетяжелым.

Старшим в команде был Тухоэ, парень, который показывал Алеку судно. Стройный и сильный, с великолепно развитой мускулатурой, черными прямыми волосами, он очень мало чем отличался от европейца. Европейская одежда дополняла сходство. Да, пожалуй, все полинезийцы на «Моане» сильно походили на европейцев.

Команда не отличалась особенным трудолюбием. Это заметил и Алек. Вахтенные матросы предпочитали лежать на палубе, подставляя свои спины солнцу, болтать, смеяться, чем заниматься починкой парусов, такелажа или палубными работами. Вот на руле они стоять любили, управление судном доставляло им удовольствие.

Раздраженный голос шкипера заставлял матросов вскакивать и приниматься за работу. Они боялись Макфейла. Называли не иначе, как «мистер кэптен» или «мастер», в его присутствии никогда не сидели, стараясь чем-нибудь занять свои руки. К Алеку же полинезийцы относились по-дружески, держались с ним свободно, охотно рассказывали о своей жизни, но если боцман что-нибудь приказывал, выполняли быстро и беспрекословно.

Не занятые вахтой матросы частенько собирались на палубе, играли на гитарах, пели. Алек садился где-нибудь рядом и слушал. Грустные мотивы уносили его в прошлое, в Ригу, к отцу. Он вспоминал своих друзей-революционеров или видел зеленоглазую Марту…

С каждой пройденной милей «Моана» приближалась к тропикам. Ночью в небе зажигались необычайно яркие звезды, выходил из-за горизонта огромный оранжевый месяц, поднимался, становился маленьким, задирал свои рога кверху и замирал в вышине, заливая океан причудливым голубоватым светом, при котором свободно можно было читать румбы на картушке компаса. Все вокруг становилось сказочным, нереальным. Паруса блестели, как металлические, по бортам двумя огненными полосами струилась вода, мерно всходил на пологие волны нос шхуны, поднимая под форштевнем бурун из светящихся брызг. На корме виднелась фигура рулевого, медленно поворачивающего штурвал, а на баке тихо звучала гитара. Полинезийцы пели любовные песни своих далеких островов.

В такие ночи Алеку не спалось. Он проводил их на палубе. Однажды, когда замолкли песни, Алек спросил у Тухоэ:

— Как же вы все-таки оказались в Сан-Франциско, Тухоэ? Ведь от него до ваших островов очень далеко.

Полинезиец рассмеялся:

— Очень просто, боцман. В тот год мы удачно продали большую партию копры. Были деньги. Ну, что делать с ними на нашем маленьком атолле? Никаких развлечений. Мы решили отправиться покутить в Папеэте. Это не так далеко, триста пятьдесят миль. Приехали, а там капитан с барка «Дези» предложил — нас было четверо — места матросов на его судне. Он шел во Фриско и сказал, что там мы увидим такое, чего никогда не видели и не увидим, даже в Папеэте. Ну, мы согласились. О, во Фриско все было шикарно. Мы жили в отеле, каждый день посещали рестораны и бары. У нас было много друзей. Все хотели нам услужить, помочь, показать все. Ну, когда кончились деньги, все друзья, — Тухоэ весело засмеялся и замахал руками, как крыльями, — все улетучилось. Из отеля пришлось уйти. А работу во Фриско найти трудно. Вот и сидели мы там эти два года. Еще два путешественника пристали к нам — Тека и кок, тот вон, с курчавыми волосами. Делали самую грязную работу, все хотели наняться на судно, идущее в нашу сторону. Да не так это просто. К счастью, наш мастер купил шхуну и взял всех нас до Папеэте. Оттуда рукой подать до дома. Приедем, купим подарки родным. Мастер обещал заплатить каждому из нас по пятьдесят долларов за рейс. Нам здорово повезло, правда, боцман?

Алек улыбался, кивал головой, соглашался. Очень уж счастливым выглядел Тухоэ. Но когда матрос упоминал о шкипере, Алеку не хотелось улыбаться.

…Как-то по-особенному сложились его отношения с Макфейлом. Он редко разговаривал с Тони, а если такое случалось, то это были деловые разговоры о просушке парусов, продуктах, питьевой воде. И всегда Тони говорил с Алеком презрительно-холодным тоном. Сухо, без улыбки и шутки. А боцман и не навязывался к нему в собеседники. Когда шкипер прокладывал новые курсы, занимался с картами и книгами в рубке, Алек никогда не заходил туда и вообще старался первым не заговаривать с Макфейлом. Но всегда он чувствовал на себе тяжелый, неприязненный взгляд шкипера. Это заставляло держаться настороже. Черт его знает, чего хочет от него этот тип!

К команде Тони относился так же. С презрением. Казалось, что он не замечает людей. Но он никогда не пускал в ход кулаки, как бы ни был раздражен, не ругался, не делал длинных выговоров. Он только глядел на человека своими страшными глазами и цедил приказания. И все, что бы он ни говорил, обижало. Он не мог иначе.

Случайно Алек открыл «секрет» Макфейла. В один из погожих солнечных дней шкипер приказал проветрить трюмы, чтобы уберечь груз от отпотевания. Сам он спустился спать в каюту.

Алек снял брезенты, несколько лючин[18], развернул вентиляционные раструбы. Легкий ветерок выдувал из трюмов спертый, тяжелый воздух. Алек решил проверить, не текут ли где-нибудь в пробках керосиновые банки, которых в трюмах лежало множество, и стал внимательно разглядывать одну банку за другой, беря их из разных рядов. Наконец он добрался до последнего ряда и вдруг ощутил приятный, сладковатый запах рома. Он поднял одну из банок. Запах усилился. Алек отвернул пробку, вылил несколько капель содержимого себе на ладонь. Да, это был самый настоящий ром. Все ясно! Значит, Тони Макфейл — бутлегер[19]. Возит на острова спиртные напитки. Верхние ряды — банки с керосином, нижние — ром. Неплохо придумано.

Тухоэ говорил Алеку, что на островах «сухой закон» и ввоз спиртного туда запрещен. Каждый галлон стоит бешеных денег. В Папеэте осматривают все суда, идущие на Туамоту, и только после этого выдают разрешение на плавание и торговлю в архипелаге. Конечно, тут сам черт не найдет ром, если сверху он прикрыт тремя рядами банок с керосином. Тони может не бояться.

«Вот сволочь, — подумал Алек. — Я и раньше предполагал, что он занимается контрабандой, но не в таком масштабе. И меня хотел втянуть в это грязное дело…»

После этого открытия Макфейл стал Алеку еще более неприятен.

Однажды днем шкипер вышел из рубки на полуденные определения с секстаном в руках. Алек с интересом наблюдал за ним. Он всегда завидовал Макфейлу, когда видел его с секстаном. Тони заметил его взгляд. Определившись, он позвал:

— Эй, боцман. Можешь? — Он протянул Алеку секстан.

— Могу.

— Ну, ну, посмотрим.

Алек ощутил, как привычно прильнула к его ладоням теплая деревянная ручка секстана. Сейчас он возьмет высоту! Не прошло и пятнадцати минут, как он проложил свою линию на карте. Она легла рядом с линией шкипера.

— Так, так, — хмыкнул Тони. — Можешь заниматься этим, когда будет охота.

С тех пор на своих вахтах Алек постоянно брал высоты светил и определял место судна. «Охота» была всегда огромная, а Макфейл получил возможность контролировать свои точки.

На четвертой неделе плавания шхуна попала в сильный шторм. Циклон, идущий с севера, задел их своим крылом. На горизонте появилось лилово-багровое облачко. Оно разрасталось с невероятной быстротой, и скоро все небо покрылось низкими свинцовыми тучами. Налетел сильный шквал, накренивший «Моану» так, что она черпнула бортом, как-то странно заскрипела, выпрямилась и снова легла, уже на другой борт. К счастью, шквал не прозевали, вовремя убрали паруса, оставив лишь кливер и стаксель[20]. Приближающийся, шквал заметил один из матросов и вызвал Тони наверх.

По вспененным волнам «Моана» под передними парусами неслась вперед. Ее нещадно качало. Гигантские волны высотой не менее десяти метров догоняли судно с кормы, и казалось, что они обрушатся на шхуну, сметут все, придавят и тогда наступит конец. По палубе со зловещим шипением носилась вода, устрашающе ревел в снастях ветер. Океан грохотал. Алеку, стоявшему в рубке, стало страшновато. Он попадал в штормы и раньше, но никогда на таком маленьком суденышке, никогда море не было от него так близко, так угрожающе близко. До океана можно было достать рукой. Только рулевой-полинезиец бесстрастно поворачивал штурвал, стараясь не дать шхуне развернуться бортом к волне.

Вдруг Алек увидел Тони Макфейла. Зеленый, с перекошенным от страдания лицом, он держался за шторм-леер, сильно наклонившись к подветренному борту.

«Что это с ним?» — подумал Алек и тут же увидел, что Тони начало рвать. Это был страшнейший приступ морской болезни. У шкипера буквально выворачивало внутренности.

Вот оно что! Теперь понятно, почему всегда при качке Тони уходил к себе в каюту. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал об этом.

Прижимая платок ко рту, шкипер со стоном рухнул на диван в рубке. Он с ненавистью взглянул на Алека, разжал зубы и выдавил:

— Я всю жизнь провел на море и до сих пор не привык к качке. Говорят, что из людей, подверженных этой проклятой болезни, можно вить веревки, когда они укачиваются. Не надейся. Я не становлюсь добрее. Понял? — И он в изнеможении закрыл глаза.