Жизнь и приключения Лонг Алека

8

В пятницу жители Брисбена, как обычно, утром отправились на работу. Поодиночке, по двое и по трое они шли к многочисленным трамвайным остановкам. В этом растянутом на многие мили городе трамвай был основным средством передвижения.

Но трамваи почему-то запаздывали. На остановках скапливался народ. Его становилось все больше и больше. Самые нетерпеливые выходили на пути, с тоской глядели вдаль в надежде увидеть заворачивающий из-за угла вагон. Трамваи не появлялись.

— Черт бы их побрал! — ворчали начинающие нервничать люди. — Так и опоздать можно! Что они, заснули там?

В конце концов, ругаясь, так и не поняв, что могло случиться с трамваями, они стали торопливо расходиться. Времени до начала работы оставалось совсем немного. Только тот, кто проходил по главным улицам, уже знал, почему замерло движение в городе. Не очень стройно, окруженная молчаливыми полицейскими, шла колонна рабочих с транспарантами, на которых крупными буквами было написано:

«Страйк! Мы требуем увеличения жалования, объединения в свой союз брисбенских трамвайных рабочих, отмены штрафов… Движение в городе не начнется до тех пор, пока трест не ответит нам, да“».

У трамвайных парков толпились забастовщики. Ворота были закрыты. За ними сиротливо стояли неподвижные вагоны. Пикетчики пропускали в депо только по особым пропускам.

Алек шел вместе с небольшой группой русских рабочих. Они разделились с Артемом для того, чтобы выступать в разных местах. Накануне Артем призвал русских поддержать трамвайщиков. Решение было единым. Все, кроме нескольких человек, бросили работу. Они хотели дойти до трамвайного парка, там соединиться с забастовщиками и потом уже проследовать по всему городу.

У парка колонна остановилась. Пикетчики преградили ей путь. Кто-то истошным голосом крикнул:

— Скэбы пришли! Бей их!

Раздался свист. Из депо выбегали рабочие, вооруженные гаечными ключами, ломами и просто палками.

— Стой! — закричал Алек, поднимая кверху руки. — Слушайте меня! Русские поддерживают вас! Разве вы не слышали и не читали об этом? Мы с вами!

Пикетчики в нерешительности остановились. К Алеку подошел пожилой рабочий.

— Если так, то давай руку, дружище. А ты читал? — он протянул Алеку белый листок. — Видишь, что они пишут.

«Кто не хочет работать, пусть убирается и никогда не приходит обратно. Для него не будет места! Мы заменим таких честными рабочими. Никакого союза брисбенских трамвайщиков трест не допустит…»

— Теперь ты понял, почему мы хотели броситься на вас, парень? Приняли за скэбов, — сказал трамвайщик. — Нам стало известно, что трест выписал штрейкбрехеров из других штатов. Но мы не допустим их. Мы обратились ко всем владельцам гостиниц, хозяевам ресторанов и столовых, чтобы скэбам ничего не давали — ни жилья, ни пищи. Идите на площадь Дрейка. Там будет большой общий митинг. Ребята, — повернулся он к пикетчикам, — это друзья. Можете разойтись по местам.

Алек сунул ему в руку пачку воззваний:

— Раздай своим. Пусть знают.

Колонна двинулась дальше под приветственные крики пикетчиков.

— Чуть было нам не влетело, — засмеялся идущий рядом с Алеком Струмпе. — Это может повториться. Перепутают со скэбами и надают по шеям.

— Ничего, Эдгар Янович, не бойтесь. Разберутся.

Рабочие еще не дошли до площади, как из боковой улицы навстречу им вынырнули какие-то молодцы в широкополых шляпах, сапогах со шпорами. Позади них бежали люди в обычной одежде, по виду чиновники или служащие.

«Кто такие? Фермеры? — мелькнуло у Алека. — Против нас?»

Но раздумывать уже было некогда. Фермеры, если это были действительно они, бросились на рабочих и с криками: «Русские люмпены, мутите честных людей! Заварили кашу!» — начали драку.

Но недаром у русских был опыт уличных демонстраций. Они знали, как надо защищаться. Через несколько минут кучку нападавших рассеяли, и они бежали.

— Вот сволочи, — сказал кто-то из демонстрантов, когда пошли дальше. — Кто это? Горожане?

— Тут, наверное, и горожане, и фермерские сынки. Буржуазное отребье. Не нравится им забастовка. Как же! Жизнь вышла из привычной колеи.

Так, переговариваясь, люди медленно двигались по улицам. На Тасман-стрит, у большой гостиницы «Кенгуру», внимание Алека привлекла необычная сцена. На тротуаре испуганно жались к стене дома десять, может быть, пятнадцать обтрепанных типов. Их окружали полицейские. С другой стороны входа в гостиницу с узелками и сумками в руках стояли мужчины и женщины. Хорошенькая девчонка, грозя кому-то кулаком, выкрикивала:

— Можете сами обслуживать своих скэбов! Убирайте за ними дерьмо и варите им жратву!

— Да уж, — сказал худой человек в белом переднике, обращаясь к Алеку, — я повар из этой гостиницы и пальцем не шевельну, чтобы накормить этот сброд…

— А что произошло? — спросил заинтересованный Алек, вспоминая то, что говорил ему пикетчик.

— Хозяин позволил поселить в «Кенгуру» скэбов, ну а мы все решили бросить работу и ушли.

— Правильно сделали. Пусть хозяин выкручивается как хочет.

— Во всех гостиницах то же. Придется им ночевать в полиции или в казармах…

Наконец колонна Алека добралась до площади Дрейка. Ее заполнила огромная толпа народа. Одновременно в разных местах говорили ораторы. Алек увидел Артема. Он стоял на возвышении, устроенном из опрокинутых ящиков, и, энергично жестикулируя, говорил. Его мощный голос был слышен далеко.

— Не поддавайтесь провокациям и уговорам! Баджер с правительством пытается подменить вас штрейкбрехерами. Но это им не удастся. Все честные рабочие вместе с трамвайщиками. Требуйте разрешения на организацию своего союза. Это ваше право. Рабочая партия Австралии переродилась. Как только ее лидеры вошли в правительство, они начали защищать интересы капитала. Они издают законы против стачек, они призывают полицию на борьбу с теми, кто недавно был их товарищем…

Люди одобрительно гудели. Вдруг задние ряды стали напирать на передние, толпа зашевелилась, и все побежали, стараясь скрыться в боковых улицах. Артем соскочил с ящиков и исчез среди рабочих.

Алек оглянулся. Сзади, прокладывая себе путь дубинками, в толпу врезался отряд полицейских. Они прорывались ко все еще говорившим ораторам. Кое-кто из рабочих пытался задержать их. Завязалась потасовка. Кричали женщины, плакали дети.

Откуда-то опять появились парни в широкополых шляпах. Они шли позади полицейских, прикрывая им тыл. Искаженные злобой, красные от алкоголя лица, обезумевшие глаза… Алек вспомнил Ригу и бежавшего на него солдата со штыком, пьяных черносотенцев… Все так похоже!

Он увидел молодую женщину, склонившуюся над лежащим на мостовой человеком, и парня, бежавшего к ней с поднятой над головой суковатой палкой. Алек бросился вперед, вывернул «оружие» из рук нападающего и нанес ему сильный удар. В следующую секунду он уже падал сам, теряя сознание от боли…

Алек очнулся в незнакомой комнате. Он попробовал пошевелиться. Голова раскалывалась на части. У кровати стоял старик с полотенцем. Он опускал его в таз с водой, мочил и прикладывал ко лбу Алека. Увидя, что раненый приоткрыл глаза, он улыбнулся:

— Пришел в себя? Здорово они тебя ахнули. Большая рана на затылке. Тебя притащили ко мне Гопкинс и Пери Слабыш. Им тоже изрядно намяли бока. Но и наши не остались в долгу.

— Кто вы? — простонал Алек, пытаясь приподняться.

— Меня зовут Самуэл Хьюдж. Я работаю сторожем у Гринфельда. Когда началась заваруха, я сидел дома. Так хотелось выйти на улицу, да отказывают ноги. Старею. А то бы я показал им…

— Как проходит стачка?

— Она еще не закончилась. Гопкинс говорил, что как будто Баджер пошел на уступки. Сейчас вырабатывают соглашение…

Алек хотел встать, но не смог. Он со стоном упал на подушку.

— Ты не торопись, парень. Полежи. Скоро должен прийти доктор.

— Мне бы добраться до дому.

— Успеешь. Все движение замерло. Утром, когда рабочие узнали, что трест выписал скэбов и хочет заменить трамвайщиков, все оставили работу…

— Все?

— Ну да. Сорок три профсоюза Квинсленда.

— Значит, получилась всеобщая стачка? Вот это здорово!

— Выходит, что так. Бастуют порт, моряки, железнодорожники, пищевики… Даже наш магазин отказался торговать. У нас тоже не обошлось без истории. Начальник отделения женского платья Карпентер произнес речь. Орал, что мы не должны поддерживать рабочих. Это, мол, не наше дело. Но девчонки так завизжали, что он еле унес ноги. Приехал сам Гринфельд, уговаривал не делать глупостей, кричал, что больше не возьмет на работу. Ничего не помогло. Пришлось закрыть магазин…

Алек плохо понимал старика. Ему стало хуже. Он видел какие-то странные, спутанные картины. Пароходы, толпы рабочих, Марту, Айну, Артема… Все кружилось в диком хороводе. Голова сильно болела.

Вечером к нему пришли Артем и хорошо одетый человек с чемоданчиком. Артем был обеспокоен состоянием Алека, присел на кровать, трогал ему лоб, спрашивал:

— Ну как ты? Очень болит? Тебе нанесли удар сзади. Ничего, до свадьбы заживет, — пошутил он и попросил человека с чемоданчиком: — Приступайте, доктор.

Врач внимательно осмотрел Алека и сказал:

— Рана неопасная, но потребует длительного лечения. Покой — лучшее лекарство. Как лечить, я напишу.

— Можно перевезти его домой?

— Да, конечно.

— Ну ладно, Алек. Рассказывать тебе сейчас ничего не буду, — сказал на прощание Артем, — но стачку мы выиграли. Ты бы видел, что делалось…

Алек остался на ночь у Хьюджа, а утром его на тележке, запряженной мулом, перевезли на Элизабет-роуд.

Дарья Степановна, увидев перебинтованную голову Алека, сейчас же решительно взяла бразды правления в свои руки, погнала мужа в аптеку и заявила, что она сама займется лечением больного. Через несколько дней он встанет на ноги. Она устроила Алеку постель и успокоилась только, когда убедилась, что ему удобно.

Алек лежал с закрытыми глазами. Говорить ему было трудно. Мысли вяло текли в больной голове. Алек перебирал в памяти все, что относилось к его знакомству с Айной. И это было приятным. Вот она в первый раз открывает ему калитку, вот он глядит на ее портрет на стене, вспомнилась их прогулка по темной Элизабет-роуд, ее смех и маленькая твердая рука… А какие у нее были грустные глаза, когда они прощались у магазина Гринфельда… Ведь с тех пор он не видел ее.

Опять появилась досада на себя, на глупое поведение в тот день. Почему он решил, что Карпентер нужен Айне? И вдруг пришла нелепая мысль: хорошо, если бы Айна всегда была с ним…

Его навещали товарищи по «Союзу». Приходили веселые, возбужденные. Рассказывали о драках на улицах Брисбена. Русским рабочим сильно досталось. Они приняли на себя первые удары, зато австралийцы поверили в них, и теперь слово «русский» звучит как пропуск на любое бастующее предприятие.

Но правительство ополчилось на русских. Оно не ожидало такой сплоченности и организованности.

Артем не появлялся. Он пришел только на третий день. Измученный, небритый, но его черные глаза лучились и сверкали энергией.

— Умираю от усталости. По десять длинных речей произношу. Все в разных местах, для разных слушателей. Прямо сил нет. Но ты бы видел, какое единство! Хозяева положены на обе лопатки. Они вынуждены отступить от своих позиций…