Гуманитарный бум

VII

В доме был хаос и беспорядок, на мебели собиралась пыль, ящики буфета были наполовину выдвинуты, а по сморщенной скатерти обеденного стола ползали осы, подбиравшие крупинки сахара. Лиза бесцельно бродила по пустым коридорам, поднималась наверх, где плотники стеклили раму овального окна, задуманного на манер крепостной бойницы, и настилали полы. Увидев ее, плотники переставали стучать молотками. «Что, хозяйка, скоро шабаш? Передайте папаше, к его выздоровлению закончим». Лиза тихонько выскальзывала за дверь… В комнате брата было мрачно и хмуро, и она нехотя брала в руки случайные вещи, оглядывала стены, вспоминая, как они с отцом готовили эту комнату к приезду Феди. Лизе казалось, что это было очень давно, и, сравнивая себя нынешнюю с той, которой она была раньше, Лиза поражалась разительной перемене. Разве могла бы она сейчас воображать себя одинокой тургеневской девушкой, страдая из-за неправильно растущего зубика! Вечерами она зажигала свет во всем доме, забиралась с ногами в отцовское седалище, и ей было жутко одной в берендеевом теремке, среди старинных вещей, книг и мебели, и она с надеждой ждала прихода Алены.

Алена стала ей очень нужна, и Лиза осуждала себя за то, что когда-то мало ценила ее дружбу. Алена умела ее утешить и успокоить, и это выходило у нее удивительно легко, словно ничего ей не стоило. Казалось бы, ее грубоватость должна была особенно болезненно восприниматься Лизой, но получалось наоборот: именно грубоватая бесцеремонность подруги помогала Лизе в минуты отчаянья. «Ладно, мать, не кисни. Все обойдется», — говорила Алена, словно тюленьей ластой обнимая ее своей коротенькой толстой ручкой. И странное дело, Лиза с благодарностью ей подчинялась и действительно начинала верить в лучшее, хотя и чувствовала, что со стороны Алены это было простое дежурное подбадривание.

Когда Астраханцевы уехали и комната Алены вновь освободилась, она сказала Лизе, что собирается перебраться к себе. Лиза и удивилась, и растерялась. Поддерживая ее в мелочах, Алена с такой беспечностью лишала ее поддержки в главном. Неужели ей было одинаково легко причинять Лизе боль и помогать ей своим сочувствием?

— Зачем тебе переселяться? Останься хотя бы на день! Я ведь одна не засну, — Лиза боялась, что именно прозвучавшая в ее голосе мольба заставит Алену отказаться сделать то, о чем она так просила.

— Ты меня держишь за спальную горничную?! Очень мило…

Алена не упускала случая проверить, во что ее ценят.

— Нет, что ты! Я так привыкла к тебе! — искренне воскликнула Лиза, но для подруги это была слишком малая дань.

— И к собачкам привыкают.

— Я привыкла к тебе как к другу!

— Хорошо, хорошо, — остановила ее Алена из опасения, что чрезмерная искренность Лизы обяжет ее на ответные уступки. — Я бы осталась, но…

— Если тебе здесь скучно, пригласи кого захочешь! Только не уходи!

— Но я должна… — Алена недоговорила, почему именно она должна уйти, так как еще не придумала причину.

— Ты можешь делать здесь все, что угодно!

Предложение заинтересовало Алену:

— А что-нибудь вкусненькое у тебя есть?

— Конечно! Посмотри там в холодильнике.

Алена сладострастно зажмурилась.

— Ну-ка, ну-ка, — она присела на корточки перед холодильником и открыла дверцу. — Вкуснотища какая! А ты не хочешь?

— Нет, нет, спасибо, — Лиза улыбнулась, показывая, что с ее стороны тут нет никакой жертвы.

— А зря, — Алена с аппетитом облизнула зажирившиеся пальцы. — Между прочим, в больнице не все передачки принимают, учти. У каждого больного свой стол, и все такое.

— Разве?!

— К примеру, это мы можем спокойненько съесть. Все равно твоему отцу нельзя, — Алена методично работала ножом. — Честно говоря, я люблю поесть. У нас дома к столу садятся раз пять-шесть за день. Многие считают, что это вредно, а по-моему, ерунда. Вот дед! Ему за восемьдесят, а он даже в рюмочке себе не отказывает! И ничего, здоров! — Алена подобрала оставшиеся крошки. — У тебя тургеневский стиль, а у меня раблезианский, остроумно? Это мне сейчас в голову пришло!

— Да, остроумно, — сказала Лиза, стараясь вести себя с Аленой, как с требующими серьезности детьми, а в душе улыбаясь ее наивной жизнерадостности.

После ужина они поднялись наверх и, не зажигая свет в комнате (иначе налетят комары), открыли балконные двери. В темноте светились переплеты соседских террас и теплыми волнами ходил ветер.

— Я хотела тебя спросить… — Лиза сделала паузу, как бы готовящую Алену к не слишком, приятному вопросу. — Скажи, Никита совсем тебя бросил?

Словно врач, перевязывающий больного, Лиза испугалась, не причинила ли она неосторожным движением боль.

— Бросил, я не скрываю.

— Но ведь тебе должно быть так гадко, — с трудом проговорила Лиза.

— Почему?! Я ровным счетом ничего не потеряла. Читала в «Декамероне»: «Уста от поцелуев не убывают, а обновляются»?!

— Значит, ты его даже… не любила?

— Ты этим так напряженно интересуешься!

— Вовсе нет! — смутилась Лиза.

— Я не осуждаю, это здоровая реакция, — Алена дружески обняла Лизу. — Просто тебе мешают предрассудки.

— Что ты имеешь в виду?

— Разве ты не понимаешь, что Машков из-за тебя здесь торчит!

— Мне это безразлично.

— Брось, вы же с ним встречались, — Алена произнесла это, как бы не придавая значения сказанному, уверенная, что для Лизы это и так много значило.

— Все произошло случайно.

— Не сомневаюсь.

— Я сама обо всем жалею! Если бы я знала, что это так подействует на отца!

— Не надо раскаиваться, — Алена чиркнула спичкой, в темноте любуясь вспыхнувшим пламенем. — Мы обе не маленькие, хотя ты почему-то это всячески отрицаешь. Но ведь ты же не девочка.

— Я, наверное, просто боюсь, — тихо сказала Лиза, и Алена посмотрела на нее с возросшим интересом.

Спичка погасла.

— Через это надо переступить, — в темноте прошептала Алена. — Лучший способ избавиться от соблазна, — это ему поддаться. Любимый афоризм Екатерины Второй!

— Ты хочешь, чтобы я…

— Глупышка, будешь благодарить меня, — сказала Алена и снова чиркнула спичкой.

Встречая Лизу, Никита был с нею дружески приветлив, учтив и доброжелателен, она же вела себя со странной и несвойственной ей заносчивостью, говорила ему дерзкие и неприятные вещи, которые нельзя было оставить без ответа, и как бы ждала, что его терпение наконец лопнет. Ей и самой словно хотелось взорваться и разорвать тонкую паутину, сплетавшуюся вокруг нее. Никита чувствовал, что, отчаявшись развязать с ним войну, предлогом для которой была бы ее собственная враждебность к нему, она искала опоры во враждебности других, вспоминала все то неприязненное и нелестное, что говорили о нем отец или брат, вспоминала свою решимость ненавидеть смутьяна Машкова, но ее ненависть скорее была похожа на беспричинную и непонятную ревность.

Неожиданно Никита узнал, что Лиза уезжает в Москву, и сразу разыскал в саду Алену. Алена лежала с книгой на пляжном одеяле: она была в купальнике и загорала.

— Привет… — он раздвинул над ней ветки яблони.

— А, это ты, голуба, — Алена лениво приподняла голову. — Мы же с тобою виделись…

— Разве?! Я что-то не помню…

— Ты стал очень рассеянным, милый! Мы виделись за завтраком.

— Ах, да! Ты еще сказала мне об отъезде Лизы!

— Я тебе этого не говорила.

Он притворно удивился:

— Странно, что ты решила скрыть столь существенную для меня мелочь!

Алена перевернулась с живота на спину.

— Не заслоняй, пожалуйста. Ко мне плохо пристает загар.

Никита отклонился в сторону, чтобы не заслонять солнце.

— Дай мне ее московский адрес.

— Чей адрес тебе дать, дорогуша?

— Твоей бабушки! — Никита едва сдерживал раздражение.

— Моей бабушки?! Записывай… — Алена была совершенно спокойна. — Тверской бульвар, дом четырнадцать… это недалеко от нового МХАТа.

— Я тебя задушу…

— Так ты ничего не добьешься, милый, — Алена снова повернулась со спины на живот.

— Хорошо, что тебе надо?

— Мне?! Знаки поклонения… Помнится, ты назвал меня однажды… — убедившись, что он помнит свои бранные слова, Алена не стала лишний раз произносить их. — Так вот, я хочу, чтобы сейчас ты сам себя опроверг.

— Что ж, я был не прав. Это сорвалось со зла. Извини.

— Красноречивее, милый.

— Ладно, хватит. Я тебя серьезно прошу, дай адрес.

— Ты — мне, я — тебе.

— Не валяй дурочку!

— Милый, опять не тот тон!

— Ты что, издеваешься?!

— Я?! И не думаю… Просто мне бы хотелось, чтобы ты осознал, что имеешь дело отнюдь не с клячей, — Алена выдержала внушительную паузу, — а с женщиной.

— Далась тебе эта кляча! Я уже тысячу раз извинился!

— Тысячу раз мало! Я заставлю тебя извиниться десять тысяч раз!

— Ах, ты мне мстишь!

— Что ты! Это безобидное женское кокетство… Итак, я жду комплиментов, — Алена села на одеяло и по-индийски скрестила ноги.

— Ты — Афродита! Довольна?

— Ирония не в счет.

— Хорошо, в тебе действительно есть шарм. Ведь я был увлечен тобой.

— Это уже лучше. Интересно, а что тебе особенно во мне нравилось? Бедра, талия или мордашка?

— Мордашка! Ну дай же адрес!

— Подожди. А чем тебе нравилась моя мордашка?

— У тебя действительно красивое лицо.

— Скажите пожалуйста! А что же в нем красивого?!

— У тебя красивые глаза.

— А какого они цвета?

— Карие, карие, черт возьми!

Алена рассмеялась.

— Ты мне напоминаешь Жульку, которая ждет кость и дрожит от нетерпения.

— Очень меткое сравнение. Адрес!

— Милый, ты все пытаешься мне диктовать, а ведь сейчас диктую я! — Алена встала на ноги и набросила халатик. — Никакого адреса я тебе не дам. Раньше, может быть, и дала бы, а теперь не дам. Не хочу, чтобы Лиза из-за тебя потом мучилась. С нее и так достаточно, оставь-ка ты ее в покое.

— Вон ты как заговорила!

— Бедная Жулька, осталась без косточки!

— Я понимаю, во что ты теперь играешь. В заботу о ближнем. Что ж, адрес я и сам узнаю. Прощай, — Никита зашагал к дому.

— Между прочим, советую остерегаться соперников. Они у тебя теперь появились! — вдогонку крикнула Алена.

Всю свою жизнь Мика Степанов умудрялся влюбляться так, что из-за этого попадал в самые неловкие ситуации. Это происходило как бы против его воли, и Мика мог бы поклясться, что он ничего этого не хотел, но словно какой-то бес щекотал его изнутри и нашептывал: «Влюбляйся! Влюбляйся!» — когда это было более всего некстати. В раннем отрочестве он влюбился в собственную тетку, к которой его отправили на месяц, и с таким обожанием смотрел на ее пышные веснушчатые плечи в вырезе сарафана, что смущенные родители были вынуждены забрать его назад. Затем им овладела неудержимая мания терроризировать своей влюбчивостью приятелей по школе и университетских друзей. Стоило ему встретить сокурсника с девушкой, и он тотчас проникался к ней пылкой любовью, хотя до этого мог тысячу раз встречать ее одну и совершенно не замечать. Его любовь вызывало не то, что избранница красива (кто разберется в женской красоте!), а то, что ее считают красивой, в нее влюблены и счастливы с ней рядом. Чужая любовь и чужое счастье всегда казались ему безоблачнее и безмятежнее собственных. Каждая счастливая минута стоила ему мучительной борьбы, после которой он уже с трудом понимал, где счастье, где несчастье. Все смешивалось в единый ком, в сгусток, и Мика в растерянности спрашивал себя, чего же он в результате добился.