Афера Сатаны

Она не идеальна, но она лучшая мать, о которой я могла бы попросить, учитывая хрупкость ее рассудка. Ее разум распадается на части прямо на моих глазах. Это длится уже восемнадцать долгих лет, и она так близка к тому, чтобы сломаться. Я чувствую это в своих костях, и это знание посылает новую порцию паники в мою кровь. Она сжимает мои легкие, как питон, медленно, но верно отправляя меня в раннюю могилу.

— Почему он делает все это здесь ? — шепчет она себе под нос. Эти слова не предназначались для меня, но я все равно их услышала.

— Давай уйдем, — тихо, умоляюще говорю я. — Пожалуйста, мамочка. Ты знаешь, что он злой. Ты знаешь это. Мы можем убежать вместе и начать новую жизнь вдали от него. Там, где он никогда нас не найдет.

По ее щеке скатывается слеза. Она быстро вытирает ее, словно ее там и не было.

— Я не могу, — говорит она, ее голос ломается. Из ее рта вырывается рыдание. Она тут же прикрывает рот рукой, заглушая звук.

Но вы не можете заглушить сердечную боль. Она громкая и болезненная. Даже когда вы скорбите и исцеляетесь, она остается на заднем плане, возвращаясь в вашу жизнь как раз тогда, когда вы думаете, что преодолели ее.

Мама хорошо знакома с сердечной болью; она испытывала ее с того момента, как лишилась собственной жизни. Теперь она всего лишь оболочка женщины, а ее душа готова найти что-то получше.

Новые слезы текут по моим щекам. Отчаяние поднимается на поверхность. Потому что я не хочу, чтобы мама оставляла меня. Я хочу, чтобы мы уехали отсюда.

Я хочу, чтобы она нашла это что-то получше со мной. Вместе.

Поднявшись, я бросаюсь к ней и сажусь рядом. Как только я заключаю ее в объятия, она полностью выходит из себя. Она рассыпается на мелкие кусочки в моих руках. Я хочу поднять эти кусочки, но они, как песок, ускользают сквозь пальцы.

Поэтому я делаю единственное, на что способна прямо сейчас. Держу ее. Утешаю ее. Люблю ее.

Она выпускает на свет почти два десятилетия травм, насилия и печали. Она плачет так сильно, что иногда ей требуется целая минута, чтобы восстановить дыхание. Снова и снова, пока от нее ничего не остается.

Я плачу вместе с ней, крепче прижимаясь к ней. Ощущая ее кожу на своей. Теплую и мягкую. Мне отчаянно хочется чувствовать ее кожу, поэтому я держу ее за руку, пока она использует другую, чтобы заглушить свою боль.

Медленно, она приходит в себя. Она находит свои кусочки и возвращает обратно в себя. Они все еще разбиты, но, по крайней мере, больше не валяются у ее ног.

Вытерев слезы и сопли из носа салфеткой, лежащей на тумбочке, она снова выпрямляется и прочищает горло.

— Ты не должна была этого видеть, — говорит она, ее голос ровный, но измученный.

— Ты не должна была нести наказание за мои ошибки, — возражаю я.

Она качает головой.

— Я здесь из-за своих собственных ошибок. Ты здесь из-за моих ошибок, Сибель.

Качая головой, я открываю рот, чтобы возразить, но она поднимает руку, останавливая меня. Руку, которая выглядит так, словно принадлежит восьмидесятилетней женщине, а не двадцатидевятилетней.

— Скоро все будет хорошо, Сибби. Ты сильнее меня. Вот почему ты единственная, кто способен противостоять Леонарду. В тебе есть огонь, которого у меня попросту нет.

Она делает паузу и глубоко вдыхает, как будто собираясь с силами для того, что собирается сказать дальше.

— Именно поэтому ты единственная, кто способен остановить его.

Мои глаза расширяются, и я с недоверием смотрю на нее. Она не может говорить то, о чем я думаю. Она собирается с силами и наклоняется к своей тумбочке. Она достает красивый нож. Рукоятка красивого розового цвета, дерево вырезано вручную и богато украшено.

Он такой... красивый.

Я не знаю, откуда он взялся и как давно он у нее, но это уже не важно. Сейчас она дарит его мне. И я не знаю, как к этому относиться.

Она протягивает мне нож. Когда я собираюсь взять его у нее, она упирается и пристально смотрит мне в глаза.

— Ты понимаешь, что я говорю ? — спрашивает она, опуская вторую руку на мое бедро и сжимая его.

Я отрывисто киваю головой.

— Хорошая девочка, — говорит она, похлопывая меня по бедру и отдавая мне в руки лезвие. — Теперь давай ложиться спать.

Странное, всепоглощающее чувство охватывает меня. Не думая, я обнимаю маму и крепко прижимаю к себе. В этот момент я понимаю, что если не сделаю этого, она ускользнет от меня. Она обнимает меня в ответ так же крепко, не произнося ни слова жалобы.

— Я люблю тебя, мамочка, — шепчу я ей на ухо.

Она несколько раз сглатывает, прежде чем ей удается произнести:

— Я тоже тебя люблю, сладкая девочка. Ты добьешься больших успехов в жизни, я просто знаю это.

После этого я оставляю ее в покое, но не свожу с нее глаз. Я лежу без сна всю ночь, наблюдая за ее неподвижной фигурой, сжимая в руке свой новый красивый нож. Почти не моргая, не отрывая от нее глаз ни на секунду. Она даже не шевелится на своем месте. И именно тогда она, в конечном счете, ускользает.

Рано утром, когда я отвожу от нее взгляд, я смотрю на ее будильник и наблюдаю, как он громко звонит. Но она не шевелится. Она вообще не двигается.

Чего я не знала, так это того, что перед тем, как прийти в нашу комнату, она приняла яд. Я нашла рицин на стойке в ванной после того, как поняла, что она мертва — она даже не пыталась скрыть то, что сделала. Единственные люди, которые могли достать рицин для нее, это доверенные люди, которые выходят каждый месяц. Когда папа узнал, что кто-то предал его, он даже не пытался выяснить, кто же из них раздобыл для нее яд.

Он убил их всех.

И я была рада этому. Никто из этих людей не был чистым. И один из них позволил маме бросить меня здесь одну. И я ненавижу их за это.

Я никогда не узнаю, когда именно она испустила последний вздох. Я никогда не узнаю, почему она решила покончить с собой, а не сбежать со мной.

Или почему смерть была более привлекательной, чем жизнь со мной.

Но больнее всего — осознавать, что я провела всю ночь, уставившись на мертвое тело матери, и даже не осознавала этого.

Глава 8

— Здесь холодно, — жалуюсь я, тихо шепча, пока персонал бродит по дому, заканчивая установку. Крупные вещи делать легко, а вот мелкий реквизит — дело утомительное. Картинные рамы на стенах, свежее постельное белье на кроватях. Десятки манекенов и прочий реквизит. Представляю, как это утомительно.

Хорошо, что «Афера Сатаны» нанимает бригаду в каждом месте, чтобы помочь подготовить дома. У нас есть лишь небольшой промежуток времени, чтобы освоиться на новом месте и начать установку до открытия ярмарки. Работа протекает в быстром темпе и может быть немного подавляющей из-за большого количества людей.

Я всегда ненавидела ждать, пока они установят стены, прежде чем я смогу пробраться внутрь. Мне приходится ждать снаружи, пока они закончат, скрываясь от посторонних глаз.

Шакал сидит рядом со мной, наблюдая за мной, а я наблюдаю за маленьким миром вне моих стен. Иногда мне хочется присоединиться к нему. Но мне безопаснее оставаться внутри стен. Чем меньше обо мне знают, тем легче мне работать.

Что-то подсказывает мне, что люди не были бы так благосклонны ко мне, если бы узнали, что я предпочитаю скрываться в стенах. Это заставляет людей чувствовать себя некомфортно — знать, что кто-то может наблюдать за тобой, когда ты не видишь его. Лично я бы не возражала.

Прилив жара пробегает по моему телу, когда я думаю о том, как один из моих приспешников находится в стенах, наблюдая, как я казню демона. Наблюдая, как я окрашиваю себя в их кровь, а затем прикасаюсь к себе. Может в следующий раз мы попробуем это.

Я люблю своих приспешников. Но мне все равно бывает одиноко. Я вижу такую дружбу, как у Дженнифер и Сары, пусть и ненастоящую, и чувствую легкую ревность. Какой была бы моя жизнь, если бы у меня был кто-то, с кем я могла бы проводить время? Заниматься девчачьими делами, когда я хочу побыть вдали от мужчин.

Отнеслись бы они с пониманием к моей миссии? Может, они бы даже заманили их в дом? Не помешало бы иметь еще одну женщину снаружи, чтобы заманить всех злых мужчин. Не то чтобы все злые люди — мужчины, однако большинство из тех, кто заходит в мой дом, именно такие.

Я вздыхаю. Дженнифер и Сары здесь больше нет. Поскольку «Афера Сатаны» путешествует по всей стране, они нанимают людей в каждом городе. Так дешевле, говорят они. Многие сотрудники возвращаются каждый год, обеспечивая меня знакомыми лицами. Я слышала, что им платят хорошие деньги, и работа в «Афере Сатаны» — это почетная должность.

От сквозняка, проникающего через открытую входную дверь, я снова вздрагиваю. Мой костюм не слишком согревает, а они так часто входят и выходят, что я не успеваю согреться.

— Хочешь, чтобы я тебя согрел? — спрашивает Шакал. Я бросаю взгляд и вижу, как он потирает свой твердый член под брюками. В раздумьях я прикусываю губу.

Перед моими мужчинами трудно устоять. Как я могу отказать? Но... я действительно должна присматривать за всем...

— Посетители прибудут только через двадцать минут, — напоминает Шакал, похоже, чувствуя, что меня необходимо убедить. Он знает, что я помешана на контроле.

— Но ведь так трудно вести себя тихо, — легкомысленно возражаю я.

Там все равно ничего не происходит. Во всяком случае, ничего важного.

— Иди сюда, Сибби. Прямо сейчас.

Я сжимаю бедра, моя киска пульсирует в ответ на его резкую команду. С покорным вздохом я отстраняюсь от стены и подхожу к Шакалу. Он встает, прежде чем я успеваю сесть к нему на колени, и подает знак, чтобы я села на стул.

Только прошлой ночью Гэри сидел на этом стуле, окаменев от страха и зная, что его жизнь близка к концу. От этого напоминания место между моими бедрами увлажняется.

Каким бы уродливым он ни был, страх на его лице был таким... милым.

— Раздвинь ноги, — мягко приказывает он, возвращая меня в настоящее.

Нетерпеливо, я широко раздвигаю ноги, обнажая свою киску. Мое дыхание учащается, а киска пульсирует под его хищным взглядом. Я уже в предвкушении того, что он собирается со мной сделать. И как хорошо он заставит меня чувствовать себя.

— Ты должна вести себя тихо, — напоминает Шакал, опускаясь на колени. Он проводит носом по моей киски, глубоко вдохнув. Из его широкого рта капает фальшивая кровь, и это зрелище напоминает мне о том, как я была вся покрыта кровью Гэри, в то время как он трахал меня сзади.

— Ты так хорошо пахнешь, — простонал он. Я чувствую, как румянец окрашивает мои щеки. Я нервно хихикаю, извиваясь под ним. Шакал всегда был самым пугающим из всех, даже больше, чем Кронос. Что-то в том, как он ходит и говорит, как он себя держит, заставляет людей чувствовать, что он — ходячее оружие. Быстрое в применении и способное убить вас в считанные секунды. Я не могу солгать и сказать, что он не пугает и меня.