Восемь недель

Наконец я выбираюсь из постели, потягиваясь, когда встаю. В какой-то момент мне хочется выбежать, убежать от спящей Софии и заставить глаза смотреть куда-то еще, потому что я, блять, больше не могу так. Но потом я вспоминаю, что обещал себе кое-что.

Я обещал, что помогу Софии. Я пообещал, что сделаю все, что только можно вообразить, чтобы ей было хорошо. Сделать так, чтобы она казалась более любимой, чем её сестра может себе представить. Сделать день рождения Софии на следующей неделе настолько особенным, насколько это возможно, и никакое предложение не сможет превзойти его.

И если сделать все это возможным означает позволить себе упасть, пусть будет так. Даже если это закончится разбитым сердцем.

Итак, я делаю глубокий вдох и достаю из чемодана свежую одежду — ту, которую не собираюсь распаковывать. Стараясь как можно меньше шуметь, я быстро переодеваюсь, хватаю бумажник и выбегаю из комнаты в ванную, чищу зубы и спускаюсь вниз.

Я рад, что Питер и Карин не спят, потому что мне нужно спросить у них дорогу. Они сидят в гостиной и небрежно разговаривают. Как только они замечают меня, лицо Карин озаряется улыбкой, прежде чем она двигается, чтобы я сел. Разговор с родителями моей фальшивой девушки не планировался, но, полагаю, сейчас он на повестке дня.

Однако я к ним не подхожу. Я решаю держать дистанцию между собой и родителями Софии. Они бы не причинили мне вреда, я знаю, но все же. Я не рискую.

— Ты рано встал, — говорит Карин. — Смею предположить, что это джетлаг.

Я киваю, хотя уверен лишь наполовину.

— Я не привык опережать свое обычное время на шесть часов.

Карин хихикает, изображая ту милую мать, которую я помнил, в то время как Питер смотрит на меня, прищурив глаза. Он как будто ждет от меня объяснений. Я не знаю, что он хочет, чтобы я объяснил, поэтому, пока он не задает вопросов, я буду держать рот на замке.

— Куда ты направляешься? — спрашивает Питер, указывая на бумажник в моих руках.

Я опускаю глаза, теребя упомянутый бумажник, прежде чем мои глаза снова встречаются с его глазами.

— Я собирался спросить вас о цветочном магазине поблизости…

Его глаза сузились еще больше. Они настолько сузились, что, клянусь, он меня уже почти не видит.

— Цветочный магазин?

Я медленно киваю.

— Да, э… я просто хочу подарить Софии цветы. После ужина она казалась мне слишком расстроенной, поэтому я подумал, почему бы ей не улыбнуться сразу после того, как она проснется.

— Ты и твои подарки, — усмехается он, качая головой. — Ты же знаешь, что у нее все еще есть та лягушка, которую ты ей дал.

— У меня тоже есть.

Ну, формально, у меня её игрушка. Я вырвал её у нее перед отъездом в Германию. Я знаю, что у меня была своя, которую я одел в одежду, которую всегда носила София, по крайней мере, по цвету, но мне нужно было, чтобы что-то от нее было со мной, пока её не будет.

— Правда? — Карин широко улыбается. Мне удается только кивнуть, прежде чем она снова заговорила. — Сегодня вечером фестиваль восходящих фонарей. Несколько жителей деревни собираются вместе для этого. Ничего особенного, но я не уверена, ведь это может быть слишком для тебя, но мы будем рады видеть тебя там.

Рады видеть меня там.

— Я до сих пор играю в хоккей, некоторые мои игры показывают по телевидению. Думаю, я справлюсь с фестивалем.

— Не уверен, сынок, — говорит Питер. — Не все здесь говорят по-английски. Ну, в основном пожилые люди этого не делают. А друзей Софии может быть немного… чересчур. Люди будут смотреть на тебя и Софию и говорить о вас. Они милые и все такое, но это не тот фестиваль, к которому ты привык. Кроме того, хоккейные матчи, транслируемые по телевидению, — это не то же самое, что люди, занятые вашими делами на фестивале.

Я пожимаю плечами. Если София уйдет, уйду и я. Потом будут люди, которые будут говорить обо мне, пялиться и делать Бог знает что… большое дело. Я переживу это. Надеюсь.

В конце концов Карин сообщает мне название ближайшего цветочного магазина и предлагает ввести его в карты Google, чтобы я не заблудился. Я с радостью отдаю свой телефон для этого. Я лучше буду бегать с замерзающими руками, потому что на улице минус пять градусов, чем заблудиться на морозе… в темноте.

Я не боюсь темноты, но мне нравится быть осторожным, гуляя по городу, в котором я никогда не был, в пять утра, когда снег покрывает девяносто восемь процентов дорожек.

— Возьми горячий напиток в пекарне по соседству. Они продают удивительное горячее какао, ты можешь попробовать использовать приложение-переводчик, чтобы заказать его. Сомневаюсь, что Мартина говорит по-английски, — говорит мне Карин, возвращая мне телефон. — Можешь попробовать, но есть вероятность, что она сразу тебя вышвырнет.

Просто замечательно.

ГЛАВА 28

«Ты говоришь, что мы просто друзья, но я клянусь, когда никого нет рядом, моя рука у тебя на шею» — Better by Khalid

София

Я проснулась полчаса назад в пустой комнате. Не поймите меня неправильно, я не ожидала, что Аарон останется рядом со мной после пробуждения, но я надеялась, что он в конце концов вернется.

Кто удерживает его так долго? Если это Леон… блять, ему кто-то нужен.

Несмотря на то, что я хотела бы провести еще немного времени в постели, сожалея о своем жизненном выборе, я все же встаю, чтобы надеть более презентабельную одежду. Я отказываюсь спускаться вниз в шортах и майке. Только не когда там Леон.

Я только наполовину натягиваю рубашку через голову, прежде чем замираю от звука открывающейся двери моей спальни. Что еще хуже, я даже не вижу, кто только что вошел в мою комнату, благодаря моей рубашке, которая примерно на одном уровне с моей головой, но я знаю, что прямо сейчас этот человек прекрасно видит мою грудь. Через секунду дверь закрывается, но я точно знаю, что со мной в комнате есть кто-то еще. Этот кто-то, безусловно, Аарон.

Он просто имеет тенденцию отлично выбирать время, когда дело доходит до того, чтобы увидеть мои чертовы сиськи. Начинаю думать, что это какое-то чертово магнитное поле для его глаз.

— Моя, моя, Льдинка. Если ты хотела, чтобы я трахнул тебя, ты просто должна был сказать словами, — шутит Аарон. Я собираюсь сбросить рубашку вниз, когда две руки касаются моих рук, останавливая меня. — София… — его голос низкий, с придыханием. Его руки тянутся к моей рубашке, стягивая ее прямо через мою голову и руки, прежде чем бросить её в мою корзину.

Глаза Аарона встречаются с моими, его зрачки расширены и наполнены похотью, от которой он пытается избавиться, быстро моргая. Как только мои руки опускаются по бокам, я думаю о том, чтобы прикрыться, но потом прихожу к выводу, что это бесполезно, так как он все равно уже видел мои сиськи, так зачем их прятать?

Через некоторое время его взгляд скользит вниз по моей шее, останавливаясь на груди. Его взгляд обжигает мою кожу. Если бы я не знала, что физически невозможно сжечь кожу глазами, я была бы уверена, что Аарон оставляет на моем теле шрамы от ожогов третьей степени.

— У тебя есть фетиш на грудь? — спрашиваю я, в то время как его руки хватают меня за талию, и он притягивает меня ближе к своему телу. — Я имею в виду, тебе так нравится смотреть на них.

— Как правило, нет. Но на твои…безусловно.

Ох, ладно.

Его руки на моей талии скользят вверх, пока его большие пальцы не касаются нижней стороны моих сисек. Пока Аарон слишком занят, разглядывая мою грудь, я пользуюсь случаем, чтобы поглазеть на него, мысленно запечатлеть его лицо, чтобы смаковать им, пока не умру.

Почему он должен быть таким чертовски красивым?

Его волосы кажутся пушистыми — мечта для моих рук, ставшая явью. Длинные и объемные. Его кожа слишком светлая, но подходит к его веснушкам и светло-зеленым глазам. Его губы слишком привлекательны для поцелуев, на мой взгляд, но достаточно, чтобы я жаждала их на своих. Челюсть Аарона точеная, очерченная, как будто мне еще не приходилось её видеть. А ямочка на его правом боку всякий раз, когда он улыбается… Я готова умереть, глядя на него.

Дрожь пробегает по моему позвоночнику, когда один из его больших пальцев касается моей кожи так мягко, как будто это прикосновение воздуха.

Его брови хмурятся — ничего безумного, но, может быть, он в замешательстве? Хмурый взгляд, выражающий интерес?

— Что это значит?

Что значит что? Его прикосновение? Черт возьми, откуда я знаю. Я бы сказала, это означает, что он интересуется моим телом. Что значит, что я позволила ему прикасаться ко мне? Я уверена, что это означает, что я так же заинтересована в его… и, кажется, у меня недостаточно сил, чтобы бороться с этим прямо сейчас.

— Татуировка, София, — усмехается он, явно заметив мой внутренний конфликт. — Что она значит?

Ой. Тату. Я совсем забыла, что она у меня есть.

Внезапно я очень скучаю по своей рубашке или любой другой рубашке. Подойдет даже одеяло вокруг моего туловища.

Наконец мне удается отойти от Аарона и подойти к своему шкафу, чтобы найти рубашку, которую можно надеть. Я говорю, больше не глядя на Аарона.

— Она означает «дыши». Это не имеет смысла. — Только то, то я испытываю невыносимое беспокойство и нуждаюсь в напоминании о том, что время от времени делать перерыв — это нормально.

— Я думаю, что в этом есть смысл. Но ладно, если ты пока не хочешь мне говорить, я не буду тебя заставлять.

О господи, почему он должен так сильно уважать меня? Или кого-нибудь еще, если уж на то пошло? Разве он не может быть полным мудаком? Если бы он был мудаком, мне, безусловно, было бы легче его ненавидеть.

Представьте, что ему было бы наплевать на то, что я хочу, что я чувствую. Насколько по-другому я бы о нем думала, если бы он не был все тем же милым парнем, каким был в возрасте восьми лет, он любил дразнить, но уважительно относился ко мне. Только теперь он также знает, как дразнить меня таким образом, что не только моя голова дымится от гнева, но и заставляет мое тело вести себя как полный гребаный предатель.

Как только я надела толстовку и сменила шорты на черные леггинсы, я снова позволила себе обернуться и увидела Аарона, стоящего у моего комода. Он, должно быть, смотрит на фотографии, недоумевая почему они у меня здесь, зачем я вставила их в рамки и повесила на стену.

Мои слова — мой злейший враг. Я продолжаю говорить, что поцелуй, который мы с Аароном разделили, ничего не значит, что мы с ним никогда не сможем работать… и все же у меня есть фотографии, на которых мы были моложе и они стоят на моем комоде, как какой-то чертов храм. Это что-то вроде моего личного храма, или так могли подумать люди, глядя на него.

Внезапно я обрадовалась, что добавила фотографии своих самых близких друзей здесь, в Германии. Всего две, но это лучше, чем ничего, учитывая, что должно быть три кадра с одним Аароном и мной, а затем примерно шесть других с Лили, с ним и со мной, висящих на стене где-то между всеми остальными.

— Видишь что-нибудь интересное? — спрашиваю я, думая, что должна что-то сказать.