Идеальные незнакомцы

Она мне сразу понравилась.

Когда она спрашивает меня, как я жила до ее приезда, я говорю, что мой муж заботился обо мне. Она мрачно бормочет несколько слов на немецком, которые звучат страшно, возможно, потому, что они на немецком. Затем, на английском, она говорит, чтобы я не волновалась, потому что теперь Мария за все отвечает — как я узнаю, она любит говорить о себе в третьем лице — и отныне все будет прекрасно.

Я думаю, что это преувеличение, но я не спорю с ней. Сейчас мне нужны все друзья, которых я могу найти.

Мария меняет мне подгузники, купает меня, кормит и убирает в доме, и все это с мастерством, которым славятся немцы. Когда в полдень приходит Келли, мой дом сверкает, мой желудок полон, и я — осмелюсь сказать это? — в хорошем настроении.

Или, по крайней мере, не в суицидальном.

Келли бросает один взгляд на меня, сидящего, опершись на кровати, и мгновенно начинает плакать.

— Вот тебе мои антидепрессанты, — говорю я ей. — А теперь, пожалуйста, подойди сюда и обними меня, пока я тоже не расплакалась.

Она бросает сумку на пол и бежит ко мне. Меня охватывают объятия и облако ее цветочных духов.

— Прости, — говорит она, ее голос сдавленный, — Я не хотела быть такой плаксой. Просто я так рада тебя видеть.

Я знаю, что она имеет в виду, что рада видеть меня здесь, дома, а не в ужасной психиатрической больнице, куда она каждый день наведывалась, чтобы почитать мне книги. Книги Хемингуэя, потому что моя реальная жизнь — это противоположная страна от моей бредовой жизни.

В этой жизни я люблю старого козла-мачо. Вот так.

— Я тоже рада тебя видеть. Ты принесла?

Шмыгая носом, она отступает, кивает и вытирает пальцами мокрые щеки. — Да. Хочешь, чтобы я его включила и оставила тебя в одиночестве, или мне остаться?

Я думаю об этом минуту. — Тебе не будет слишком странно слушать меня? Потому что, если ты думаешь, что сможешь выдержать все кровавые подробности моих грез, я хотела бы, чтобы ты была здесь. Моральная поддержка и все такое.

Она говорит мягко: — Конечно, дорогая. Я бы с удовольствием осталась.

— Помолчав, она добавляет: — Тебе можно пить алкоголь? Потому что я принесла закуски и бутылку розового. Я подумала, если ты хочешь, чтобы я была рядом, пока ты будешь записывать, нам обоим, наверное, понадобится немного выпивки.

Я смотрю на нее с удовольствием. Она такая хорошая, блядь, подруга. — Нет, мне нельзя пить. А теперь откупорь бутылку, налей мне большой стакан и устраивайся поудобнее, потому что я собираюсь рассказать тебе историю, которая просто. Разорвет. Твой. Разум. Кстати, ты в ней есть.

— О, Боже. У меня была плохая прическа?

У нее всегда была странная неуверенность в своих волосах, густых, блестящих и пышных. Почему-то она живет в страхе, что они все выпадут.

Я мягко улыбаюсь ей. — Я не могла сказать, потому что ты все побрила в акте радикального феминизма. А еще ты отрастила волосы под мышками и на ногах и перестала пользоваться дезодорантом.

Когда она яростно смотрит на меня, я вздыхаю и сдаюсь. — Я говорила с тобой только по телефону, но мне показалось, что у тебя потрясающие волосы. Счастлива?

Она хлопает в ладоши, потом вскакивает с края кровати, чтобы достать сумку, с которой пришла. Из нее она достает маленький диктофон, который ставит мне на колени. Затем она достает тарелку с сыром, крекерами и салями, гроздь зеленого винограда и бутылку розового вина.

— Ого. Мы на пикнике. Это круто, Келл.

— Откручивающиеся винные пробки - гениальное изобретение— гениальное изобретение, — говорит она, весело отбрасывая металлический колпачок в сторону. Он падает на пол и закатывается под кровать. Я улыбаюсь, представляя Марию на коленях, которая бормочет немецкие проклятия, поднимая ее.

Затем Келли останавливается. Оглянувшись, она говорит: — О, черт.

— Что случилось?

— Я не взяла соломинки!

Проходит секунда, прежде чем я понимаю. Потом начинаю смеяться. — Тогда тебе придется просто держать мой стакан и давать мне маленькие глотки, когда я этого потребую, не так ли, сестра?

Выражение лица Келли становится кислым. — Я думаю, что ты слишком наслаждаешься этой идеей, принцесса. — Она наливает немного вина в два пластиковых стаканчика, затем ставит бутылку на мою тумбочку.

— Выпьем, — говорит она, стуча стаканчиками друг о друга.

— Давай, сучка. Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, детка. — Пытаясь быстро смахнуть влагу с глаз, она подносит одну из чашек к моим губам, чтобы я могла выпить.

Напиток холодный, терпкий и вкусный. Я глотаю, причмокивая губами. — Вкусно. Спасибо.

— Не за что. — Она запрокидывает голову назад и выпивает весь свой бокал вина.

Смеясь, я говорю: — Некоторые вещи никогда не меняются.

Пожав плечами, она наливает себе еще один бокал. — Надо пить розовое, пока оно не согрелось. Нет ничего более депрессивного, чем розовое вино комнатной температуры.

— За исключением, возможно, дневной комнаты в психиатрическом центре. — Келли замирает от ужаса, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

— Прекрати, — устало говорю я. — Если я не смогу шутить об этом, будет намного хуже.

Через мгновение она посылает мне неуверенную улыбку. — Значит ли это, что я все еще могу называть тебя сумасшедшей, как раньше, до того, как ты технически стала сумасшедшей?

— Я бы обиделась, если бы ты этого не делала. А теперь дай мне еще глоток вина и включи диктофон. Начнем.

***

Так началась диктовка моих мемуаров о кататоническом психозе.

Когда через пять недель они были закончены, я назвала их До сентября.

Потому что не только у судьбы темное чувство юмора.