Дымовая завеса

— Ну что, Серый, куда поедем, налево или направо? — спросил Широков у пса.

Серый повернул голову направо.

— Ага. Понял. Не дурак, — проговорил Широков удовлетворенно. — А что у нас направо? Рыбкомбинат. Поехали в цеха, где пахнет копченым судаком и вялеными сомовьими балыками.

Едва Широков подъехал к проходной, как из дверей боком выдвинулся широколобый человек со скошенным подбородком и глубоко запрятанными под брови глазами. Это был начальник охраны, Широков помнил его по прошлому своему приезду.

— Ну что, опять прикатил устраиваться на работу? — спросил начальник охраны.

— Опять.

— Хм… хм. — Начальник охраны смерил его с головы до ног прищуренными глазами. — Есть у меня одно место, но за него надо заплатить.

— Как заплатить?

— Очень просто. Ты кладешь десять тысяч рублей вот сюда, — он похлопал себя по готовно оттопыренному карману форменного кителя, — а я подписываю тебе заявление о приеме на работу.

— А иначе никак нельзя?

— Никак. И имей в виду, мужик, — такие предложения я делаю только один раз в жизни.

— Что, никогда не повторяешься? — Широков усмехнулся.

— Стараюсь не повторяться. — Начальник охраны тоже усмехнулся.

Все сделалось понятно, как Божий день в дождливую пору, все находилось на ладони, на виду. Широков развернулся круто и пошел к своей машине, из окошка которой выглядывал Серый.

Конечно, надо было высказать этому щипачу все, что он о нем думает, употребить на это все буквы алфавита, вплоть до твердого знака, но Широков не стал этого делать. В висках у него забились — признак гнева, в такие минуты Широков запросто мог впечатать кулак в чей-нибудь подбородок, — но он быстро взял себя в руки.

— Работа есть, условий нет, — сообщил он Серому, усаживаясь за руль, — вместо анкеты по учету кадров этот солитер подсунул мне свой пустой кошелек. Решил, что я его наполню ценными бумажками.

С места он газанул так, что с ближайшего дерева чуть не попадали вороны. Но, слава богу, обошлось без увечий. Вороны возмущенно загалдели, провожая недобрыми взглядами машину Широкова.

В транспортной конторе, которая занималась в основном тем, что развозила по России сладкие местные арбузы, свободных мест-вакансий не было.

— Даже места помощника водителя нет? — спросил Широков у зачумленного небритого мужика, заместителя директора конторы.

Тот замотал головой.

— Нету места даже второго помощника водителя, — заявил, — скажу более: у меня шесть человек на очереди стоят, ждут, когда какая-нибудь дырка образуется.

— Все ясно: нашему теляти не дано сторговать новые галоши у волка, — непонятно выразился Широков и покинул контору.

На улице посветлело, солнце хоть и не выглянуло, но находилось где-то совсем рядом, невысоко, еще немного и просунется светило в какую-нибудь межоблачную прореху, вызолотит деревья и землю, снимет с души тяжесть. Широков пригнулся, скосил глаза вверх, стараясь поймать в выси светлое пятно, похожее на мутный круг электрического фонаря, но пятна многообещающего, притягательного, не увидел…

Широков сделал правый поворот и через несколько минут очутился на привокзальной площади. Честно говоря, с некоторых пор он старался объезжать эту площадь стороной — не очень-то приятные воспоминания возникали в голове при виде ее, — и только тут Широков понял, что свернул не там, поспешно надавил ногой на педаль газа. В следующее мгновение осознал, что сделал это поздно: навстречу ему, сразу с двух сторон, наперекос, неслись трое темнолицых, что-то орущих людей. Что они там орали, не было слышно, но рты распахнуты широко. Позади троих топал еще один — Тофик.

В общем, это был знакомый Широкову народ, местный извоз, мелкокалиберная мафия. Лучше бы, конечно, не встречаться с нею, но чему бывать, того не миновать. Широков стиснул зубы.

Серый напрягся, зарычал, шерсть на загривке поднялась дыбом — пес все понял и едва Широков открыл дверь, он стремительно, ловко прыгнул со своего сиденья в пространство, образовавшееся перед хозяином. Широков удивился — как же Серый умудрился так ловко проскочить, — как нитка в иголку.

Совсем не к месту, будто из иных нетей, из иного мира, в голове возник голос — возможно, это был голос из его детства: «Что сделать для того, чтобы верблюд не проскочил в ушко иголки?» Ответ был прост: «Завязать на конце его хвоста узел». Только-то и всего?

Только и всего.

Как все-таки не к месту возникают в голове, в мозгу, в ушах, пробиваясь сквозь болезненный звон, все эти поучающие голоса… Широков поморщился.

Серый занял место перед радиатором «уазика», словно бы телом своим хотел прикрыть корпус автомобиля.

Продолжая морщиться, Широков пошарил пальцами по полу кабины, пытаясь нащупать что-нибудь дельное, чем можно будет отмахнуться от налетчиков.

Ничего не было — ни заводной рукоятки, ни дубинки, ни хотя бы обычного гаечного ключа, который можно было бы зажать в пальцах — все кулак тверже будет, и наносить удары станет не так больно…

Иногда он оставлял под сиденьем домкрат — заморский, изящно сработанный домкрат этот был бы хорошим подспорьем, и вряд ли бы налетчики, увидев его в руках Широкова, полезли в драку, постарались бы включить в работу мозги, не только то, чем начинены их задницы, но домкрат лежал сзади, в инструментальном ящике. Пока он доберется до заморского инструмента, налетчики сумеют не только искалечить самого Широкова, но и сжечь его машину.

— Вот мать честная! — Широков поспешно выпрыгнул из уазика: надо было спасать Серого.

Но налетчики, увидев Серого с оскаленной мордой и поняв, что он может изувечить любого из них, надавили на тормоза — только снежная грязь из-под ботинок полетела в разные стороны. Число их увеличилось — подельников догнал Тофик, встал в нестройные ряды и замер с открытым ртом, в замешательстве глядя на Серого.

А Серый сгорбился угрюмо и тяжело, с опасным хрипом зарычал. В этой ситуации он хорошо знал, что надо делать, не то, что на площадке во время собачьего боя.

Оценив ситуацию, Широков медленно, со вкусом оглядел налетчиков и произнес с усмешкой:

— Это называется: «Приплыли. Картина маслом», — при Сером эти люди не посмеют напасть на него.

Он неспешно забрался в машину, распахнул дверь со стороны пассажирского сиденья, позвал негромко:

— Серый!

Пес, и без того немаленький, неожиданно распрямился, сделался еще больше, еще выше, рыкнул на прощание и с достоинством развернулся.

Из этого несостоявшегося боя они с хозяином уходили победителями.

Прыгнув на пассажирское сиденье, пес снова выпрямился, головой достал до потолка кабины и, угрюмо глядя сверху вниз на людей, еще две минуты назад готовившихся атаковать его хозяина, зарычал вновь. Широков включил первую скорость и повел «уазик» прямо на налетчиков, стоявших перед машиной нерешительной стенкой. Ощущал он сейчас в себе такую злость, что если бы понадобилось наехать на кого-нибудь из них, обязательно наехал бы.

Стенка, немо таращившаяся на «уазик», на Серого, вознесшегося под самую крышу кабины, оробело расступилась.

М-да, делать в этом городе Широкову было нечего, здесь его никуда не пустят, нигде не приветят, здесь он — человек пришлый, неведомый, а значит — чужой. От осознания этого на душе сделалось холодно, в глаза словно бы сыпануло колючим снегом, вышибло слезы. Широков вытащил из кармана платок.

— Ну что, Серый, — проговорил он негромко, — чего будем делать — останемся в этом городе или уедем отсюда?

Пес молчал.

— И у тебя и у меня об этом населенном пункте остались не самые лучшие воспоминания, — продолжил Широков. — Как говорил один мой не самый глупый приятель: нет слов — душат слезы.

Он решил сегодня никуда больше не ездить, пусть пройдет пара дней, малость утихнет озноб, а там видно будет. Серьезные шаги не следует совершать поспешно, все надобно хорошенько обмозговать, взвесить и уж потом делать следующий шаг. Обдуманный. Широков усмехнулся невесело — уж очень он сейчас стал походить на Бузовского. Тот всегда был донельзя расчетлив. Широков усмехнулся еще раз.

Здесь его держит, если честно, одно: граница, которая проходит совсем недалеко от городка, держит жизнь подле нейтральной полосы, без которой Широков не мыслил себе существования… Но дорога к границе закрыта для него до тех пор, пока где-то наверху сидит Бузовский. Даже не он сам, а люди, которые находятся рядом с ним.

Несмотря на свою великосветскую фамилию, Бузовский происходил не из «графьев» или «князьев», выбрался он в мир этот из тамбовской глубинки, из села, неподалеку от которого дедушка Мичурин проводил свои опыты, любил сидеть, свесив ноги с ветки земляники и слушать пение веселых птиц, неведомо из каких яиц вылупившихся и с кем скрещенных — может быть, с червяками, а может, с пионерскими горнами, этого не знал никто — на выращенных Иваном Владимировичем новоделах и вырос редкий человеческий экземпляр по фамилии Бузовский.

После школы по комсомольской разнарядке Бузовский попал во Львов, в политическое училище, которое довольно успешно окончил. Научился громко поставленным голосом произносить речи на заданные темы, точно так же научился и молчать, в нужное время задергивать рот на молнию совершенно мертво — ни один звук не способен был протиснуться наружу, даже стон. Не говоря уже об икоте.

Хитрым крестьянским умом Бузовский очень скоро осознал, что как бы он ни напрягался, ни корячился, ни драл глотку на мероприятиях, прославляющих сильных мира сего, карьеру на этом он не сумеет сделать, и вообще вряд ли к концу жизни доберется до полковничьих звезд — застрянет где-нибудь в подполковниках и выше не прыгнет. Надо было что-то предпринимать.

И он предпринял — женился на дочери человека, который мог продвинуть его вверх.

Дочка, как и положено в таких случаях по заранее расписанному сюжету, принадлежала к числу тех перестарков, которые уже и не чаяли, что их кто-то когда-то поведет под венец. Как и дочь того человека с романтическим именем Ксения.

Один раз в жизни Широков увидел Ксению Бузовскую на новогоднем вечере в армейском доме офицеров. И больше не надо — одного раза было вполне достаточно, чтобы понять, в каком именно месте жизнь прищемила ее мужа-майора.

В родную деревню своего прищемленного благоверного Ксения так ни разу и не съездила — побрезговала. С ее подачи и сам Бузовский перестал ездить на родину.

— Деревня — это малая родина, а я принадлежу большой, — громко произнес он на том новогоднем застолье под одобрительные кивки подчиненных ему младших офицеров.

Наверное, так оно и было, раз после новогодних праздников Бузовский получил повышение. Должность его хоть и носила в своем названии политико-воспитательную нагрузку, а нагрузки такой все-таки не имела. И вел себя Бузовский порою не очень, скажем так, адекватно для командира.

К одним Бузовский относился нормально, к другим не очень, третьих постарался просто-напросто вычеркнуть из общения. А дальше майор, которому светили погоны подполковника, начал, как принято говорить в таких случаях, фильтровать свое окружение. Вполне возможно, в этом ему помогала Ксения или кто-то еще — все могло быть, только это Широкова не интересовало.