Дымовая завеса

Балакирев виновато приподнял плечи: других путей, обхода нет.

Серебряков, Балакирев и Галахов сумели увидеть всех обитателей распадка. Их действительно было четверо.

— З-зеленые братья, язви их в корму, — подвел итоги майор, — наглость какая: ничего не боятся. Словно у себя дома в печке шуруют: хотят сожрать тушеного мяса — им приносят из магазина мясо, хотят супчику через край прямо в рот налить — льют. Этого Мякиша три года не могут найти, материк от Калининграда до Владивостока граблями несколько раз прочесали — пусто, а он вот где осел — совсем рядом. Живет, как у бога за пазухой, банду образовал.

Майор говорил, ни к кому не обращаясь, не ставя Мякиша с «лесными братьями» никому в упрек, а Балакирев скверно себя ощущал: он недоглядел, он дал возможность вырасти чирью и пустить корни, разгляди он Мякиша три года назад, встреться с ним да сшибись — не было б того, что есть сегодня. Эх, если бы да кабы — все мы крепки задним умом.

— Я, товарищ майор, про того, кто по кличке Бюллетень, кое-что узнал, — проговорил Балакирев виновато.

— Еще одно открытие, — Серебряков сел поудобнее, — и что за сухофрукт этот Бюллетень?

— Сухофрукт занятный. Вы не слышали про то, как один человек и летовал и зимовал в сопках без всякой крыши над головой?

— Если что-то и было, то без меня, — сказал майор.

— Геологи нашли в гольцах горячую воду, вывели из камней трубу, поставили заглушку и кран и ушли — пригодится, дескать, горячая водица в будущем. Тут-то и появился подле трубы один человек — хворый. Приклепал к крану две своих трубы, самодельных, к ним приладил батарею, сколотил нары и стал жить на термальных водах, как где-нибудь на курорте — вода-то родоновая! Родон сердце лечит, кости, мышцы, кровь — многое! Бассейник грязевый соорудил, помост. Как только мороз начинал прижимать, он раздевался и в горячую грязь — бульк! Сидел, лечился. Ловил ондатр, рыбу, тем и питался. Потом его турнули. Не я турнул, не Галахов, не наш это участок. Оказывается, жил хворый ранее на Большой земле и был нормальным человеком, потом заболел и на этой почве малость… — Балакирев поковырял пальцем у виска, — да и не малость, раз совершил тяжелое преступление: убил жену. Топором отсек голову — вот какое действие произвел. Сидел срок, но не до конечного звонка, выписали раньше положенного — совсем сдыхал. Врачи обрекли. А тут бесплатный родоновый курорт. Со временем он заделался там чем-то навроде маленького директора-распорядителя, к нему даже женщины из санатория приходили лечиться. Когда его вытурили — говорят, прямо из грязевой ванны вытащили, — он некоторое время работал сторожем в санатории, боялся отходить от врачей, а потом исчез. Говорили, что уехал на Большую землю, а оказывается — нет. Здесь ходит человек по кличке Бюллетень.

— Вот и еще один известен, — майор снова задымил. Он очень вкусно умел курить. Наверное, не существовало на Камчатке второго такого курильщика, как Серебряков, а если и существовал, то майор все равно давал ему фору.

— Фамилия у него, — Балакирев пошевелил пальцами, пробуя ими что-то невидимое, — странная у него фамилия, мягко говоря: Шахнавозов.

Майор хмыкнул.

— Шах в навозе! Действительно, странная фамилия. И мягко говоря и твердо. Но пусть над своей родословной Шахнавозов сам задумывается.

— Пахнет фамилия неприятно, — заметил Галахов.

— А запах — это из области эмоций, — строго заметил майор. — Наверное, у этого человека фамилия когда-то была просто Навозов, и чтобы как-то облагородить и приподнять ее, он добавил приставку Шах. Сами «лесные братья», как я полагаю, на лов не выходят, чтобы не светиться. На реке ведь всякий люд бывает, в том числе и мы, красноголовые, — Серебряков скосил глаза на Галахова, что-то засек и похмыкал в кулак, — с красноголовыми им никак нельзя встречаться. Поэтому «лесные братья» имеют своих связников, неких доверенных лиц, поставщиков, которые для них браконьерят. А братья-дегенератья занимаются обработкой: выковыривают икру, коптят балык, коптят тежку, солят хвосты, икру закатывают в банки. Связнички им и продукты приносят, и выпивку поставляют. Из выпивки, говорят, в основном коньячок — «лесные братья» привередливы, им обязательно подавай коньячок, да не какой-нибудь, а с пятью звездочками либо фирменный: «Белого аиста», «Арарат», «Абхазию». Губа не дура.

Майор говорил, а Балакирева продолжал тревожить шрам — ровно бы во второй раз участкового туда же, под лопатку, саданули ножиком. Давно это было, в пору, когда после пяти часов вечера люди из домов боялись выходить, у каждого, кто появлялся на улице после пяти, в кармане брякали друг о дружку кастет с ножом, свинчатка либо что-нибудь посерьезнее. Оружия было много, война недавно кончилась, фронтовики понавезли с собою всякого металла вдоволь. Кинулся Балакирев как-то разнимать драку между ушлыми мужиками — пареньками тридцати и сорока лет, которые, как Альпинист, никогда не стареют, до семидесяти остаются пареньками, и получил нож под лопатку. Да еще свинчаткой по затылку нацелились ему, дураку, врезать, но удар получился вскользь, только лохмот кожи содрал с головы. Оказывается, дрались ушлячки-то специально, хотели балакиревским пистолетом завладеть.

Не завладели — Балакирев не дал. Много лет прошло с той поры, все быльем должно уже порасти, шрам окончательно затянуться, от него не то чтобы следов — даже меток не должно остаться, а шрам все болит, он все молодой, кожица на нем тонкая, нежная, розовая, сочится слезами. Чуть что — сразу о себе напоминает, ноет, отдает болью в голове и под лопатками.

— А зимой связники приносят им порох, капсюли, пули, гильзы. Я не удивлюсь, если у «лесных братьев» мы найдем и многозарядные карабины. Вы что так мрачно в окно глядите, Сергей Петрович?

— Думаю, прав механик Снегирев, картошка на Камчатке ныне не уродится.

— Картошка? Да выбросьте вы ее из головы, Сергей Петрович!

— Слушаюсь!

— Значит, в руке уже целый журавль. Сидит, дергается и гадит, старается попасть на голое тело. Я полагаю так — надо бы журавля пощупать: а вдруг яйцо? Вдруг кто-нибудь из связников вылупится?

Майор докурил сигарету, щелчком выбил дотлевший чинарик в форточку. Достал вторую сигарету и как-то излишне поспешно, словно бы боясь, что рядом окажется жена, отнимет спички и лакомое изделие под названием «Пегас», раскурил ее.

«А ведь верно, жена запрещает курить товарищу майору, — отметил Балакирев, — и не потому запрещает, что опасается за здоровье товарища майора, а потому, что тверда в одном странном убеждении: тот, кто дышит табачным дымом или сам смолит козюльки, непременно заболеет раком. И пилит товарища майора, пилит, и даже хуже — гоняет, как сидорову козу. И бьет в воспитательных целях. Вот ведь какая зараза досталась в жены товарищу майору: на шее до сих пор красные следы. Тревожат они его, — Балакирев потерся правой лопаткой о спинку стула, — неприятная штука. Глядит иной владелец на себя в зеркало, красные следы осматривает и со стыда сквозь землю готов провалиться. Кому приятно? Тебе тоже было бы неприятно, Балакирев! Клавдия Федоровна на тебя в жизни руки не подняла. А если б попробовала… если бы попыталась… — узкое темное лицо Балакирева утяжелилось, под глазом дернулась жилка. Ладно, к чему все это, раз Клавдия Федоровна на него ни разу не замахивалась. — Утро у товарища майора было беспокойным, проснулся очень рано, спал всего два часа, может, чуть больше, но ненамного, много курил, чай не пил, кетовые котлеты, что стоят у него в номере на подоконнике, не ел: двое суток человек не ест ни первого, ни второго. Потом товарищ майор пошел на почту, там сегодня Людмила Снегирева дежурила, дочка механика Снегирева, девушка услужливая, модная, во всем джинсовом, скоро, наверное, даже шубу себе из джинсов сошьет и зубы себе джинсовые вставит — товарищ майор звонил в Петропавловск жене. Разговор был такой… напряженный, в общем. Потом вернулся в номер и опять ничего не ел. Так вы, товарищ майор, сгубите себя! Худая еда и сухомятина разная и более железных людей под репку подрубали. Мозги без еды не варят. А какую пользу может принести обществу человек, у которого на плечах вместо головы помятый дырявый горшок по прозванью бестолковка? Надо будет призвать Клавдию Федоровну, обед какой-нибудь позаковыристей, блюд так эдак из четырех сочинить и поддержать угасающие силы в товарище майоре. Галахова надо будет пригласить — пусть молодой товарищ тоже подкрепится. М-да, расстроенным вернулся товарищ майор с почты, подглазья набрякли, веки толстые, натертые — невыспавшийся человек. Много неприятностей принес ему нынче телефонный разговор на почте. Почта, почта, ох, почта!

На почте сегодня Людмила Снегирева дежурила, ласковая, улыбчивая, голубичка камчатская, доверчивая, тоненькая, — вот кому-нибудь награда достанется. Без всякого Указа Президиума Верховного Совета — ну как орден! А может быть, даже больше, чем орден, пусть мне за это утверждение язык надсекут либо пускай повелят — я сам его надкушу. Ничего общего со своим тороватым папаней не имеет юная брусничка, стремящаяся к свету, к воле, вся в джинсовом… Вот это только нехорошо, что вся в джинсовом. На почте сегодня дежурила Людмила Снегирева, дежурила Людмила Снегирева, — в голове словно стеклянный молоточек застучал: тюк-тюк-тюк, Балакирев вытянулся во весь свой рост — не хотел при низкотелом майоре вытягиваться, показывать, какой он гренадер, а все-таки вытянулся, опять потерся шрамом о спинку стула. Когда он сидел на стуле, а Серебряков стоял, то роста они были одинакового, макушка Балакирева и макушка майора шли под одну планку. Что же встревожило его, отчего застучало в висках — неужто старость дает о себе знать? — Людмила, Людмила, почему же я споткнулся на тебе? — мучительно терся шрамом о стул капитан. — Клюковка камчатская… Нет, клюковка — это нехорошо, это такой напиток алкогольный был — не подходит. С кем ты гуляешь ныне, милая ягодинка? Две недели назад ты женихалась, или как там лучше будет — невестилась? — с Лешей Хромовым, застенчивым парнем-зоотехником, присланным в поселок после окончания техникума в Хабаровске. Но ты же не ветреная, Людмила, не меняешь, земляничка, кавалеров, как перчатки. А Леша — парень видный, хоть и в очках, но очки ныне так же модно, как и джинсовая ткань, некие дамочки со стопроцентным зрением, например, предпочитают ходить в очках, считая, что оправа украшает лицо, делает его интеллигентным и выдающимся. Правда, работает Леша не по специальности — не животных блюдет, а огурцовые парники, которые выстроили на горячих подземных водах. Но это временно, наступит черед — и пойдет Леша делать курам прививки, и надоест еще ему это. Люда, Людмила, Людмилка, ты дежурила сегодня утром на почте…»

Что-то встревожило Балакирева, он стоял и размышлял, а серебряные тонкие молоточки — примета старости, склероза, болезней, что скоро навалятся на него, неустанно молотили в висках.

— О чем думаете, Сергей Петрович? — поинтересовался майор невеселым тоном.

— Да тут, товарищ майор, — Балакирев помялся, — думаю, что мы с Клавдией Федоровной должны будем дать званый обед.