Юность дедов наших

— Здесь солдаты ночевали во время обороны, — объяснил Пётр, — теперь мы будем. Сейчас бросаем свои баулы и выходим на сбор дров для печей, только очень аккуратно. Сапёры вроде пробежались в этих краях, но всё равно, если увидите боеприпас, то лучше не трогайте. Обозначьте его меткой. Я побегу на кухню, надо вас на довольствие поставить, может, успеем на ужин. Если нет, то только завтра утром поедим.

Бригадир вышел. Остальные стали обустраивать себе места для сна. Расположившись, вышли за дровами. Холодная печь не согреет, а перед сном нужно прогреть помещение, где им теперь жить как минимум два месяца.

На следующий день вышли на первые работы. Предстояло расчищать те места, где раньше была дорога. Участок размечен деревянными колышками, конца которым не было видно, они уходили вдаль, за поворот. Работа нехитрая: взял и отнёс в сторону, снова взял и отнёс. Только это были деревянные раздробленные балки, куски стен, состоящие из нескольких кирпичей, скреплённых цементом, разбитая мебель. Мартовские морозы добавляли тяжести, но первым весомым потрясением для Василя было другое: он, ухватив очередной булыжник, кряхтя, пытался его поднять. Под ним он увидел голову человека с раздавленным когда-то этим самым камнем лицом. Всё тело тряхнуло будто током, он отскочил в сторону, не заметив в руках тяжёлой ноши.

— Тут человек мёртвый! — завопил Василь.

К нему тут же сбежалась вся бригада. Они столпились вокруг, сняв шапки, нерешительно заглядывали друг другу через плечо и старались разглядеть изуродованное тело. Подошёл и Пётр.

— Вот это ещё одна причина, почему надо торопиться. Через месяц всё начнёт таять, и трупы, пока ещё замёрзшие, тоже. Их тогда будет намного сложней убирать, разлагаться начнут. Болезни могут начаться. Сейчас, пока мертвяки окоченевшие, с ними легче. Давайте, откидывайте мусор, кое-что покажу.

Пока пацаны разгребали кирпичи, Пётр принёс длинный железный крюк и приступил к обучению.

— Всех жмуров стаскиваем в одну кучу, потом придёт машина и заберёт. Зацеплять за одежду не стоит, порвётся. Нужно вот так. Сразу говорю, что ему уже не больно и другого способа нет. Он тебе ещё спасибо на том свете скажет за то, что ты его до братской могилы дотащил, а не бросил в куче мусора.

— С этими словами он зацепил погибшего крюком за подбородок и резко дёрнул на себя, крюк с хрустом вошёл под нижнюю челюсть. Несколько человек отбежали в сторону, их тошнило.

— За кость надо, теперь отрываем от земли, потому как он примёрз. Вот так. Чуть влево, чуть вправо и потащили.

Пётр отволок труп на расчищенное место.

— Вот здесь сегодня будем складировать.

Всё изначально казалось ужасным, чем-то невообразимым. Не должны быть везде разбросаны разорванные, раздавленные, изувеченные тела людей вперемешку со строительным мусором. Не нормально это, но уже к полудню парни стали спокойней относиться ко всему. Теперь уже на то, что трупы разрываются во время волочения и обнажаются мышцы и внутренности, никто не обращал внимания и не падал в обморок. К обгоревшим тоже привыкли, они сначала нагоняли жути на парней, а теперь «угольки» не пугали.

Василь уселся на деревянный ящик, снял шапку, вытер испарину на лице, тяжело вздохнул, подняв голову к небу, и прикрыл глаза.

— Эй, деревня! — крикнул ему Пётр, — Не сачкуй! Кирпичи сами по себе в стороны не разбегутся.

— На минуту остановиться нельзя что ли? Мы же не каторжные.

Бригадир подошёл к Василю.

— Можно и присесть, но ненадолго. Видишь, вон там, солдат с автоматом?

— Вижу, — ответил Василь, — сапёры, наверное.

— Нет, не сапёры. Там пленные работают, а это конвойный, он за ними и за нами приглядывает. Вечером доложит.

— Хрен с ним, пусть докладывает, — Василь вскочил и попытался залезть на полуразрушенную стену повыше. — Где немцы, говоришь?

— Там, левее, видишь, копошатся? Только к ним подходить не разрешают.

— А кирпичину кинуть можно?

— Ну, ты чего? Они же военнопленные.

— Конечно, — Василь с укором посмотрел на бригадира, — убивал, убивал, потом автомат бросил и лапки кверху. Всё, я пленный, в домике…

— Вроде того, — ответил Пётр, усмехнувшись.

— У меня братан с батей где-то на фронтах. Может быть, сейчас вот такая же падла в кого-то из них стреляет, а потом в плен сдастся, и ничего ему не будет?

— Зря ты так, им здесь тоже не сахар. Говорят, мрут как мухи.

— «Каждому по заслугам его воздастся». Так моя бабушка Поля говорит.

— Это точно. Только не все поголовно немцы сволочи и убийцы. Вон на «балканах» мельница стоит, так её немец построил и не побоялся в таком месте жить.

— В каком это таком? — переспросил Василь.

— Песенка есть:

Мы, балканские, отпеты,

Кандалы на нас надеты.

На балканах, на краю

Покончаю жизнь свою.

Лихой райончик, можно за дурное словцо и без ушей остаться. Но немец этот прижился, а мельницу так построил, что в неё тяжёлая артиллерия прямой наводкой била, била, да не разбила.

На следующий день бригада как всегда завтракала перед трудовым днём. Алюминиевые ложки бодро постукивали о котелки.

— Ну как тебе каша, сытная? — спросил Пётр у Василя скорее для того, чтобы начать разговор и отогнать от себя ещё одолевающий его сон.

— Как тебе сказать, чтобы не обидеть? — усмехнулся тот, глядя на дно своего котелка. — Мы дома таким поросят кормим.

— Кучеряво колхозники живут.

— Куда там, кучеряво. Та же самая крупа, капуста и картошка, только готовим по-человечески. Здесь, видно, кипятком запарили и всё. Вот если эту кашу потомить пару часов в печи, чтобы она дошла до нормальной готовности, да шкварки в неё добавить и с чесночком вприкуску, то мировой харч образуется.

— Надо посоветовать тебя на кухню. Потянешь?

— Будете ещё в очереди за добавкой стоять, — гордо ответил Василь.

Конвойный привёл с собой десять человек военнопленных. Василь мельком взглянул на них и отвернулся, насупившись.

— Что-то вас мало сегодня, — обратился Пётр к конвойному.

— Забрали всех на другой участок, а так как здесь тоже работать надо, то оставили чуток. Будем, считай, одной интернациональной бригадой.

Василь стал выражать всё своё недовольство:

— Чего им дома не сиделось? Припёрлись сюда, сволочи.

— Эй, фрицы, — обратился Пётр к пленным, — у вас спросили, зачем вы сюда припёрлись?

Один из немцев вопросительно посмотрел на конвойного, тот перевёл вопрос. Немец ответил на своём языке:

— Нас не спрашивали, хотим мы сюда или нет.

— Говорит, что не по своей воле, — снова перевёл конвойный, — все они сейчас обделённые, как по шапке получили, без слёз не взглянешь. Вы бы их видели, когда они к Сталинграду подходили. Бравые, рукава до локтя подвёрнуты. Нам политрук читал их перехваченные письма. Хвастались, обещали домой гостинцы привезти, один писал, что им после победы земли здесь нарежут и пленных на работы дадут, сколько пожелаешь. Рабов, в общем. А вышло, что сами теперь в пленных рабах.

Пётр встал, держа в руках пайку тёмного хлеба.

— Может, поймут теперь, что не надо больше на нас кидаться?

Конвойный с пренебрежением посмотрел на него:

— Поймут. Как же. Первый раз что ли кидаются?

Пётр разломил пополам свою пайку, показал её конвойному и спросил:

— Можно дать?

— Можно, но держи ухо востро.

Парень протянул кусок немцу, с которым до этого разговаривал:

— Как твоё имя? Звать тебя как?

Тот понял вопрос и ответил, откусывая хлеб:

— Ганс.

— Ну вот, Ганс, будем теперь вместе разгребать всё, что вы здесь наворотили.

Работы шли. Постепенно из груды обломков образовывались улицы, если их можно было так назвать.

Пётр пытался вытащить обломленную деревянную балку из полуразрушенной стены. Отдыхавший на собранной на скорую руку лавочке Василь долго смотрел на потуги бригадира. Затем встал и, собравшись идти к нему, крикнул:

— Помочь что ли, товарищ начальник?

— Перекури, — отмахнулся Пётр, — мы сами. Эй, Ганс, иди сюда. Рванём эту деревяшку.

Пленный нехотя пошёл в сторону Петра, бормоча себе под нос по-немецки:

— Слабоват ещё? Сейчас дёрнем. Какой идиот вас сюда прислал.

Они вдвоём взялись за балку и на счёт резко толкнули. Она подалась, выворачивая кирпичи. Стена стала осыпаться и обнажила на самом своём верху что-то чёрное, похожее на бочку.

Василь приложил ко лбу ладонь, прикрывая глаза от солнца и прищурившись, попытался рассмотреть находку. Все, кто находился рядом с Петром и Гансом, замерли.

— Хреновня какая-то, — только и успел произнести Василь.

Не разорвавшаяся по какой-то причине тяжёлая фугасная авиабомба медленно, со зловещим скрежетом металла о кирпичную кладку скользнула вниз. Раздался взрыв… Василь не видел и не слышал такого в своей ещё недолгой жизни. Нос, рот, глаза мгновенно забило землёй, он не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться, так как тело его онемело от удара взрывной волны. Всё вокруг пропало, кончилось в один момент.

Василь с трудом очнулся. Свежепобеленный потолок с висящими на нём не горящими лампочками переливался красными бликами от огня печи. Парень посмотрел на неё, но тут же отвернулся, яркий свет резал глаза. Угольный едкий дым перехватил дыхание, и Василь закашлялся.

— Вот же косорукий, — негромко выругалась пожилая женщина в сделанной из фуфайки телогрейке, накинутой поверх белого халата, — сколько раз говорила, прикрывай дверку. Люди и так при смерти лежат, ещё передушатся от дыма.

Она увидела, что Василь пришёл в себя, и подошла к нему.

— Очнулся? Вот и молодец.

— Как я здесь… — парень не договорил и снова закашлялся, — Петруха где?

Женщина отвела глаза и, смутившись отчего-то, стала поправлять шинель, которая выполняла функции одеяла.

— Нету Петрухи, — она посмотрела в глаза Василю, — ты-то чудом живой. Вон только руку немного повредило.

— Я в стороне был, — Василь осмотрел перевязанную ладонь.

— Вот и радуйся, — женщина гладила парня как ребёнка, — живи дальше и Бога не гневи. Ты один из всех целый остался. Остальных клочками разбросало.

Василь отвернулся и уткнулся лицом в подушку.