Шофер

— Ваня, — Сергей помахал рукой.

От спорщиков отделился мужчина в синем халате со следами машинного масла и ржавчины, вяло махнул в ответ.

— Сергей, иди сюда. Товарищи, кто не знаком — Серёжа Травин, это он немецкое магнето приспособил на «Союз».

Травин пожал руки знакомым и незнакомым, точнее говоря, из всей компании он знал только Ваню Успенского и техника Беляева, а молодого парня и двух девушек видел впервые. Парень оказался инженером Лившицем, а девушки, Надя и Наташа, чертёжницами.

— Никак «Союз» наконец в серию запускаете? — спросил Сергей.

— Если бы, — Успенский помрачнел, — слишком дорого обходится, говорят. Вот ты мне скажи, разве может страна без мотоциклетов развиваться? Для автомашины дорога хорошая нужна, широкая, а если пассажир всего один и груза почти нет, то катается она порожняком, только зря бензин жрёт. А мотоцикл — он где хочешь проедет, хоть по лесу.

— Да ладно лес, а армия? — вскинулся Лившиц, видно было, что эта тема задела его за живое, — ей ведь в первую очередь нужно. Машина не проедет, а наш Союз проскочит где угодно, хоть через поля, хоть через овраги.

— Так чего его разобрали?

— К пробегу международному готовимся, смотрим, почему двигатель так вибрирует. Уж что только не делали, рвёт маслопровод.

— Может, рама не уравновешена, вот и даёт вибрацию? — предположил Травин, — помнится, у вас были сомнения.

— А вы что, инженер? — насмешливо спросила одна из девушек-чертёжниц, — или так, самоучка? С одного взгляда определили проблему, над которой сам товарищ Львов бьётся.

— Ну если товарищ Львов бьётся, то тогда не прав, признаю, — легко согласился Сергей. Ему этот «Союз» с самого начала не очень нравился, слишком замороченная конструкция получилась.

— Вот пробежит наш мотоцикл от Москвы до Харькова и обратно впереди всех, может, после него у начальства в голове что-нибудь поправится, — молодой инженер излучал уверенность.

— И кто поведёт?

— Силкин, — ответил Успенский, — новенький, из Мосавтоклуба, только недавно из армии пришёл, но агрегат чувствует. Мы собираем, он катается, потом опять разбираем. Но думаю, к двадцать второму августа успеем. Ты к нам надолго?

— Нет, запчасти заберу и уеду. Ухожу уже. До свидания, товарищи.

— Я тебя провожу, — Успенский взял Травина под руку, — тут такой бедлам, ты не представляешь, каждый день что-то меняем. Месяц до пробега, а ещё не готово ничего.

— А это что за птица? — Травин кивнул в сторону стоящего на треноге мотоцикла с золотой надписью «Индиана» на бензобаке.

— Это, брат, штука знатная, оставались у нас рама и двигатель на четыре лошадки от американского мотоциклета, мы его пересобрали, считай, из нескольких один сделали. Магнето и прочие электрические части у него от Боша, выхлоп итальянский, резина английская, мощность увеличили до пяти лошадей, сиденье второе приделали, и коляску к нему прицепить можно. Не машина, скажу я тебе, а зверь, только успевай масло лить да бензин. Шестьдесят вёрст в час даёт легко, словно на месте стоит. На заказ собирали, деталь к детали, да заказчик сдулся.

— И почём?

— Пятьсот пятьдесят. Это с запасной резиной и деталями, заметь.

— Однако, — Сергей почесал затылок, — только облизнуться. И налог на него получается четыре червонца в год.

— Вот то-то и оно, вещь дорогая, простой рабочий не потянет, да и не нужно ему, а у кого деньги есть, у нэпманов всяких, тем автомобиль подавай, потому что модно, или извозчика, потому что привычно. Всё, пойду дальше спорить, а ты заезжай, может, что интересное ещё будет.

Сергей нашёл Кузьмича, помог загрузить железки в кузов, и они той же дорогой отправились обратно. В гараже стоял привычный кавардак, Травин загнал грузовик поближе к складу, ремонтники тут же выстроились с нарядами, шумно обсуждая, чья поломка важнее, молодой человек вытер руки чистой ветошью, отряхнул рубаху от пыли и ржавчины.

В ремзоне стояли несколько машин, по самой крайней техник Смолкин ожесточённо стучал кувалдой по разводному ключу.

— Вот зараза, — он плюнул, — Серёга, помоги, прикипело так, что ничем не взять.

— Трубу на рукоятку надень.

— Не удержусь, резьбу сорву, потом высверливать. Давай ты, только аккуратно, с чувством.

Травин кивнул, надел рукавицу, подождал, пока Смолкин поднесёт пламя горелки к болту и прогреет его, обхватил рукоятку, аккуратно повёл вниз, стараясь уловить момент, когда ключ начнёт срываться. Металл заскрежетал, казалось, или головка сточится, или сам ключ сломается, или стержень закрутится как штопор, но нет, головка болта сдвинулась, и начала поворачиваться.

— Ну ты и мастер, — Смолкин хлопнул Сергея по плечу, — говорят, к нам переходишь?

— Кто говорит?

— Сима бегала тут с бумажками, тебя искала. Злая, вы с ней не поделили чего?

— Даже и не знаю, — Травин отдал Смолкину ключ, и пошёл в управление.

Машинистка Сима что-то печатала, при виде молодого человека она скорчила гримаску, стрельнула глазами в сторону двери начальника гаража, и приложила палец к губам. За дверью слышались два голоса, один принадлежал Коробейникову, а другой — секретарю партячейки Ливадской. Секретарь что-то бубнила неразборчиво, а вот Алексей Семёнович в выражениях не стеснялся, матом крыл так, что аж дверь тряслась. Внезапно дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянул счетовод Малкин, один из активистов профсоюза. Он протирал краем рубахи толстые очки.

— Товарищ Олейник, вы товарища Травина позвали?

— Так вот же он, — Сима показала на Сергея.

Малкин нацепил очки на нос, и уставился на Травина, словно видел его первый раз в жизни.

— Мы вас ждём, товарищ, — сказал он, — что же вы никак не идёте?

Сергей зашёл в кабинет, сизый дым плавал под потолком, никак не выходя через открытое окно, за столом сидел Коробейников, а на стульях рядом примостились Ливадская, Малкин и кладовщик Сидоркин. Кладовщик вздрогнул, увидев Травина, и хотел было из кабинета выскочить, но не решился.

— Детали привёз? — первым делом спросил Кробейников.

Молодой человек кивнул.

— Вот видите, товарищи, в свободное время ездит за деталями для самоходных машин, а между прочим, это ему никто не оплачивает. Из трудового энтузиазма. Сергей, тут писулька…

— Жалоба, — поправила его Ливадская, симпатичная женщина лет тридцати с короткой стрижкой и в солдатской рубахе, она работала в гараже начальником склада, секретарём партячейки стала совсем недавно.

Коробейников скривился.

— Жалоба, — сказал он, — которую завподотдела Гантшер получил, ей дали, значит, ход, прислали обратно с визой «разобраться», и теперь мы тут разбираемся. Есть что сказать?

— А чего тут говорить, — Сергей насупился, — у меня времени нет жалобы писать, я работаю, а у кого свободного времени вагон, те и строчат. Да, Сидоркин?

Кладовщик вжал голову в плечи.

— Товарищ прав, — сказал Малкин, — труд — вот что главное. А не умение писать.

— Значит, вы против грамотности? — Ливадская потёрла виски, голова у неё раскалывалась и от папиросного дыма, и от криков Коробейникова, и от того, что спала она едва ли пять часов, разбирая накопившиеся документы. — Впрочем, неважно. Трудовая дисциплина для того и введена, чтобы её соблюдать.

— Золотые слова, Зоя Герасимовна, — тут же поддержал её Малкин, — без дисциплины никуда. И без грамотности. Последний съезд ВЦСПС отвёл дисциплине большое значение.

— Алексей Семёнович, вы ведь здесь всё обсудили? — Травин подошел поближе, — увольняете? Так я хоть сейчас.

— Разбежался, а работать кто будет? — Коробейников стукнул кулаком по столу, — у меня нет свободных шоферов, чтобы за руль сажать, у меня пятнадцать машин по две смены в день, сорок пять человек, и днем, и ночью.

— А вот это плохо, — твёрдо произнёс Малкин, — ночью зачем? Ночью надо спать. Трудящийся человек приходит после работы, откушает яичницу с колбасой, выпьет сладкого чая и ложится в кровать, ему такси в полночь не нужно, а если вдруг приспичит, то и ножками может прогуляться.

Воцарилась тишина. И Коробейников, и секретарь партячейки смотрели на Малкина так, словно видели его в первый раз. Сергей даже к стенке отошёл, чтобы все могли на активиста налюбоваться.

— Собрание заканчиваем, — наконец выдохнул Коробейников, — а то мы тут неизвестно до чего договоримся. Предлагаю вот что, Травина переводим в ремзону на месяц, а Чурикова из проката ставим в такси, он давно хотел. К сентябрю придёт пополнение на новые машины, которые вот-вот поступят, кто-то им должен помочь освоится, вот Сергей и займётся. Он на войне взводом командовал, значит, сдюжит. Возражения есть? Товарищ Ливадская? Остальные?

Возражений не было, Коробейников чирканул карандашом на листе, и вызвал Симу — превратить корявые записи в отпечатанный протокол собрания. Ливадская вышла первой, за ней выскочил Сидорчук, Малкин не торопился, он порывался продолжить разговор, но начальник гаража его оборвал.

— Завтра, — сказал он, — мы всё обсудим.

Активист хотел было возразить, что завтра — воскресенье, и обсудить ничего не получится, но не решился, махнул горестно рукой и ушёл. Через минуту Коробейников и Травин остались одни.

— Кури, — начгар кивнул на пачку папирос, — у меня работы по горло, а они собрания устраивают. Расстроился?

— А чего расстраиваться, — Сергей зажёг спичку, затянулся, — работа, она и есть работа. В деньгах потеряю, зато по городу не надо мотаться, клиента искать, воскресенье — законный выходной. Пыжикова жалоба была?

— Его. Но не тронь.

— Надо больно. Только ты меня на утреннюю смену поставь, которая с семи, хорошо? И если по прокату будет что взять, я готов, шоферов-то больше не стало.

— Вот что ты за человек такой, тебе внушение сделали по партийной и профсоюзной линии, а торгуешься, — Коробейников вздохнул, — будет тебе первая смена, и подзаработать дам, но смотри, чтобы без глупостей. Всё, ты тоже иди, сил моих нет тебя видеть.

Сергей вышел, аккуратно прикрыв дверь, Сима строчила на машинке протокол.

— Я уж боялась, тебя уволят, — сказала она, — собрание устроили, как будто аутодафе. Значит, теперь ты по воскресеньям свободен?

— Полностью, — молодой человек присел на край стола. — В половине второго на кругу?

— Хорошо, — машинистка чуть покраснела, смутилась от этого и покраснела ещё больше. — Жарко здесь, вот бы завтра погода не подвела.