Полуостров Сталинград

7 августа, четверг, время 17:40.

Адрес тюрьмы неизвестен.

— И р-раз! И д-два! — медленно, без рывков и ускорений приседаю. А то выйду из тюрьмы бледной спирохетой, от малейшего ветерка качаясь. Невместно генералу слабый и немощный вид иметь.

Какой-то отпечаток тюрьма на мне оставит, если просижу хотя бы несколько недель. Моё особое положение подтверждает отсутствие прогулок. Не так всё грустно, есть маленькое окошко почти под потолком, куда разок в день по вечерам на часок заглядывает солнце. Аж настроение поднимается и верится, что всё завершится благополучно.

Когда ноги забиваются свинцовой тяжестью, в такой же манере начинаю отжиматься. Голова вроде не протестует.

День сегодня неинтересный был. Один не сильно длинный разговор со страшным и старшим майором. Опять требовал подробности сношений, чёртов извращенец.

— Так это твоя забота, старший майор, — леплю из него крайнего. — Допустим, уговоришь меня написать на себя поклёп о моём шпионаже в пользу немцев. Ладно. А где я тебе шифры возьму? Сам придумаю? С каналами связи как быть? Содержание моего шпионажа я тебе как выдумаю? Не, всё это сочинить при большом желании можно. Но на это время нужно. Оно у тебя есть?

От моих вопросов ст. майор совсем скисает. Только я не останавливаюсь.

— А как следствие собирается объяснять факты, что мой фронт с первого дня, с 22 июня лупит немцев так, что от них перья летят? Как ты объяснишь сорок тысяч пленных немцев, двести трофейных танков и сто трофейных самолётов? Это я по приказу немецкого генштаба сделал? Пару кусочков Литвы у них оттяпал, кусок оккупированной Украины к округу присоединил. Тоже по приказу Гитлера?

Смотрит исподлобья и очень мрачно.

— Где твои бесспорные доказательства? Покажи мне их! Немцы что ли прислали? Так это вообще замечательно! Сами со мной справиться не могут, так вам поручили! — до вопроса «На кого работаете, суки?» всё-таки не дохожу. Не хочу усугублять сотрясение мозга. Но на этом допрос заканчивается. Заскучал мой следователь. Какой бы тупой не был, но весь абсурд дела до него доходит.

11 августа, понедельник, время 09:15.

Большая Лубянка 2, главное здание НКВД.

— Только не говори мне, Лаврентий, что с моими людьми что-то случилось, — это первое, что меня интересует, — всем головы поотрываю!

— И мне? — легендарное пенсне всесильного наркома поблёскивает иронией.

— Если и ты в этом участвовал, то и тебе, — буду я тут вас сортировать…

В выходные меня не беспокоили, видать, самым фанатичным работникам самых мрачных учреждений тоже нужен отдых. А с утра вывели из камеры, вернули всё, вплоть до личного оружия и привели в кабинет Берии. Оказывается, здесь в небольшой внутренней тюрьме я и находился.

— Да ничего с ними не случилось, — отмахивается Берия. — Сидят в гостинице, ждут тебя, да гуляют по Москве. Сказали им, что ты занят секретными генеральскими делами. Ты сюда погляди…

Он пододвигает мне лист бумаги. Рассматриваю. Внизу корявая подпись «Павлов», а текст немецкий и характерный. Обязуюсь сотрудничать с немецким командованием и всё такое. Убойный, короче, текстик. И откуда он взялся?

— Наш, очень давний агент переслал. Вернее, не наш, грушники постарались, их креатура.

— Сразу могу сказать, что сам факт такой почты безусловно означает одно: тот агент сгорел, — реагирую уверенно, но сам усиленно копаюсь в памяти. Что бы это значило? Я же точно знаю, что не завербован. Чушь какая-то… значит, фальшивка.

— Подпись твоя? — Берия глядит непроницаемо, ловит каждое моё движение.

— Даже этого не могу сказать, Лаврентий, — пожимаю плечами. — Сейчас-то моя подпись совсем не такая, сам знаешь, но тогда, в двадцать лет, по-генеральски я не расписывался.

Разглядываю внимательнее. Теоретически могло быть и моей подписью. Берия моим размышлениям не мешает, и меня, наконец, осеняет.

— Текст на немецком языке, если ты заметил, — Берия на мою шутку слегка улыбается. — Немецкого я тогда не знал. В плену работал на шахте и нас, прежде чем допустить до работы, инструктировали по технике безопасности. В стиле «сюда не ходи, того не трогай». И давали подписать, насколько я помню, какую-то бумажку, в каких-то журналах расписываться. Пояснили, что это текст инструкции по ТБ, который нам корявенько поясняли по-русски.

— Выходит, тебе сказали, что это инструкция по технике безопасности и дали расписаться под ней? — нейтрально интересуется нарком.

— Да не помню я! — досадливо морщусь. — Столько лет прошло. Вроде подписывал что-то, но когда и зачем… чёрт его знает! Но о вербовке ни слова не было. Да кому мы там нужны были?! Солдатня и солдатня!

— Унтер-офицер, — поправляет Берия, — старший.

— Ну, да… как там временные говорили? Господа нижние чины… старший сержант по-нашему.

— Ладно, — мою судьбу нарком решает вот так, мимоходом и с лёгкостью, — всё решает немецкий текст. Был бы на русском, другой разговор. Подняли бы архивы, нашли бы твою подпись в то время, сличили… а так, не вижу толку.

Берия смахивает бумагу в стол. И после этого говорим мы много, долго и тяжело. Но прежде затребовал чаю с печеньками, — в тюрьме завтраком меня обделили, — и позвонить своим в гостиницу. Ребят надо успокоить и самому убедиться, что с ними всё в порядке.

Тот же день, время 20:40.

Гостиница «Москва».

— Товарищ генерал! — адъютант, водитель и три охранника облепляют меня со всех сторон. Хлопают по плечам, трясут руку, заглядывают в лицо, сияя счастливыми глазами. Чуть не расчувствовался.

— Ну, хватит, хватит… чего вы раскудахтались?

— Товарищ генерал, мы уж чего только не передумали! — то ли говорит, то ли стонет Саша. — Где ж вы так долго пропадали?

— А вам что сказали?

— Приказали ждать и ничего не спрашивать, — чуть спокойнее докладывает капитан Самойлов, старший охранник.

— Вот и не спрашивайте.

Уходим из общего холла из-под улыбчивого пригляда симпатичной дежурной в мой номер. Саша быстро накидывает на стол. Нам много не надо, немного коньяку и шоколадку. Лимонов пока в свободной продаже нет. Возможно, и не в свободной.

Ничего им не рассказывал. Но намекнул, что среди наших насквозь советских большевистких генералов не обходится без паршивых овец.

— Разберёмся… — обещаю туманно, но исподволь гляжу внимательно, как ребята реагируют. Правильно они воспринимают. Только один лейтенант делает покер-фейс, остальные без вопросов соглашаются.

Внутриэлитная грызня, без которой жизнь не обойдётся, это ходьба по болоту. Того и гляди провалишься. Вдруг до стрельбы дело дойдёт? Будут мои парни стрелять в других генералов и высокопоставленных бонз? Могут отказаться и понять их можно. Конкретно и прямо разговаривать нельзя. Подводить надо понемногу, исподволь. Время есть.

Не как обухом по лбу и не вспышкой озарения, как у Архимеда с его «Эврикой», а постепенно до меня доходит знание, доступное немногим. Оно вроде и на виду лежит, но мало кто осознаёт. Не имей сто рублей, а имей сто друзей, — это все слышали. Близко, но не то. Иметь людей, готовых за тебя на что угодно, вплоть до риска собственной жизнью — вот главное богатство. У кого таких людей больше, тот сильнее и богаче. В данном случае сила и богатство синонимы. И не потому, что я — генерал. На меня сейчас работает Устав, иерархия, вся система. Но сколько человек сохранят мне абсолютную преданность, если я перестану быть генералом и комфронтом? Вот это количество и есть моё богатство.

Мне нужно знамя, лозунг, кредо. Что-то, под что я могу собрать людей. Думай, голова, думай. Что у меня точно есть, так это авторитет в войсках. Уже не мало.

12 августа, вторник, время 11:05.

Москва, Кремль, кабинет Сталина.

— Разобрались, Лаврентий? — спрашивает Сталин. Берия подтверждает.

Не смотрю на своего якобы друга. Разобрался он… Мне интересно, зачем это Сталину и что это было? Иногда, — не всегда, но бывает, что срабатывает, — стоит и прямо спросить.

— А что вообще происходит, товарищ Сталин? Что-то я сам никак докумекать не могу.

— Лаврентий, ты что, не объяснил товарищу Павлову?

— Немецкую писульку он мне показывал, — опережаю Берию, — мне любопытно, какие тут подводные камни…

— Сам должен понимать, нэ малчик, — Виссарионович начинает набивать свою любимую трубку. — Документ немецкий, веры ему немного, но обвинение серьёзное. Без разбирательства нэльзя…

Что-то акцент пробивается, злится вождь что ли? Пожалуй, нет, моей глупостью раздражается. В принципе, похоже на правду. Поступил сигнал — надо отреагировать. Железный бюрократический закон. Вот и отреагировали: дали по башке, засунули в камеру, допросили. Теперь можно докладывать публике: разобрались и вынесли решение.

— И наши генералы и маршалы расшумэлись, — досадливо добавляет Сталин, раскуривая трубку. Тоже захотелось закурить. По прежним вольнолюбивым привычкам двадцать первого века нет ничего проще, как стрельнуть сигаретку у хозяина кабинета. С разрешения, конечно, покурить параллельно. Вот только хаметь в присутствии Сталина нельзя. Допустишь один его косой взгляд — беги подальше, благо страна большая. Например, в Магаданский войсковой округ советскую власть укреплять.

Пусть Сталин невысокого мнения о моём понимании, но до меня доходит весь смысл этих глупых, на первый взгляд, манёвров с моим арестом…

— Мы пока придержим приказ о подчинении тебе Северо-Западного фронта, — новость, скорее, хорошая, чем плохая, — сам понимаешь. Но помощь Кузнецову окажи, я позвоню ему.

Так даже лучше, — решаю про себя. Наш вождь неизбывно мудр. Будь я командующим, пришлось бы за всё отвечать, а так, делаю, что хочу, а ответственность на Кузнецове.

— Как там у тебя Рычагов? — невзначай спрашивает Сталин, Берия многозначительно блеснул пенсне.

— Работает. Поручил ему создать авиакорпус, если получится, то воздушный флот, как у немцев.

Сталин переглядывается с Берией.

— Не слишком ли ты увлекаешься подражанием немцам? — не попахиваешь ли ты, товарищ Павлов, космополитизмом. Так я это слышу. Придётся защищаться и объясняться.

— Вы против того, чтобы я использовал трофейные немецкие танки и самолёты? — от моего неожиданного вопроса Сталин слегка поперхнулся дымом. Берия еле заметно улыбается. Утончённое и глубокое у этого хмыря чувство юмора.

— Почему бы не относиться к новшествам немцев в военном деле, как к трофеям?

Такая постановка вопроса Сталина озадачивает, но ненадолго. За него отвечает Берия, реакция у него чуть быстрее.

— Главное, не скатиться к низкопоклонству, товарищ Павлов.

— Пока что я их бью, товарищ Берия, — как он, так и я. Перехожу на официоз. Сталин окидывает нас внимательным взглядом. Холодок между нами он чувствует, но почему-то его это особо не беспокоит. Тоже повод подумать, где тут собака порылась.

— Я знаю, почему немцы используют крупные соединения ВВС. Легче маневрировать, пилоты быстро набирают боевой опыт. Самолётов у них меньше, приходится крутиться, чтобы создать на нужном участке перевес сил и добиться господства в воздухе. Нам так нельзя. Красноармейцы будут чувствовать себя неуверенно, если заметят отсутствие авиаподдержки. Поэтому не стоит концентрировать где-то авиадивизии, оголяя другие участки фронта. Самолётов у нас больше. Но вот чтобы противодействовать воздушным флотам люфтваффе, надо создать оперативный противовес. Этим и занимается Рычагов. Мне нужно мобильное авиасоединение численностью хотя бы в полтысячи самолётов.