Комсомолец

* * *

До автобусной остановки мне оставалось идти меньше сотни шагов, когда я услышал звонкий оклик.

— Гражданин!

Автобуса я на горизонте не наблюдал. Спешить к остановке не видел смысла. Поэтому позволил себе проявить любопытство: оглянулся в поисках «гражданина». Но вместо подозрительного человека в мешковатом костюме и серой шляпе (именно с таким образом ассоциировалось строгое слово «гражданин») увидел, что меня догоняли молодые мужчины (лет по двадцать пять) в модной по нынешним временам одежде и с красными повязками дружинников на рукавах.

— Гражданин! — крикнул один из дружинников, обладатель рыжей шевелюры и таких же рыжих усов. — Да, да! Мы к вам обращаемся! Стойте!

Рыжий дружинник указал на меня пальцем, точно взял мою фигуру на мушку пистолета. Так и бежал — с вытянутой рукой. Вторую руку он прижимал к карману, в котором позвякивали монеты. Его черноволосый напарник чуть отстал, шумно дышал, будто гнался за мной десятки кварталов — от самого проспекта Ленина. То и дело смахивал со лба капли пота. Звуки шагов дружинников эхом отражались от стен домов. На груди у мужчин, точно капли крови, блестели комсомольские значки.

— Стою, — откликнулся я.

Поставил чемодан на землю. Подавил желание картинно поднять руки. Похлопал себя по бедру свёрнутой газетой. Почувствовал диссонанс: утро — дружинники. Эти два понятия в моём представлении не сочетались. Потому что со слов Могильного и Аверина я представлял: дружинники дежурили по вечерам, кружили по городу по редко освещённым фонарями улицам, распугивали преступников. Увидеть парочку мужчин с красными повязками утром я никак не ожидал. И точно не представлял, чем привлёк их внимание.

— Народная дружина, — выдохнул рыжий.

Мужчина показал повязку на рукаве, вынул из кармана с переставшей позвякивать мелочью корочки — продемонстрировал их мне (в закрытом виде). Его напарник не потрудился ничего предъявлять — лишь пытался успокоить дыхание. В этом времени я пока отыгрывал роль наивного юноши. Потому не заглянул в документ, не проверил подлинность печати и не сверил фотографии с образцами реальных физиономий дружинников. Только кивнул и вопросительно приподнял брови.

— Чем могу помочь? — спросил я.

— Что в чемодане? — выдохнул черноволосый.

Он, наконец, сумел выпрямиться; чуть отдышался.

— Это ваш чемодан, гражданин? — спросил рыжий.

Мне вдруг почудилось, что я вновь очутился в Зареченске девяностых годов и встретил милицейский патруль. Вот только тогда грозный вид и тон охранников правопорядка подтверждали автоматы Калашникова. Сейчас же… Я посмотрел на дружинников. Из атакующего арсенала те имели лишь свистки на тонких верёвках; а вместо милицейской формы и бронежилетов — красные ленточки на рукавах и значки с изображением серпа и молота, с надписью «Дружинник».

— Конечно, мой, — сказал я. — А чей же ещё?

Дружинники переглянулись.

— Раннее утро и ты тут… с чемоданом, — сказал черноволосый. — На вокзал что ли собрался? Или спёр его где-то? Что-то мы раньше тебя в нашем районе не видели!

Я вдруг словно увидел себя со стороны: щуплый парень в поношенной одежде (аля беспризорник), несущий откуда-то рано утром чемодан — подозрительная личность.

— И… откуда ты его несёшь? — спросил рыжий.

Мужчина шагнул в сторону — отрезал мне путь к ближайшему переулку.

«Твоё-то какое дело?!» — хотел возмущённо гаркнуть я: правильно реагировать на подобные наезды в прошлой жизни научился. Но прикусил язык. Вспомнил, что «наивный юноша» обязан был ответить грозным дружинникам совсем иначе.

— От знакомых иду, — проблеял я. — Вещи у них оставлял. Перед тем, как мы в колхоз на картошку поехали. Вот, теперь забрал — отвезу в общагу.

Мужчины оглядели меня с ног до головы — будто прикидывали, походил ли я на студента.

— И где живут твои знакомые? — спросил черноволосый.

— На Александра Ульянова, — сказал я.

— Да неужели? — встрепенулся рыжий. — И какая у них фамилия?

На его лице появилась торжествующая улыбка.

Я насупился — как и поступил бы на моём месте настоящий первокурсник.

— Вам-то что? — сказал я. — Зачем вам их фамилия? Можно подумать, вы всех жителей в этом городе пофамильно знаете.

Улыбка рыжего дружинника превратилась в ухмылку.

— В городе-то, может, и не знаем, — сказал мужчина. — Но улице Ульянова — всех. Я там родился, вырос и живу, чтоб ты знал. Так от кого ты тащишь вещички?

— От Пимочкиных, — «нехотя» пробормотал я.

— Это которые двадцать пятом доме живут?

— В тридцать втором, — сказал я.

— Точно, — сказал рыжий. — В тридцать втором.

Кивнул своему напарнику.

— И что лежит у тебя в чемодане? — спросил черноволосый.

— Всё, что лежит — всё моё, — с вызовом сказал я.

При ответе даже умудрился пустить петуха — сорвался на писк: ну точно, как случалось с моим старшим сыном в его семнадцать лет.

— И всё-таки, что там? — спросил рыжий.

Он был на полголовы выше меня — явно наслаждался своим превосходством в росте: даже бока руками подпёр в знак своей неимоверной важности.

— Одежда. Моя. Кеды. И книга про Павку.

— Про кого?

Рыжий нахмурился.

— Про Павку Корчагина, — сказал я.

— Покажи, — потребовал черноволосый.

«А жирно тебе не будет? — подумал я. — Вы право-то имеете досматривать личные вещи граждан? Что-то я сильно сомневаюсь в ваших полномочиях, господа-товарищи». Но вместо того, чтобы «послать» дружинников «далеко и надолго», я изобразил «наивного» юношу. Бросил на асфальт газету (та развернулась, явив взорам дружинников изображение футболиста в полосатой футболке). Щелкнул замками, приподнял потёртую крышку. И только теперь вдруг вспомнил о лежавшем в чемодане обрезе из винтовки системы Мосина.

— Вот, — сказал я.

Протянул дружинникам лежавшую поверх свёртка с обрезом книгу.

— Что это? — спросил рыжий.

— Книга про Павку, — сказал я.

Взгляды дружинником метнулись к обложке книги. Но не задержались на ней — тут же опустились ниже. Потому что увидели нечто более интересное, нежели книга Николая Островского.

— Твоя? — спросил рыжий, провёл рукой по усам.

Оба дружинника приблизились ко мне, будто притянутые магнитом. Но не поднимали на меня глаза.

Я заглянул в чемодан — посмотрел на выглядывавший из-под края пледа огрызок винтовочного приклада.

Сказал:

— Моя.

Подумал: «И как я мог позабыть об огнестреле? Интересно, склероз достался мне вместе с телом? Или это мой собственный — старческий?»