Я, Хуан де Пареха

На душе у меня немного полегчало: цветок всё-таки не письмо. Это не так опасно. Накрывая вечером на стол, я оставил письмецо возле тарелки Хуана Батисты и проследил, как он спрятал его за обшлагом{34} рукава таким привычным движением, что я испугался за юную хозяйку. Неужели этот молодой человек — искусный соблазнитель?

Мои неумелые ухищрения не помогли: вскоре я оказался втянут в тайны влюблённых и вынужденно помогал им во всём, хотя меня это сильно тревожило и угнетало. Однако не я первый вступил на путь греха с тяжёлым сердцем. Беда в том, что пути назад в таких случаях нет. Жалей, не жалей — выбор сделан.

Не прошло и нескольких дней, а влюблённые уже начали встречаться в заброшенных коридорах дворца, чтобы украдкой шепнуть друг другу пару слов. Я же стоял в отдалении: следил, чтобы не обидели саму Пакиту, и сторожил, чтобы их никто не застал. Лучшим местом для встреч оказались картинные галереи короля Филиппа, поскольку их, как это ни прискорбно, посещали очень редко.

Я пытался оправдать себя тем, что Хуан Батиста влюблён в нашу плутовку Пакиту по-настоящему. Он потерял аппетит, похудел, осунулся и порой, в приливе уныния, вовсе не мог работать. Всё это — признаки истинной любви, описанные во множестве стихов и песен с древности и до наших дней. Следовало ожидать, что Мастер заметит такие перемены в настроении своего лучшего ученика. Но Мастер молчал.

Пакита же, напротив, стала ещё веселее, румянее и шаловливее. Мать наблюдала за ней с беспокойством, да и Мастер за ужином подолгу останавливал на дочери задумчивый взгляд.

— Пакита, ты растёшь не по дням, а по часам, — сказал он ей однажды. — Пожалуй, пора искать тебе жениха.

Девушка ахнула от неожиданности, просияла и смутилась.

А Мастер продолжал, не обращая внимания на смену её эмоций:

— Напишу-ка я твой портрет и отправлю в Португалию, у нас там есть дальние родственники. Хорошо бы выдать тебя замуж в Португалию. Уж очень я люблю тамошние вина.

Сказав это, Мастер принялся невозмутимо чистить апельсин. Хуан Батиста уронил ложку и надолго скрылся под столом, пытаясь её найти, а Пакита то подносила бокал к губам, то ставила обратно, не отпив ни глотка.

— Приходи в мастерскую завтра к девяти утра, — велел дочери Мастер. — Непременно в коричневом платье. Начнём портрет.

— Хорошо, папа. — Девушка не перечила, но в глазах у неё вскипели слёзы.

Мастер же еле заметно улыбнулся в усы, и я задумался: знает ли он о том, что происходит у него в семье?

Утром Мастер сделал несколько беглых набросков, а потом велел Паките надеть перчатки, набросить на голову тёмную накидку и взять в руки чётки с веером.

Разумеется, позировала она не весь день и даже не каждый день. Одновременно, к моему ужасу, влюблённые удвоили свой пыл: их встречи участились, а записки так и летали взад-вперёд. Пакита оказалась на редкость изобретательна и умудрялась бегать на свидания в картинную галерею так, что об этом не ведала даже родная мать. Когда же свидание по какой-то причине было невозможно, я носил от одного к другому красный цветочек: то в молитвенник заложу, меж страниц, то спрячу в носовом платке.

Портрет тем временем продвигался, но я видел, что Мастер всё откладывает, всё не начинает писать лицо. И округлый лоб, и большие глаза, и линию носа он пока сделал углём. Несколько раз подступался к лицу с палитрой и кистью — и тут же озадаченно вздёргивал брови и качал головой. День за днём в центре картины оставалось белое пятно, а Мастер продолжал искусно выписывать руку в перчатке, нежные формы тела под коричневой тканью и мягкие, точно пух, волосы. Пока Пакита позировала, я пристально всматривался в её черты, и вдруг увидел то, что видел Мастер. Я понял, почему он никак не примется за лицо. В глазах у девушки таился страх, да и губы чуть подрагивали, словно она пыталась скрыть свои опасения.

Однажды он отложил палитру и, отпустив дочь, сел у окна. Внизу, по дворцовому двору, ходили люди. Я прибрал в мастерской и отправился отмывать краску с тряпиц, поскольку Мастер не терпел грязных, заскорузлых тряпок. По пути на кухню меня перехватила Пакита и, сунув мне в руку сложенный в несколько раз листок, прошептала:

Инфанта Маргарита Тереза

Дама с веером

— Хуанико, постарайся передать ему это до начала службы в часовне.

Не успела она упорхнуть в комнату матери, как на пороге мастерской появился дон Диего.

— Что это у тебя в руках, Хуанико? — спросил он, протягивая руку. — Вон там, среди тряпок?

Похоже, он услышал наш разговор. Ослушаться Мастера я не смел и, скрепя сердце, протянул ему послание Пакиты. Он развернул листок и оттуда выпал красный цветочек. Мастер сам наклонился за ним, подобрал и, рассмотрев цветок внимательнейшим образом, положил его во внутренний карман камзола.

Когда он ушёл обратно в мастерскую, я растерялся: идти или не идти следом? Но он окликнул меня:

— Хуанико, загляни сюда.

Он стоял у окна с письмом в руках — видимо, уже прочитанным.

— Она не знает, как пишется слово «часовня», — произнёс он. — Обмакни-ка в красную краску самую тонкую кисть.

Он исправил ошибку, вывел на полях свой вензель — большую букву В, — чтобы обозначить, что прочитал письмо, и отдал мне.

— Скорей беги к Хуану Батисте, — велел он. — Бедняга, верно, с ума от тревоги сходит. И часто они встречаются в галерее?

— Да, Мастер. Но Пакита там не одна, — поспешно добавил я, надеясь смягчить отцовский гнев. — Я всегда за ней присматриваю.

— Король попросил меня заняться этой галереей, — задумчиво произнёс Мастер. — Видимо пора, раз туда никто, кроме влюблённых, не заглядывает. Ведь это всё-таки музей, а не дом свиданий. Так, погоди. Я забыл вложить её талисман.

Он достал из кармана цветочек, уже изрядно поникший и помятый. Аккуратно расправив бархатистые лепестки, Мастер долго смотрел на цветок, а потом взял палитру и стал понемножку подмешивать белую краску в густо-красную, в кармин, пока не добился точного оттенка. Четыре лёгких, уверенных штриха — и на полях письма заалел цветок, как живой.

— Нельзя оставлять их без талисмана, — пробормотал он. — Ну, Хуанико, теперь беги к Хуану Батисте. Только не сворачивай листок и неси его бережно, краска свежая, может смазаться. У меня назначена на сегодня встреча, но я её, пожалуй, отменю и схожу на службу в часовню... а потом, возможно, загляну и в эту уединённую галерею...

Я не представлял, что он замышляет, и содрогался от ужаса, отдавая письмо Хуану Батисте. Но, едва взглянув на письмо, молодой художник сразу понял, что буква В на полях — благословение Мастера. А Пакита, прекрасно знавшая своего отца, человека безмерно тактичного и душевно тонкого, возрадовалась нарисованному цветочку ещё больше, чем живому.

На службе во дворцовой часовне я не присутствовал: Мастер отослал меня с поручением в город. Но вечером за столом влюблённые веселились и пели, а глаза их сияли, точно звёзды. Мастер вёл себя, по обыкновению, сдержанно, зато хозяйка то и дело всхлипывала и промокала слёзы платком. На десерт подали её любимое блюдо — взбитые яйца с хересом{35}. Обычно она ела по две порции, но сегодня к ним даже не притронулась. Мастер потягивал из бокала красное португальское вино.

— Хуана, любовь моя, — неожиданно обратился он к жене. — Неужели так плохо быть замужем за художником? У тебя плохая жизнь?

В ответ она всхлипнула ещё громче и бросилась ему на грудь.

— У меня райская жизнь! Ты же сам знаешь, Диего!

Он погладил её по спине и легонько поцеловал в макушку.

— Так давай и Паките позволим пожить в раю.

Тут уж разрыдалась Пакита и тоже бросилась обнимать отца.

— Ох, эти женщины, даже вина допить не дадут, — проворчал Мастер с улыбкой, взглянув на Хуана Батисту, после чего молодой человек тоже вскочил и, обежав стол, пылко поцеловал руку Мастера.

На следующий день портрет Пакиты был дописан. Окончательно решив, что и как надо делать, Мастер всегда работал быстро. Каждый штрих, каждая капля краски, ложившейся на холст, излучали радость и любовь юной девушки, её надежду на безмятежное счастье. А под лентой на поясе, под самым узлом, алел маленький красный цветок, придававшей всей композиции единство и законченность.

Дорогая девочка, дорогая Пакита... Такая добрая, шаловливая, веселая... А как любила она всё живое: виноградные лозы, цветы, любую крошечную, пушистую Божью тварь!.. Она доверяла мне свои сокровенные тайны, и я был счастлив её счастьем, потому что она выходила замуж.

С тех пор минуло много лет, и Пакита уже давно покоится в могиле, но воспоминания о тех блаженных днях греют моё сердце.