Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух

Глава 6. Лучший учитель зрения

До операций Лиаму так долго приходилось фокусироваться на объектах, что он совсем не мог увидеть их в движении – но после операций он мог не только видеть движущиеся объекты, но и определять направление этого движения. Точно то же самое испытывали и другие люди, которые обрели зрение во взрослом возрасте. Когда Оливер Сакс встретился с Верджилом, который начал видеть буквально за несколько недель до того, Сакса поразила острейшая чувствительность Верджила к движению. Глаза Верджила следили за движущимися объектами даже несмотря на то, что он не мог бы сказать, что именно он видит[112]. В своей книге о Майкле Мэе, который ослеп в возрасте трех лет и обрел зрение в сорок шесть, Роберт Кёрсен приводит трогательный рассказ о том, как Мэй играл в мяч со своим пятилетним сыном[113]. Это было уже на следующий день после того, как Мэй обрел зрение – однако он уже мог видеть движущийся мяч, следить за ним глазами и отбивать или ловить его даже на бегу.

И действительно, как только Лиам восстановился после операций, они с Синди вышли поиграть в мяч. Синди бросала мяч об землю, а Лиам пытался его поймать сразу же, как только он отскочит. Когда у него в первый раз получилось поймать мяч, они тут же исполнили маленький победный танец. Рассказывая мне эту историю, Синди широко улыбалась: тогда ее ребенок впервые сумел увидеть и поймать мяч. Хотя та зима была холодной и снежной, по настоянию Лиама они ходили на улицу, чтобы он мог потренироваться бить по футбольному мячу. Он даже сумел попасть в школьную сборную по футболу. Синди не сразу поняла, что Лиам использует футбол в качестве тренировки для своих глаз и мозга.

Когда в 2014 году, через девять лет после операций, мы планировали мой очередной визит, я попросила Лиама рассказать мне, чем ему больше всего нравится заниматься после обретения зрения, и спорт стоял первым в этом списке. После нашего утреннего похода в «Уолмарт» мы с Лиамом поехали на велосипедах на спортплощадку, чтобы поиграть с теннисным мячом. Лиам легко ловил мяч и метко кидал его обратно. Я бросала мяч высоко в воздух, из-за чего его было сложнее ловить, но у Лиама все равно получалось. Когда мы начали пасовать друг другу мяч с отскоком, Лиам сперва пытался схватить мяч, сжимая его рукой сверху, но через пару бросков он начал подхватывать его снизу. Потом я кидала мяч, пока Лиам бежал. При первой и второй попытке он поскользнулся, пытаясь схватить мяч, но на третий раз он поймал его и больше не падал. В этом он хотел поупражняться отдельно, поскольку это напоминало ему погоню за хоккейной шайбой, а он как раз присоединился к хоккейной команде.

Устав ловить мяч, Лиам повел меня играть в настольный теннис. Здесь наши силы были равны. Удар справа у Лиама был слабее, чем слева: с присущей ему аналитичностью он объяснил мне, что при ударе справа его ракетка оказывалась в стороне, но при ударе слева все его тело оказывалось прямо перед мячом. Лиам направлял мяч в углы стола, чаще всего мне под правую руку. Он видел, где я нахожусь и в каком направлении нужно отправить мяч.

Лиам несколько раз испытывал замешательство, а потом озарение, когда только начал видеть движение предметов. Лиам писал: «Когда я только начал видеть, я мог ловить мяч и на этом, в общем-то, все. Кто-то бросил мне белый мяч, и поначалу я видел только круг. Пока я соображал, почему он увеличивается, мяч попал в меня – а я все стоял и думал: “Так, вроде бы мне надо поймать вот эту белую круглую штуку. Так, вроде понял.” На второй раз и дальше я уже ловил мяч без проблем». Во время таких игр Лиам понял, что мячи (и другие предметы) зрительно увеличиваются по мере приближения. Как он обнаружил, круглые мячи (а не овальные, как, например, мяч для американского футбола) со всех сторон выглядят одинаковыми, и из-за этого их проще ловить.

За два года до моего визита Лиам написал доктору Тайксену: «Я обожаю спорт, и в плане зрения спорт для меня не составляет трудности: я не волнуюсь, ничего не просчитываю, просто вижу». Поначалу это может показаться странным: разве увидеть и поймать предмет в движении не сложнее, чем спокойно рассмотреть неподвижный объект? Но движение, как и цвет, – это основополагающий зрительный компонент, то есть зрительное качество, которое мы распознаем без какого-либо предварительного опыта. По-видимому, мы воспринимаем движение с самого рождения, а направление движения – уже в шесть-восемь недель. Чувствительность к направлению движения может зависеть от созревания зрительной коры. Нейроны в зрительной зоне V1 сообщаются с нейронами в зрительной зоне MT, а активность нейронов MT зависит от расположения, направления и скорости движения изображения по сетчатке. Созревание этих нейронных путей может приводить к восприятию направления движения[114].

Наше умение видеть движение объектов помогает сформировать само понятие предметности. Движущийся предмет легко отличить от неподвижного фона. Уже в четыре месяца дети воспринимают объект как единое целое, даже когда что-то другое заслоняет часть этого объекта, если все его видимые элементы движутся вместе[115]. Гештальт-психологи называют это свойство «закон общей судьбы»: если объекты движутся идентичным образом, они воспринимаются как единое целое[116].

Глядя на фотографию, мы можем распознать запечатленные на ней объекты, и из-за этого легко подумать, что мы видим весь мир как фотографию – словно ряд статичных снимков. Но на самом деле и мы, и большая часть мира находимся в движении. Ощущение движения – как собственного, так и чужого – может быть предельно важным для нашего понимания пространства и времени. Когда мы следим за движением объекта или движемся сами, мы узнаем, что чтобы пересечь определенное пространство, нам нужно время. Как писала психолог Барбара Тверски в своей книге «Ум в движении», наше мышление может быть сформировано тем, как мы видим и организуем пространство и движемся в нем[117].

Ощущение нашего движения крайне важно для нашего зрительного и когнитивного развития. Исследователь зрения Джеймс Гибсон подчеркивает, что расположенные справа от нас объекты исчезают из нашего поля зрения, когда мы поворачиваем голову влево, но возвращаются, когда мы поворачиваемся обратно[118]. Эти объекты не перестают существовать – просто мы больше их не видим. Я вспомнила эту мысль Гибсона, когда моей внучке было четыре месяца: я держала ее на руках, и она долго смотрела в какую-то точку, потом отворачивалась и какое-то время смотрела в другую сторону, а потом снова возвращалась к первой точке. Она делала так снова и снова, и я задумалась: может быть, она проверяет, продолжают ли существовать предметы, когда она отворачивается? Вероятно, поэтому все зрячие дети обожают играть в «ку-ку».

Зрение и движение учат нас замечать и причинно-следственные связи. Мы толкаем предмет и видим, что он падает. Дует ветер, и мы видим, как дрожит листва на деревьях. Психолог Альберт Мишотт изучал причинность в простых и изящных экспериментах[119]. Он показывал испытуемым квадрат, который двигался по горизонтали, а потом останавливался, соприкоснувшись со вторым квадратом. Если второй квадрат начинал двигаться, как только с ним столкнулся первый, испытуемые говорили, что первый квадрат спровоцировал движение второго, но, если второй квадрат начинал двигаться после небольшой паузы, наблюдатели говорили, что он начал движение сам по себе. Мы начинаем опираться на движение объектов, чтобы выявлять причины и следствия, уже к возрасту шести-семи месяцев[120].

Любовь Лиама к движению послужила отличным катализатором для его зрительного развития, поскольку движение помогает нам распознавать объекты. В обычной жизни предметы чаще всего трехмерные и непрозрачные, и в итоге каждый предмет перекрывает часть себя – например, передняя поверхность предмета закрывает обзор задней. Из-за этого мы не можем рассмотреть предмет со всех сторон с одного взгляда, с одной точки обзора.

На Рисунке 6.1 представлены три рисунка стула, изображенного под разными углами. На левом рисунке видно только три ножки стула, поскольку четвертую перекрывают передние элементы, однако мы знаем, что у стула четыре ножки. Ни на одном из этих трех изображений мы не видим полностью сиденье стула: только глядя строго сверху или строго снизу мы бы увидели его полную ширину и длину. Когда мы стоим перед стулом, как показано на левом изображении, сиденье кажется укороченным, хотя в ширину мы его видим полностью. Напротив, если мы посмотрим на стул сбоку, как на правом изображении, мы правильно видим длину сиденья, но не ширину. Когда мы обходим стул и смотрим на него под другим углом, ширина для нас становится длиной и наоборот.

Впрочем, изменение перспективы не мешает Лиаму пользоваться своим зрением: он быстро понял, что лучше всего распознает объекты, если может обойти вокруг них. Когда Лиам двигается вокруг стула, этот стул в его зрительном восприятии плавно меняется. На Рисунке 6.1 представлены три изображения стула, как если бы мы обходили его против часовой стрелки; Лиам может определить трехмерную структуру стула по тому, как его внешний вид меняется в его зрительном восприятии[121]. Другие люди, которые также обрели зрение после слепого детства, также говорили о том, что они легче определяют трехмерную структуру объектов в движении[122].

РИСУНОК 6.1. Стул, изображенный под тремя разными углами.

Фундаментальное понимание материальной, трехмерной природы окружающих объектов приходит к нам в очень раннем возрасте. В одном исследовании раннего зрительного развития детям в возрасте 14–20 недель показывали видео трехмерных объектов, вращающихся вокруг некоторой оси, и дети могли узнать один и тот же объект при вращении вокруг разных осей и отличить его от других. Если вместо видео младенцам показывали ряд статичных кадров того же объекта при вращении, они не узнавали на нем один и тот же объект, представленный с разных точек зрения: для решения этой задачи им нужно было видеть его в непрерывном движении. Младенцы в этих исследованиях были слишком маленькими, чтобы уметь ползать или ходить, но они могли ощутить изменения внешнего вида предметов, когда поворачивали глаза или голову, когда их носили на руках или же когда они видели движение самих предметов[123].

Когда Лиам следит за полетом мяча, а затем тянется к нему, чтобы поймать его, на мгновение он освобождается от необходимости постоянно анализировать всю зрительную информацию. Мяч в движении легко отличить от его фона, поэтому Лиам может сосредоточить на нем все внимание. Как мы уже говорили в Главе 3, наша зрительная система состоит из двух подсистем – канал восприятия для предметов и их местоположения и канал действия для управления движениями. Я пишу этот текст за своим столом, и я знаю, что справа от меня стоит чашка с кофе, – я узнаю ее своей системой восприятия – однако в тот момент, когда я решаю отпить из нее, я активизирую систему действия. Я не осознаю, как именно я использую эту систему для того, чтобы потянуться к чашке и взять ее: это происходит автоматически. Такой автоматизм сильно облегчает нам жизнь, потому что если бы нам приходилось сознательно продумывать каждое наше движение, мы бы не успевали ничего другого.