Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух

Когда Лиам ехал на велосипеде, он держал взгляд по центру тротуара, и мир наплывал на него с обеих сторон. Если он входил в поворот по кривой, мир в его зрительном восприятии больше расширялся с какой-то одной стороны. Когда Лиам проезжал сквозь арку, то ему казалось, что по мере приближения проем арки расширяется – и чем быстрее он ехал, тем быстрее было и это расширение. Чтобы проехать сквозь арку, он должен был удерживать взгляд на этом расширяющемся проеме. Всему этому Лиам научился, скорее всего, бессознательно – пока он продолжал день за днем ездить на велосипеде.

Оптический поток так важен для нашего ощущения движения, что за обработку определенных его аспектов отвечает отдельная область коры головного мозга – верхняя часть медиальной височной области, которая является составной частью канала действия[132]. Однако наша чувствительность к оптическому потоку иногда мешает нашему восприятию. Многие из нас сталкивались с такой ситуацией: допустим, вы сидите в поезде, а через окно купе видно другой поезд. Если второй поезд тронется вперед, вы на мгновение почувствуете, что это вы сами двинулись назад. То же ощущение может возникнуть, когда мы смотрим на стремительно летящие по небу облака или при просмотре фильма на экране IMAX. Когда большая часть нашего поля зрения движется как единое целое, как в примерах выше, мы интерпретируем это не как движение внешних объектов, но как наше движение.

Если Лиаму во время езды нужно посмотреть на дорожный знак, он должен сфокусироваться на нем и, проезжая мимо, следить за ним взглядом. Если, проезжая мимо знака, он поворачивал голову вправо, то ему нужно было переводить вправо и взгляд, чтобы удержать знак по центру поля зрения. Чем ближе к нему был знак, тем быстрее изображение двигалось по его сетчатке и тем быстрее ему приходилось компенсировать это движением глаз. Эту задачу намного проще выполнить, если оба глаза направлены на знак одновременно, так что мозг получает одну и ту же информацию с обоих глаз[133]. Я сама столкнулась с этим, когда научилась лучше координировать работу глаз на курсе зрительной терапии. Теперь я наконец-то могла следить за дорожными знаками и читать надписи на них: до этого я годами сбивалась с пути, когда ехала на машине, поскольку постоянно сворачивала не туда, куда нужно. Возможно, Лиам останавливался на каждом перекрестке именно из-за того, что ему было сложно отслеживать объекты в движении, и он предпочитал спокойно убедиться в том, что можно безопасно пересечь дорогу.

Когда Лиам описывал, как он ходил за продуктами поздно ночью, он писал: «На улице все было спокойно, и я даже не думал о зрении. Как только мы вошли в здание, все вокруг меня начало двигаться – не в каком-то конкретном направлении, но просто все вокруг было в движении, кроме меня». Возможно, это ощущение только усиливалось от того, что отделы в супермаркете были узкими: расставленные на полках продукты зрительно «напрыгивали» на Лиама, и из-за этого он чувствовал себя еще более некомфортно.

Если Лиам в разговоре должен повернуться от одного собеседника к другому, из-за оптического потока он может почувствовать головокружение. Многие другие люди, которые получили зрение во взрослом возрасте, упоминали похожие проблемы. Когда Шейла Хоккен только обрела зрение, она отправилась в магазин и обнаружила, что земля под ее ногами несется с головокружительной скоростью. Деревья «напрыгивали» на нее так быстро, что ей казалось, что они снесут ее. В результате она закрыла глаза и позволила своей собаке-поводырю довести ее до самого магазина[134]. Однако большую часть времени Лиам чувствует себя комфортно при восприятии оптического потока, вызванного его движением при ходьбе или езде на велосипеде – хотя когда он едет в быстро движущейся машине или в поезде, это не так. Когда мы смотрим из окна быстро едущего поезда, мир не кажется нам размытым: мы видим, как пейзаж за окном плавно проплывает мимо. Почему же мы так спокойно можем смотреть на проплывающий мимо пейзаж, когда движемся намного быстрее, чем нас могут нести ноги? Ведь на протяжении большей части истории человека как биологического вида мы никогда не передвигались с такими скоростями. Здесь нам помогает оптокинетический нистагм. Когда мы смотрим в окно быстро едущей машины или поезда, наши глаза фиксируются на определенном объекте – например, на каком-нибудь дереве или доме – и мы продолжаем следить за ним взглядом, пока он не пропадет из нашего поля зрения. Тогда наши глаза автоматически возвращаются назад, находят новый объект и начинают следить за ним. Оптокинетический рефлекс у Лиама был развит слабо, из-за чего вид из окна машины или поезда был для него не таким стабильным, внятным и понятным.

Лиама очень заинтересовала книга But Now I See («Но теперь я вижу»), в которой покойный Стивен Холкомб, завоевавший золотую медаль на Олимпийских играх 2010 года, описывал свою историю борьбы за зрение[135]. Холкомб начал слепнуть из-за заболевания роговицы, однако он продолжал тренировки. Это может показаться невозможным, но Холкомб управлял бобом, опираясь почти исключительно на внутренние ощущения. Благодаря новейшему методу лечения он смог восстановить зрение, но после этого он обнаружил, что возможность видеть пролетающий мимо мир его только отвлекает. В итоге он начал надевать грязный шлем, в котором мало что видел.

Когда Лиам движется относительно медленно благодаря силе собственных мышц, – то есть пешком или на велосипеде – он может опираться на оптический поток, чтобы рассчитать, как быстро и в каком направлении он передвигается. Но этой информации недостаточно, чтобы Лиам – или любой другой человек – добрался туда, куда ему нужно: нам необходимо что-то вроде карты, по которой мы сможем понять, где мы находимся относительно той точки, куда нам нужно попасть. Чаще всего при нахождении пути мы опираемся в первую очередь на зрение – учитываем дорожные знаки, подмечаем заметные ориентиры или определяем направление по положению солнца в небе. Но как найти путь, если вы только учитесь видеть?

Глава 8. Поиск пути

Однажды утром я шла к метро в Кембридже (штат Массачусетс), и дорогу мне перегородила группа из пятерых бизнесменов, что-то оживленно обсуждавших. «Не могли бы вы пропустить?..» – негромко попросила я, но они не сдвинулись с места, так что я осторожно их обошла. Не думаю, что они плохо воспитаны: просто они настолько погрузились в беседу, что не увидели и не услышали меня.

Пройдя еще квартал, я заметила рядом с собой кончик белой трости, за которой следовал и ее владелец – слепой мужчина. Его трость натолкнулась на ступеньку на тротуаре, и он, не замедляя шаг, поднялся на нее и пошел дальше. Он двигался так быстро и уверенно, что я не могла его догнать, пока он не остановился на оживленном перекрестке. «Как вы понимаете, когда можно переходить дорогу?» – спросила я его, глядя на светофор. Казалось, он ничуть не удивился тому, что рядом с ним кто-то заговорил; он ответил, что в таких случаях он прислушивается к шуму машин, и описал мне, как машины двигались сначала в одну сторону, а потом в другую. «Я годами тренировал этот навык», – сказал он и начал переходить дорогу еще до того, как я заметила, что на светофоре для нас загорелся зеленый. Он продолжил идти по тротуару и без труда пробрался под строительными лесами, возведенными над частью нашего пути, а затем резко свернул в нужную ему дверь. Пусть он и был слепым, но он прекрасно знал, где именно он находится и куда идет. Забавно, что он чувствовал свое окружение намного лучше, чем те занятые беседой господа, которых я встретила чуть раньше.

Как пишет в книге «Эмма и Я» Шейла Хоккен, которая большую часть жизни была слепой, люди часто удивляются тому, что слепые знают, где они находятся по отношению к окружающим их объектам[136]. Для нее это было очевидно. «Это же ваша жизнь!» – напоминает она нам. Независимо от того, каким набором сенсорных систем мы пользуемся, все мы опираемся на доступную нам информацию, чтобы развить свои навыки ориентирования на местности. Моя бывшая студентка Зохра, с которой мы еще встретимся чуть позже, глуха, и поэтому она активно использует свое зрение. Она прекрасно умеет находить дорогу, и в путешествиях семья всегда поручает ей построить оптимальный маршрут до пункта назначения. Пока мы с ней прогуливались по улицам Торонто, она описала мне свои стратегии: указав на большое здание, она объяснила, что ищет наиболее заметные ориентиры и наносит их на воображаемую карту. Она полагает, что большинство людей просто недостаточно хорошо отбирают информацию для таких задач.

Писатель Джон Макфи в своей книге о бывшем сенаторе Билле Брэдли, который был зрячим человеком, описал его потрясающие навыки ориентирования в пространстве[137]. Звезда школьной баскетбольной команды, Брэдли был знаменит своими идеальными бросками. Если он не мог отпасовать мяч кому-либо из игроков своей команды, он через плечо забрасывал мяч прямо в корзину, стоя к ней спиной. Когда его спросили, как у него это получается, он ответил, что, когда вы достаточно долго играете на баскетбольной площадке, «у вас вырабатывается ощущение того, где вы находитесь». У Лиама тоже выработалось «ощущение того, где он находится» – еще до получения интраокулярных линз. Как и Билл Брэдли, он мог забрасывать баскетбольный мяч в корзину, стоя к ней спиной. Он легко перемещался по дому даже в темноте, причем он двигался так уверенно, что даже его бабушка не понимала, как плохо он видит. Есть ли у нас зрение или нет – все мы должны как-то находить дорогу к цели.

В 1940-х годах психолог Эдвард Толмен ставил эксперименты с голодными крысами, которые должны были найти в лабиринте дорогу к еде[138]. Изучив лабиринт, крысы постоянно пользовались одним и тем же маршрутом, чтобы добраться до того места, где еда была спрятана в прошлые разы. Однако они не привязывались к этому конкретному маршруту: если Толмен перекрывал какие-то части этого пути, крысы находили другие маршруты намного быстрее, нежели просто методом проб и ошибок. По-видимому, у них было общее представление о том, где они находятся и куда должны добраться: надо полагать, что они создали в своем сознании карту своего окружения, и это позволяло им прокладывать альтернативные маршруты к цели. Толмен назвал эту репрезентацию окружающего пространства когнитивной картой.

Впоследствии многие другие исследования на людях и животных подтвердили теорию Толмена о когнитивных картах. Я очень люблю историю, рассказанную знаменитым исследователем поведения животных Конрадом Лоренцом, который вырастил гусыню по кличке Мартина[139]. Когда Мартина была еще гусенком и не могла летать, Лоренц брал ее на прогулки по ближайшей деревне, полям и лесам: он или брал ее на руки, или опускал на землю, чтобы она шла рядом с ним. Однажды, когда она училась летать, он выпустил ее в воздух на довольно значительном расстоянии от дома: она полетела вдаль, и, к своему ужасу, Лоренц понял, что перестал ее видеть. Он был убежден, что Мартина потеряется, поскольку она никогда не летала домой через лес и поле от того места, где он ее выпустил. Он весь день искал ее и вернулся домой только на закате, измотанный и отчаявшийся – и обнаружил, что Мартина в величайшем возбуждении ждала его на пороге. Лоренц понял, что гусыня, должно быть, во время их прошлых прогулок создала в своем сознании карту окрестностей: это наиважнейший навык для любого животного, которое должно бегать, летать или плавать на большие расстояния.