Еше раз по поводу мокрого снега

— Вот именно — все в мобильниках сидят — что здесь, что в Италии, что, наверное, Америке, — разницы теперь никакой. Мир стал открыт и одинаков, — сказала Ксения.

— Или только кажется таким, — возразил Эндрю.

В это время электричка остановилась и народ потянулся к выходу.

Ксения хотела уже попрощаться, но вдруг вспомнила разговор с Эндрю в кафе и сказала: «Вы, насколько я помню, хотели мне показать дневник своей родственницы, у Вас какие-то вопросы были. Я чувствую себя Вашей должницей, Вы ведь прямо из-под колес меня выхватили».

— Из-под колес? — удивилась Галина.

— Да это Ксения Петровна преувеличивает. Просто машину занесло на тротуар, и я немного помог даме в этой неловкой ситуации.

— Не неловкой, а реально опасной, можно сказать, что я Вам жизнью обязана.

— Да бросьте, не смущайте меня.

— Вы прямо как Чичиков с Маниловым в дверях, соревнуетесь в любезности, — звонко расхохоталась Галина.

При упоминании Чичикова Ксении сразу вспомнился Юрочка Красовский, держащий в руках тяжелый шар из агата на мраморной подставке, подарок Ларисиного вуза юбиляру. И слова Ларисы о том, что, если таким по голове заехать, то сразу кранты — ясно прозвучали в голове. Она тут же представила себе Юрочку с благообразным пивным брюшком и склоненной к плечу головкой, который бьет пенсионерку или наркомана Серегу в висок тяжелым предметом округлой формы, — и еле удержалась, чтоб не рассмеяться вслух.

Настроение у нее вдруг решительно переменилось, и на душе стало легко и почти весело.

— Знаете что, Ксения, — сказала Галина, — а пойдемте ко мне в гости, я тут недалеко живу, на Измайловском. А Андрею мы вызовем такси, он съездит в гостиницу за дневником и к нам присоединится. Или у Вас другие были планы на сегодня?

— Были планы, но все это легко переносится на завтра. Я не откажусь посидеть в приятной компании, честно говоря, устала уже от скучных разговоров с внутренним голосом.

— Ну вот и славненько. Эндрю, а Вы как, не возражаете?

— О нет, я прямо сейчас возьму такси, съезжу за ноутбуком и минут через сорок буду у Вас, Галина. Адрес я помню.

— Отлично, договорились

— Галя, надо, наверное, по дороге в магазин заглянуть, купить бутылку вина или что-нибудь в чаю — спросила Ксения Петровна.

— У меня дома все есть, не беспокойтесь, — ответила Галина, махнув рукой Эндрю и увлекая Ксению за собой.

Дом Галины действительно оказался совсем недалеко от вокзала. Через двадцать минут они уже входили в уютную квартиру на втором этаже добротного здания позапрошлого века. Две комнаты были невелики, а кухня и вовсе крохотная, но высокие потолки и большие окна создавали эффект простора. Галина усадила гостью на кресло, а сама принесла из кухни две бутылки вина, фрукты, орешки, соорудила дежурный салатик, все это быстро и одновременно неторопливо, без суеты. Усевшись в такое же удобное, насиженное не одним, видать, поколением кресло, Галина стала расспрашивать Ксению, откуда она и что делает в Питере. Слово за слово выяснилось, что Галина, как и Ксения, тоже закончила филфак ЛГУ, только немецкое отделение и на несколько лет раньше, в 1975. И — более того — выяснилось, что и та, и другая жили некоторое время в общежитии на Мытнинской набережной, Мытне — там, где сейчас роскошный дорогой особняк горделиво и свысока посматривает на Петропавловку и на ухарь-купецкий корабль-ресторан. А во времена равенства в бедности в этом здании была общага университета. Ксения на первых курсах пожила в новом (быстро, впрочем, ветшающем) студгородке на Новоизмайловском, а потом ей повезло попасть на Мытню, откуда ходьбы до филфака пешком было 15 минут, а из окна «учебки» открывался вид на Петропавловку и Зимний. Повезло в этом смысле и Галине.

На верхних этажах общежития на Мытне жили геологи, студенты геологического факультета. Галина с ними дружила. На этаже всегда воняло подгорелым подсолнечным маслом, за обшарпанными столами геологические мужики резались в карты и обязательно кто-то в несвежих носках, провалившись почти до полу в кровати с растянутой до состояния гамака панцирной сеткой, насиловал фанерную гитару.

— О нет, у нас нам втором этаже все было очень даже прилично, — возразила Ксения, никаких панцирных сеток.

— Так там же жили иностранные студенты вперемешку с нашими. «Мир, дружба, жвачка — метод включенного обучения. Я тоже жила на втором, в комнате с венгерскими девушками.

— А я с финскими!

— Кстати, — улыбнулась Галина — а знаете, как со второго этажа исчезли железные кроватные монстры? Это при мне было. К нам тогда на этаж заселилась группа студентов из университета Западного Берлина. Они взрослые все ребята были, под тридцать и, как я теперь понимаю, закаленные в идеологических битвах бойцы. Задавали нам вопросы на засыпку, якобы для написания домашних сочинений по-русски. Помню, одна, Рената, кажется, ну, забыла в общем, как ее звали, пристала ко мне: «А вот, если у Вас тут в СССР парень и девушка любят друг друга, но не женаты, что они делают, как проводят свободное время?» Я что-то бормотала насчет театров и музеев, а она показала на парочку, которая только что юркнула в пустую комнату и заскрипела ключом в замке. А вот эти, допустим, Олег и Лариса, — они чем будут сейчас заниматься?» И я пропищала, чувствуя себя пионером-героем на допросе у врага: «Будут читать и обсуждать прочитанные книги». Потом это, как бы сейчас сказали, «мемом» стало. Мой тогдашний бойфренд притаскивался вечером со словами: «Слушай, Галка, так что-то почитать книжки хочется, где бы нам местечко для обсуждения прочитанного нарыть». Да, о кроватях. Тогда и у нас на этаже стояли в комнатах эти железные гамаки. И вот наши западноберлинские друзья в один прекрасный день все свои кровати повытаскивали в коридор, а сами стали спать на полу. Тут же прибежала комиссия из университета — из комитета комсомола, из администрации люди закудахтали, что да почему. А Дитрих — высокий такой красивый немец был — говорит: «Мы не можем спать на этой сетке, она искривляет позвоночник. Разве вы хотите, чтобы, когда мы вернемся в Берлин со сколиозом, люди показывали на нас пальцем и говорили — смотрите, вот эти кривоспинные вернулись из поездки в СССР». Ну и через два дня на всем этаже не только кровати заменили, но и столы, и тумбочки, и занавески. Прям не общага стала на нашем этаже, а гостиница «Советская». Ходили слухи, что весь годовой бюджет университетских общежитий вбухали в наш этаж.

— Мы, наверное, в начале восьмидесятых на тех кроватях и спали. Но они уже были не первой молодости и жутко скрипели. Особенно при обсуждении прочитанных книг, — Ксения и Галина дружно расхохотались.

— Извините, Ксения, мне надо отлучиться по державинскому вопросу. Это я недавно в одной современной книжке вычитала, мне понравилось, — объяснила Галина в ответ на недоуменный взгляд Ксении Петровны. — Помните Пушкин, когда вспоминает о визите Гаврилы Державина в лицей, пишет, как трепещущий Дельвиг вышел встречать кумира, но был крайне разочарован, когда услышал, что небожитель спрашивает у щвейцара «Где тут нужник?» Вот это и называется в книге, «державинским вопросом». Но в нашей квартире ответ на него прост, долго искать не придется. Так что я покину Вас лишь на пару минут.

Галина вышла, а Ксения, чтобы занять себя, взяла в руки книжку, лежавшую на подоконнике. Это был сборник стихов Юрия Кублановского «Перекличка».

— Любите Кублановского? — спросила Ксения у вернувшейся хозяйки. — Он вроде такой традиционалист — православная Русь, березки и все такое.

— Да нет, не совсем так, его поэзия сложнее, интереснее. Он хороший поэт. Нельзя сказать, что я его фанатка, это мне для одной статьи нужно было. А знаете, — оживилась Галина, — я ведь была с ним знакома в молодости. Мы с подругой Верочкой были после четвертого курса на музейной практике в «Мураново», усадьбе Тютчева подмосковной, и он там тоже работал. Тогдашний директор Кирилл Васильевич Пигарев привечал диссидентов. Он такой замечательный был, Юрочка, как все его звали, такой большой ребенок, и при этом страшно умный и талантливый, хотя последнего мы с Верочкой по молодости и глупости не понимали толком и над его восторженной наивностью (как нам, «умудренным жизнью» пигалицам казалось) посмеивались. Он нам стихи свои иногда вечером читал. Одно я запомнила, но никогда потом найти его не могла. Может, это и не его стихотворение было, но мне помнится, что его. Совсем не про святую Русь, а напротив про «вавилонскую блудницу» Анну Петровну Керн. Я и сейчас его помню. Хотите, прочитаю?

— Хочу, — сказала Ксения

Галина прикрыла глаза и своим прекрасным грудным голосом продекламировала, но просто, без пафоса и поэтических подвываний:

Анна Петровна, в замужестве Керн,

Это исчадие сплетен и скверн,

Снова царит, восхищает и манит,

Мысли волнует и чувственность ранит.

Как хороша она в этот момент!

Около спальни в конце анфилады

К ней приближается дерптский студент.

Как в полутьме выразительны взгляды!

Анна Петровна горячей рукой

Властно загривок его пригибает.

Губы смыкаются, свечка мигает,

Скрылись порывисто в спальный покой…

Если не кончить этой строкой,

То ли их в будущем подстерегает!

— Какое хорошее, какое молодое стихотворение! — искренне похвалила Ксения Петровна.

— Да вот еще про Мураново вспомнилось..

Глава девятнадцатая

Но вечер воспоминаний был прерван звонком в дверь. Эндрю пришел с бутылкой красного калифорнийского вина (это Зинфандель — только в Калифорнии такой виноград растет, эксклюзив!) и набором дорогих сыров. Все это богатство водрузили на стол, выпили Зинфанделя за мир и дружбу и покатилась обычная застольная беседа — обо всем и ни о чем. Эндрю-Андрей с необидным юмором рассказывал о своих наблюдениях над русской повседневностью, о том, каких интересных людей он встретил в Питере, о том, что большинство из них критикует российское правительство, ругает Запад, да, впрочем, и Восток и считает, что ничего особо хорошего впереди не светит.

— Да и действительно, вряд ли светит: только начнем куда-то выруливать, как снова команда «стоп машина» и разворот на 180 градусов, телевизор хоть не смотри — там опять с пеной у рта обличают загнивающий Запад, просто передача «Их нравы» из моей советской юности, — заметила Галина.

— Знаете, я тут у Тургенева нашел, даже выписал одну мысль, которая всегда мне приходит в голову, когда я думаю о своих прекрасных русских друзьях и знакомых, — Эндрю полез в телефон и зачитал: «Да, да все это люди отличные, а в результате ничего не выходит; припасы первый сорт, а блюдо хоть в рот не бери». Роман «Дым», очень модерный, можно сказать текст, хотя иногда много-многословный. Как вся русская классика. Один Чехов у вас умел писать коротко.

— Эндрю, а Вы дневник-то принесли? Если хотите что-то спросить, давайте сейчас посмотрим, а то еще пара рюмок и я потеряю все свои экспертные кондиции, — сказала Ксения.

На самом деле, ей не хотелось предпринимать никаких умственных усилий — милая, ни к чему не обязывающая болтовня под хорошее вино в уютной галининой квартире была так приятна, что Ксения совсем расслабилась и забыла про все свои неприятности. И про дела тоже хотелось забыть. Однако, ведь именно обещание посмотреть дневник Андреевой тотемской родственницы и привело Ксению в это удобное старое кресло, которое как будто заключило ее в свои успокаивающие дружеские объятья.