Сценарии судьбы Тонечки Морозовой

– Боюсь, что я такой же, как мать. Боюсь, что никому и никогда не подойдет мой образ жизни. Одиночества боюсь. Все-таки по-настоящему я никогда не был один, пока была жива Лидочка. Я иногда так ее называл.

– У тебя есть дети?

Он кивнул.

– Взрослая дочь. Она выросла без меня. Когда мы развелись с женой, было решено не путать ребенка, и папа у нее… не я.

– А у меня мальчик и девочка, близнецы. Они тоже выросли без меня, хотя мама у них я.

– Понятно. Ты давно в разводе?

– Совсем недавно. Мой бывший муж сейчас в нашей общей квартире с… посторонней тетей, как выражается наша Тонечка. А я приехала сюда. Ты правда профессор?

Он кивнул.

– И возишь туристов по всяким экзотическим маршрутам?

Он опять кивнул и добавил:

– Редко. У меня на это почти нет времени.

– Возьми меня с собой, – попросила Саша. – Ну, как-нибудь! Хотя у меня тоже почти нет времени. Но я люблю путешествия и странные места. Вроде Килиманджаро.

– Ты была на Килиманджаро?

Теперь кивнула Саша.

– Пошла, чтобы проверить, смогу или нет. Смогла, мне на тот момент это было важно.

– Я возьму тебя с собой, – пообещал он.

Они помолчали.

– А твоя мать? Почему ты так ее боишься?

Он скривился.

– Я боюсь ее власти надо мной. Не знаю, как объяснить. Как только ее вижу, начинаю задыхаться, знаешь, как от аллергии. Мне однажды на медкомиссии какой-то психиатр объяснил, что это следствие детской травмы и всякое такое. Я, маленьким, боялся, что она не придет или не пустит меня домой, и от страха начинал задыхаться. На самом деле, правда, так и было.

– А зачем ты проходил медкомиссию?

Он удивился.

– Все проходят. Как же ехать в экспедицию? Не пустят.

Тут он вдруг спохватился:

– Ты, должно быть, голодная, Саш!.. Сейчас я придумаю ужин, и у меня есть бутылка вина.

– Тонечка нам придумала ужин, – перебила Саша. – В машине баул, его хватит на роту солдат. Тащи его сюда.

В холщовой сумке с адресом музея Пегги Гуггенхайм на сером боку обнаружились: помидоры, огурцы, яйца вкрутую, копченая грудинка в отдельном термопакете, чтобы не грелась, кусок твердого сыра, половина буханки свежего черного хлеба, плюшки, припорошенные сахарной пудрой, небольшая банка английского чая, шоколадка и початая бутылка коллекционного коньяка.

Саша разложила припасы на столе в крохотной кухоньке, с удовольствием оглядела и поняла, что невыносимо хочет есть, вот просто сейчас умрет от голода!..

Она схватила огурец, захрустела, отмахнула кусок грудинки и положила на ломоть хлеба.

– Федор! – позвала она. – Иди скорей, я сейчас тут все съем, тебе не достанется!

– Я за цветами ходил. У нас за домом фиалки, я тебе нарвал.

И протянул ей маленький мятый букетик.

Это было выше ее сил – еще и фиалки, боже мой!

– Спасибо, – пробормотала она, с трудом проглотив огурец.

– Ну, я же должен как-то начинать за тобой ухаживать.

Тут он увидел стол с угощениями, замолчал, а потом засмеялся.

– Это все Тонечка, – хвастливо сказала Саша и поставила букетик в кружку. Это было очень красиво – фиалки в кружке. – Она сказала: не сидеть же впроголодь!

Федор взял хлеб с салом и стал энергично жевать.

– Я ее спросил: в вашем окружении исключительно интересные и приятные люди? И она мне ответила – да. Представляешь?

– Она такая, – сказала Саша. – И Родион у нее чудесный. Он помог мне вытащить кровать. Я все вышвырнула из дома. Нам не на чем будет спать.

– Ниео, – Федор с набитым ртом сказал «ничего». – Купим новую.

Прожевал и добавил:

– На самом деле я никакой не отшельник, Саш. Просто я живу, как мне удобно. Сейчас удобно жить здесь. Но мы можем жить вместе в моей квартире на Пироговке.

– Я понима-а-аю, – протянула Саша. – Я давно догадалась, что ты не отшельник! По твоей жилетке.

– Что это значит?

– Такие жилетки не носят отшельники, – объяснила она. – Такие носят столичные франты! И еще очки!..

Он снял с носа очки и осмотрел со всех сторон.

– Модные, – подсказала Саша.

– Мне друг Миша делает. Он офтальмолог.

– Какие у тебя друзья! – Саша засмеялась. – Дарят тебе леса и реки, делают очки. А с министрами ты не дружишь?

Он подумал немного и признался:

– Дружу. С одним мы вместе в университете учились. Он, правда, сейчас вице-премьер. Это считается?

Саша торжественно кивнула.

Он посмотрел на нее, поколебался и все же спросил:

– Мы поедем в Дождев? Или ты можешь остаться? В той комнате вполне приличный диван…

Саша бросила нож, которым собиралась отрезать еще хлеба и грудинки, повернулась и бросилась ему на шею.

– На самом деле я приехала, чтоб остаться, – сказала она ему в ухо. – Тем более в моем доме больше нет кроватей.

Александр Герман чувствовал себя Николаем Ростовым, приехавшим в Москву с полей славных сражений.

Он сидел за столом, семья помещалась по правую и по левую руку. Она – семья – не отводила от него глаз, готовая в любую секунду кинуться, чтобы исполнить любую его прихоть. Ему не давали встать, чтобы положить себе добавки или протянуть руку, чтобы взять салфетку.

Все являлось само собой.

Жена, сын и собака преданно смотрели на него, виляли хвостами и переминались с лапы на лапу, готовые мчаться во всех направлениях.

В конце концов он взмолился:

– Да не смотрите вы на меня так! Я подавлюсь.

– Мы тебя сразу спасем, – откликнулась Тонечка. – Ничего страшного!

– Мне кажется, что я Николай Ростов, – признался Герман. – Сцена в доме старого графа.

– Почему ты Николай? – удивился мальчишка.

– Родион, мы же с тобой смотрели! И даже пытались читать «Войну и мир»! – Мачеха закатила глаза.

– Точно! – вспомнил Родион. – Был там какой-то Николай. Он все деньги проиграл.

– О господи.

– Пап, ты надолго приехал?

Герман, которому, как и литературному персонажу, хотелось, чтобы обожание и восторг продолжались, спросил:

– А что такое? Я вам уже надоел?

Жена, сын и собака на разные голоса заныли, завыли и затявкали, что они так его ждали, так скучали, так надеялись на встречу, в общем проглядели все глаза.

– Пока не знаю, что там будет с работой, – сказал он серьезно. – На всякий случай я привез роутер, чтоб из дома работать, может быть, и получится.

– Плохо на работе? – спросила Тонечка.

– Трудно, – ответил он. – Все проекты заморожены, и непонятно, когда можно будет возобновить. Люди по домам. Кто на зарплате, тем я плачу, но у нас же в основном на договорах.

– Я сама на договорах, – пробормотала Тонечка.

– Артисты взаперти сидят, – продолжал Герман. – Вот уж кому не позавидуешь! У них у всех поголовно психика расшатана, а тут работы нет, денег нет, на улицу нельзя.

– Да, – согласилась Тонечка. Взяла его руку и поцеловала. – У нас тут рай в этом отношении. Мы распустились, без масок на улицу выходим.

– Это напрасно.

– Саша, вот ты с нами тут побудешь и тоже распустишься! Точно тебе говорю. Потому что совсем другая жизнь! Людей мало, общественным транспортом никто не пользуется, все больше на велосипедах разъезжают. Высотных домов нету! А в «Рублевочку» мы снаряжаемся как положено.

– Куда? – не понял Герман.

Тонечка махнула рукой.

– Наш магазин так называется. Смысл двойной или даже тройной! Вроде и дешево, потому что рублик, и богато, потому что Рублевка, и по-домашнему, потому что «Рублевочка»!

– Пап, я тебе рисунки покажу?

– Конечно, – сказал отец. – Тащи скорее.

Пока Родион бегал, родители целовались, а когда прибежал, они уже сидели по-прежнему. Мачеха обожала отца взглядом, а тот таял от обожания.

Как хорошо.

– Вот это старая княгиня, – говорил Родион, а Тонечка поясняла:

– Наша соседка Лидия Ивановна, которая умерла, помнишь, я тебе рассказывала? Я потом догадалась, что ее убили.

– Это березы и утки, – продолжал Родион.

Отец взял портрет старой княгини и всмотрелся хорошенько.

– Какое интересное лицо, – заметил он. – На Ахматову она похожа.

– Вот ей-то папа римский Иоанн Павел Второй и подарил камею. Вернее, ее мужу, дяде Филиппу. Видишь, она на всех портретах с камеей?

– Тоня, – сказал Герман, – я надеялся, что ты все придумала. И нет никаких ватиканских камей и апостольских нунциев.

– Как же нет! – воскликнула Тонечка. – Когда есть!

– А вот это Саша, наша другая соседка. – Родион вытащил следующий рисунок.

– Очень красивая, – сказал отец с удовольствием.

– И хорошая, – вставила Тонечка.

– Вот дядя Арсен, сапожник. Он мне тоже понравился, я его еще и вот так нарисовал, видишь?

– Вижу, вижу, – откликнулся отец. – Слушай, Родион. У тебя талант. Если бы я не знал, что он сапожник, по портрету догадался бы.

– Конечно, талант, – согласилась Тонечка с удовольствием. – Только вот он не учится совсем! За уроки не усадить!

– То-оня!

– Ладно, ладно, – торопливо выговорила мачеха. – Потом поговорим.

– Это отец Илларион, он поп, – продолжал мальчишка. – Папа, вот, например, человек работает попом.

– Священником, – поправил отец.

– Ну да. Почему он не может договориться с Богом, чтоб не болеть и не умирать? Вот если ты начальник, а у тебя человек работает и он к тебе обращается с просьбой, ты что, не выполнишь?

– Смотря какая просьба, Родион. Может, я бы и рад, но не в моих силах.

– Нет, тогда я не понимаю, зачем идти работать попом, если с начальником договориться все равно не можешь.

– О господи, – сказала Тонечка.

Она потихоньку радовалась тому, что отец приехал и она с чистой совестью все сложные вопросы, в том числе и теологические, может переадресовать ему.

– Я не знаю, я никогда не работал священником, – немного подумав, сказал Герман. – Наверное, имеет смысл у него самого спросить, и он объяснит!..

– А вот наш храм, – продолжал Родион. – Ну, купола только. Это я рисовал с дороги, во-он оттуда, их как раз видно. Это Буська, и это тоже. Смешная собака. Это Федор Петрович, я его успел только один раз нарисовать.

– Дай-ка я посмотрю, – попросила Тонечка и потянула на себя рисунок.

Федор Петрович оказался довольно симпатичным и немного несчастным.

Именно таким он и был.

– Это тетка к нам приезжала чудная. Когда говорит, вот так глазами делает и плечами поводит. И с ней два дядьки, но они неинтересные. Вот Сашин дом, у нее на участке старая княгиня умерла. Прямо возле колодца, видишь? Только он не настоящий оказался, а поддельный. А это ручей опять.

Тонечка встала, зашла мужу за спину, пристроила подбородок ему на макушку и стала смотреть вместе с ним.

– Да, – сказал Герман в конце концов. – Вы тут интересно живете, ребята.

– Еще как, – откликнулась Тонечка. – Ты даже не представляешь, до какой степени интересно.

– Ты мне расскажешь?

Она вытаращила шоколадные глаза и зачастила:

– Я тебя еле дождалась! Мне так нужно все тебе рассказать! Вот прямо все! И мне нужна твоя помощь! Я без тебя не справлюсь.

– Грехи наши тяжкие, – пробормотал Герман. – Сколько раз я просил тебя ни во что не ввязываться, а? Ты же мать семейства, у тебя дети! И родители! И муж! Вот он! – И стукнул себя кулаком в грудь. – Ты же не какая-нибудь сирота!

Эта самая «сирота», которой он отчего-то принялся ее именовать, Тонечку смешила.