Мертвые хватают живых

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросила она, устало отбрасывая со лба прядь непослушных волос.

— В голову приходят два очевидных соображения. Во-первых, ясно, что это был не официальный полицейский обыск…

— Это настолько очевидно, что не требует объяснения, — фыркнула Таня. — Что еще?

— … Во-вторых, — Петр не обратил внимания на насмешку подруги, — скорее всего, наш неизвестный друг заходил проверить, на месте ли столь любезно подложенные им в плошку с орехами запонки. Коль скоро нас не арестовали, он имел основания думать, что они все еще там лежат. В этом случае можно было бы еще раз на нас "стукнуть", теперь уже указав, где следует поискать.

— Похоже на то, — согласилась Борисова. — Правда, совсем не факт, что оба раза к нам заходил один и тот же человек… Плохо, что по тому неясному отпечатку, который образовался на слое пудры под ковриком у двери, нельзя идентифицировать нашего посетителя…

— … Которым, заметь, мог (или могла) быть кто угодно из сидевших за поминальным столом, поскольку Месичи по одному выходили приглашать гостей, которые потом самостоятельно приходили спустя некоторое время, а мы все время оставались в номере.

— Да, под подозрением, по-прежнему, остаются все. Как ты думаешь, что теперь — после того, как визитер не нашел запонок… Что он предпримет?

— А Бог его ведает! Может, например, попробовать организовать для нас повторный личный обыск… Слушай, — было видно, что Клаутову пришла в голову какая-то новая мысль, — а что бы ты сделала, если бы на месте этого "доброжелателя" проникла в наш номер? Неужели, удовлетворилась бы только поиском запонок?

— Нет, конечно! Я бы постаралась узнать, вообще, что за люди здесь живут. Кстати, это еще один аргумент в пользу того, что убийца Симича и сегодняшний посетитель не одно и тоже лицо. Мало ли кто мог захотеть удовлетворить свое любопытство!

— Разумно, хотя я и остаюсь при своем мнении. Ну и что можно узнать из наших вещей?

— Да, вроде, ничего особенного… Документов у нас с собой никаких, кроме загранпаспортов нет, ты свою записную книжку носишь с собой, а я так свою вообще в Москве оставила… Погоди-ка, когда ты устанавливал адрес своего родственника…

— Вот именно! Я записал его на полях рекламного проспекта, лежавшего около телефона. Если к нам проникал не лентяй и не кустарь-самоучка (а я так уверен в прямо противоположном!), то телефон и адрес он, скорее всего, видел и на всякий случай переписал.

— Так что, по-твоему, нашему милому старичку грозит опасность?

— Я бы не стал так утверждать, но… давай-ка, от греха подальше, завтра с утра — сегодня уже поздновато — подскочим к нему и, не раскрывая всех наших секретов, попросим быть поосторожнее: в чем в чем, а в коварстве нашему противнику не откажешь, мало ли что он…

Журналисту пришлось прерваться на полуслове, поскольку в холле появилась массивная фигура Момчила Качавенды. Осведомившись, не помешает ли он, и получив отрицательный ответ, Момчил опустился в до сих пор пустовавшее кресло и виновато объяснил:

— Что-то не спится. Йованка вот таблеток пригоршню выпила, и кое-как задремала, а я поворочался-поворочался, и понял, что не засну. Не возражаете, если я закурю? — вежливо осведомился он у Татьяны и, получив разрешение, с наслаждением задымил. — Не выходят у меня из головы ваши слова, Петр. Я старый человек и имею кое-какой опыт, и могу сказать, что случайно убийства — если это не пьяная драка и не вооруженный налет — не случаются. Для меня более чем сомнительно, что кто-то из нас мог убить из-за этих проклятых запонок. А коль скоро мы все собрались здесь (я имею в виду гостиницу) совершенно случайно, с неизбежностью следует сделать вывод, что никто в нашей компании — и вы в том числе — не может быть замешан в этом преступлении. Что скажете на это?

— Насчет запонок не знаю, — с простодушным видом ответил Клаутов, — а вот по поводу случайностей можно поспорить. Спокойной ночи! — это относилось к Месичу, который, приветственно махнув рукой, пошатываясь, проходил мимо них в сторону лестницы, ведущей в цокольный этаж, где располагался гостиничный бар — похоже, собирался принять "ночной колпачок". — Во-первых, гарантированно говорить, что кто-то из нас оказался на улице Цара Хаjле Селассиjа случайно, я могу исключительно о себе и о Тане, поскольку еще пару дней назад мы и не знали даже о существовании этого отеля. Во-вторых, немодный нынче марксизм утверждает, что случайность суть непознанная необходимость. Что скажете на это? — он специально слово в слово повторил вопрос своего собеседника.

— Скажу только одно, — Момчил закурил очередную сигарету: — марксизм я в молодости изучал, и до сих пор уважаю. — Повернувшись всем корпусом к Петру, он спросил: — Так говорите, надеетесь в скорости раскрыть тайну смерти уважаемого Симича? — похоже, Качавенда не собирался позволить разговору перейти на зыбкую почву схоластики.

В коридоре показалась чета Каминьских:

— Тоже не спите? И мы вот с мужем решили пройтись перед сном…

— Есть такая надежда, уважаемый Момо! — махнув им рукой, продолжил разговор Петр. — Как говорится у нас, у русских, утро вечера мудренее. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, если получится. Хотя что, вы молоды, вы сможете заснуть. А я посижу, покурю… завтра продолжим этот наш философский диспут!

Однако им не было суждено завершить обсуждение категорий случайного и закономерного ни завтра, ни в какой другой день: уборщица, пришедшая в шесть часов утра следующего дня протереть в холле полы, нашла Момчила Качавенду уже холодным, с перерезанным горлом, сидящего в том же самом кресле.

17

Из "Истории Союза коммунистов Югославии (текст и стиль подлинные, переведены без изменений).

"Изучая основные труды марксизма и углубляя критику сталинизма, югославские коммунисты освобождались также и от сталинистской практики партийной работы. 22 июня 1950 г., еще до принятия закона о рабочих советах, Центральный Комитет КПЮ направил республиканским центральным комитетам директиву… С целью воспрепятствовать срастанию партийного и государственного аппарата было решено, что политические секретари районных комитетов и секретари сельских первичных парторганизаций освобождаются от должности председателей соответствующих народных комитетов, но с учетом политической природы этих функций сохранено персональное совмещение должностей секретарей партийных комитетов и председателей соответствующих органов Народного фронта".

Август густо вызвездил рано потемневшее балканское небо. Необычайно большие и яркие, далекие светила только в этот последний летний месяц и только на юге бывают такими яркими и огромными. В саду резиденции главы ФНРЮ ее хозяин и его гость — Эдвард Кардель — пили "турску кафу"; разумеется, на столе присутствовали и наперстки с французским коньяком (отечественный виньяк Иосип Броз не жаловал). Было душновато, даже цикады тянули свою нескончаемую песнь как-то нехотя и лениво, словно по обязанности.

— Хотя у нас нынче и август, а похоже, дело идет к грозе, — хлебнув из высокого стакана минеральной воды, заметил Тито.

— В это время года? — выразил сомнение Кардель.

— Гроза, дорогой мой, может разразиться и делает это тогда, когда для нее создаются подходящие условия, и не смотрит при этом в календарь! — наставительно сообщил маршал. — И августовская гроза тем опаснее, что ее не ждут…

Его собеседник, наконец, сообразил, что тема грозы появилась не случайно и не является частью светского ритуала под названием "разговор о погоде". Не желая в очередной раз гадать, откуда дует ветер, он решил, как говорят шахматисты, сделать "промежуточный ход":

— Предусмотрительный человек обзаводится громоотводом, и в ус себе не дует: молния во всех случаях его минует! К тому же бывалые люди — а мы с вами, все-таки, провели в горах да лесах четыре года! — всегда имеют под рукой непромокаемую плащ-палатку…

— Предусмотрительные, говоришь? Я все время думаю насчет задуманного нами плана трансформации системы власти. Идея-то, сама по себе хороша, но… формально отказавшись от власти, не вызовет ли партия на свою голову — раньше или позже — грозу? Все эти невнятные документы… Да я и сам иногда не могу понять, о чем там идет речь!

— Насчет рычагов, которые во всех случаях у вас остаются, я уже не раз говорил, так что не буду повторяться. Теперь о "невнятных документах". Раз уж вам, с вашей подготовкой и способностями, требуется время, чтобы их осмыслить, то что говорить о среднестатистическом жителе нашей федерации? Рациональное освоение всего этого материала для него недоступно, и слава Богу. У плохо понимающего, о чем ему день и ночь талдычат простого югослава, начнется подсознательное выстраивание эмоционального фона, формировать который будут ключевые слова: Тито, демократия, десталинизация, самоуправление и другие. Для власти важно, чтобы население ей доверяло, и добиться этого через иррациональную веру легче, чем посредством некоего доступного общественному пониманию гражданского договора. А уж, какие слова, и в какой очередности станут ключевыми в каждый конкретный исторический момент, решать будете вы!

— Если все, что ты сказал, перевести на обычный человеческий язык, то получается, что на Востоке ошибались, уверяя, что, сколько ни повторяй "халва", во рту слаще не станет? Так, что ли?

— Конечно! Для своего времени эта пословица была верна, ведь в ту эпоху еще не изобрели телевизора и ежедневных газет. Всем нам есть чему поучиться у доктора Геббельса и генерал-полковника Щербакова. Проигрывая войну, можно убедить свой народ, что выигрываешь, недоедающее население — что оно процветает, а жесткий авторитарный режим назвать высшей формой демократии. В XIX веке, когда мы боролись за независимость против осман, пуля была дура, а штык — молодец. В четырнадцатом году пуля поумнела, а на подмогу к ней пришли газы и аэропланы. Минувшая война стала войной моторов. Будущие войны без единого выстрела будут выигрывать пропагандисты и агитаторы…

— А не те, у кого будет больше А-бомб? Что, Трумэн с Грузином зря, что ли, гонку устроили?

— При прочих равных, господин президент, при прочих равных. Они будут размахивать перед носом друг у друга атомными дубинками, но холодная война, объявленная Черчиллем, в конечном итоге станет войной на истощение и вестись будет информационными методами. Американцы это уже поняли, недаром каждый год вбухивают гигантские деньжищи в радиостанции "Свобода" и "Свободная Европа".

— Давай, Эдвард, вернемся к нашим баранам! То, что я в разговорах с тобой постоянно поднимаю один и тот же вопрос, отнюдь не означает, что идея "подпольной" правящей партии меня не привлекает. Напротив, этот план, как ты знаешь, мы уже начали претворять в жизнь. Но… строить социализм, не имея в обществе жесткого каркаса в виде партийного аппарата, который одновременно выполнял бы роль и скелета, и мышц, только вокруг одной суперавторитетной фигуры…

Кардель отставил в сторону рюмку, встал и церемонно наклонил голову в сторону Тито.