Последний шанс
![Последний шанс](/uploads/covers/2022-11-19/poslednij-shans-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Вадим Пеунов
- Жанр: Детективы
- Дата выхода: 1989
- Цикл: Майор милиции Иван Орач
- Номер в цикле 1
Читать книгу "Последний шанс"
Орачу все было ясно: две солдатские вдовы, одна другой опора в беде, в труде и в радости.
— Тезка, — обратился Орач к гостеприимному хозяину, — расскажи мне о Лукерье Карповне. Семья... Дети... Словом, все, что знаешь.
— Как не знать! Всю жизнь — через улицу. Она звеньевая на сахарной свекле, я при том звене трактористом. Муж Кузьма был знатным конюхом, специалист по рысакам. Но не повезло мужику, не вернулся с войны. Лукерья вышла замуж, считай, малолеткой, и начала рожать детишек, как попадья: что ни год, то малец. А перед самой войной взяла передышку. Станичные бабы так и говорили: «Шорничиха перестала рожать — не к добру это». А весной сорок третьего, накануне освобождения от фашиста, в хату к Шорникам угодила бомба. Здоровенная. И бомбежки, говорят, особой не было. Летел фашист проведать наших на Кубани, по дороге и освободился от лишнего груза. Карповна — баба трудолюбивая, словно пчела. Огород — как колхозное поле. Корова. Бычка каждый год выкармливает. Кабаняку держит, кур, гусей... И в колхозе — не последняя. В тот год все по хатам сидят, своих дожидаются, а она — на огороде копается, словно квочка. Попала бомба в хату — осиротела Лукерья, осталась одна младшая дочурка.
Все это Орач уже знал. Тюльпанова ничего не сочиняла, рассказывая о своей матери, о детстве.
— Ну и как же потом сложилась у нее жизнь?
— У Карповны?
— Ну и у нее... Но я имею в виду дочку.
— Стервоза. Уж и наревелась мать из-за нее. Из шестерых одна уцелела. Так Карповна в нее, как в копилку, все совала и совала. Девчонка в пятый класс ходила, а Карповна ей золотые часики. Мать на своем хозяйстве пашет, словно трактор, а эта бездельница не умела даже корову выдоить, не научилась. Зато парням глазки строила. Видели бы ее — пигалица, а парни за ней табуном, один здоровее другого. Кобель сучку чует.
— По этой части у дочери неприятностей тогда не было? — поинтересовался Орач, вспоминая исповедь Алевтины Кузьминичны.
— Не знаю... Нет, вру, однажды станичные парни накрыли ее сетью, чтоб не брыкалась, да старики им мозги вправили. Но это случилось много позже. Станичная школа в ту пору была семилетней. Карповна вырядила дочку в Краснодар. Сколько она там отвалила, никто никогда не узнает, но Анка поступила в медицинское училище. Года не прошло — привезла мужа. А у самой нет еще паспорта, не расписывают. Карповна ездила в город к адвокату. Тот сказал, можно обойти закон. Есть такая статья: для сироты-безотцовщины скидка по возрасту. Но для этого надо ехать на Украину, там разрешено раньше выходить замуж. Хотя и там нужен паспорт. Карповна готова была отдать корову, чтобы Анку расписали, только не пошли на это в сельсовете. Уехала Анка в город. Ходили слухи, будто связалась она там с дурной компанией и попала под суд. Карповна заняла у соседей несколько тысяч, продала корову, кабана, все хозяйство разорила, но выкупила дочку у закона, вымолила ей поблажку. Года два-три не появлялась Анка в станице. Затем прикатила на мотоцикле. Гоняет по улицам — кур давит. Подросла, а не поумнела. В физкультурной секции занималась, что ли. Говорили станичники, будто могла по голой стене наверх взбежать, ногой потолок проломить, а потом, как кошка, спрыгнуть на землю. Парни за ней табуном увивались. Городская, на здешних не похожая. А она прижмется к лопоухому дурачку, распалит его, а когда он забудется, нахрапом полезет, ногой ему в живот. С одним так обошлась, с другим, с пятым... Обидно им стало, пошла по станице молва: девка-малявка штаны с парня спустила и крапивой высекла. Собрались обиженные, подстерегли Анку на выпасе и заловили в сеть. Что там было, только ночка темная знает. Подала бы Анка в суд — дали бы парням срок. Пришли старики к Карповне просить за своих олухов. Анка отвечает: пусть придет каждый отдельно, у меня в ногах поваляется и прощенья на коленях попросит... Первый пришел, так его потом со двора отвезли в больницу. Вскоре перебралась на Украину. Вышла замуж. Порядочный человек попался. Карповна не нахвалится зятем. Раза два приезжал он с Анкой к теще. Карповна говорит, какой-то ученый. Умный, видать, человек, и не понятно, что он в этой бешеной бабе нашел.
Все это было известно Орачу. Разница в рассказах колхозного механизатора и Тюльпановой была в мелочах. Она утверждала, что сначала ее «обидели», а уже потом она стала учиться приемам самбо. По рассказу сельского механизатора дело выглядело несколько иначе: Анна насолила местным парням, и они ее «заловили» в старую рыбачью сеть. Такое смещение фактов вполне естественно: пострадавшая хотела выглядеть лучше, чем в действительности. Новым для Орача было то, что в неполных шестнадцать лет Анна Шорник уже имела парня, которого представила матери как мужа. И второе: в те же годы она оказалась связанной с неблагополучной группой подростков.
— А нельзя ли встретиться с Лукерьей Карповной? — поинтересовался Иван Иванович.
— Что нам мешает? Отведаем карасей, выпьем по рюмочке и пойдем поздравить человека с праздником. Станица — не город, тут особых приглашений не надо. Есть и повод: на торжественном вечере председатель колхоза зачитал приказ — Лукерье Карповне выдать денежную премию. Дело не в деньгах, главное — внимание. Карповна — тетка гостеприимная, разговорчивая. Мы прихватим бутылочку и карасей, так что она в лепешку разобьется.
Орач был готов направиться к знатной звеньевой хоть сейчас. Но хозяйка звала гостей за стол. Отказаться от щедрого угощения значило обидеть гостеприимных людей.
Прошло часа полтора, пока они управились с карасями. Орач все это время сидел как на горячей сковороде, то и дело поглядывал на часы. Иван Иванов заметил это, встал из-за стола, сытно икнул.
— Спасибо, мать, — поблагодарил он жену.
Дом у Лукерьи Карповны стоял на высоком фундаменте, из кирпича, под двухцветным шифером, выложенным шахматной доской. Строение метров на двенадцать. Тут же под одной крышей сарай и коровничек.
Пахло навозом, приготовленным для отправки в поле. Эти запахи, от которых городской житель воротит нос, были для Орача почти родными. Они сразу же перенесли его в далекое детство.
— Карповна, гостей принимаешь? — с порога спросил колхозный механизатор, постучав для приличия в дверь.
— Гость в хате на святой день — это к добру, — пропела сухощавая остроглазая женщина, опаленная за прожитые годы степным солнцем.
Иван Иванович ожидал увидеть в ее облике нечто родственное Алевтине Кузьминичне, от которой после первой встречи остается общее впечатление: кругленькая. Но ее мать оказалась совершенно иной породы. Лицо с острым подбородком. Острый нос. Сухие, узкие плечи, длинные руки с большими широкими ладонями, заскорузлыми от вечной работы. Из-под белого платка пробивались темные волосы.
— Спасибо, Иваныч, что на святой день привел во вдовью хату двух мужиков. — Она была веселой и озорной женщиной.
Стол, как и обещал сельский механизатор, накрыт по-праздничному. В центре — высокий, украшенный цветным сахаром кулич, блюдо с яйцами и прочая снедь. Стоял и допотопный граненый графинчик, заткнутый скрученной в жгут бумагой.
— Чего у тебя, Карповна, нет на столе, так это карасей в сметане.
Здороваясь со знатной звеньевой, Орач пояснил:
— Сидим мы, Первомай отмечаем, а я и говорю Ивану Иванычу: у вас в Кущевской живет Лукерья Карповна Шорник. А он: «Соседка, как не знать, в одном звене трудимся». Я с вашей дочерью Алевтиной Кузьминичной только вчера разговаривал, а с Александром Васильевичем вместе по телевизору футбол смотрели.
Женщина обрадовалась:
— Что же вы сразу ко мне не пришли! Разве у меня в хате места для такого гостя не найдется? Как они там? Приезжали в прошлом году, с тех пор не показываются. На Анну я давно рукой махнула, она на письма ленивая. А вот Александр Васильевич хоть и ученый, человек занятый, а найдет время — пишет. И все — о ней. Прошлым летом на Байкал ездил в командировку, два письма прислал и посылочку с тамошними орехами. — Она повернулась в красный угол, где висели иконы, и воскликнула: — Господи, как только благодарить тебя за то, что ты послал Анне такого уважительного мужа! — И снова к Орачу: — Любит он ее, уж так любит! Я говорю Анне: обидишь Александра Васильевича — голову положу на бревно, ногой приступлю и — топором по шее. Грех на душу приму, в тюрьму из-за тебя сяду, но его в обиду не дам. Уж до чего уважительный, до чего уважительный! — восхищалась зятем Лукерья Карповна.
— Часом, не их ждете? — спросил Орач, показывая на праздничный стол.
— Скажете такое! — отмахнулась хозяйка. — Теперь года через два, раньше не заявится.
— Что так?
— У Анны такой цикл, чтобы матери меньше дошкулять. В минувшем году, на ноябрьские, Александр Васильевич вернулся из командировки — и пожаловали. Привезли мне рыбки. Омулем зовется. Может, и хорошая по тамошним понятиям, да запах у нее не нашинский. Я к нему так и не смогла привыкнуть. Уехали они, я хотела отдать омуля свиньям, но Иваныч возмутился: «Очумела! Первостатейный продукт — свиньям. Да этот омуль на вес золота, любимое лакомство байкальского медведя». Говорю: «А я — не медведь, по мне лучше картоха с конопляным маслом». Отдала рыбу мужикам, у них под водку идет всякая. Еще и благодарили.
— Приезжали-то на машине? — поинтересовался Орач, желая проверить, насколько прочны связи Тюльпановой с Пряниковым.
— На белой «Волге», — не без гордости подтвердила Лукерья Карповна. — Говорю Александру Васильевичу: «Не доверяйте руль этой балахманной, себя угробит и вас не пощадит». А он только улыбается в ответ. Чудной такой... Теперь года через два, раньше не появится, — повторила она.
Звягинцев посмотрел на Орача. Они оба подумали о злополучной телеграмме. «Если не ждет дочку в гости, то выходит, что и не вызывала...»
Звягинцев лукаво подмигнул хозяйке и доверительно посоветовал:
— А вы бы Анне — телеграмму, мол, так и так, в церковь ходила, куличи святила, слегла-занемогла, бог к себе призывает, приезжай на парное молочко, а то корову доить некому.
От таких слов Лукерья Карповна даже перекрестилась.
— Свят-свят, да разве ж можно на здорового человека напраслину возводить! Так и в самом деле беду накличешь.
В игру неожиданно подключился сельский механизатор, которому Орач давал почитать телеграмму. По всему, Иван Иванов мужик сообразительный и успел разобраться в ситуации.
— А зачем самой грешить? Намекнула бы Пантелеевне, уж она для подружки расшибется, а сделает.
— Иваныч, — возмутилась Лукерья Карповна, — не знала бы я тебя сорок пять лет, сказала бы, что ты лукавый мужик, которого надо обходить седьмой дорогой. Чему учишь? А ну, забирайся вместе со своими карасями!
Иван Иванов взмолился:
— Да пошутил я, Карповна. А ты шуток не понимаешь.
— То-то же, пошутил, — обмякла хозяйка. — Позоришь меня на людях. Что обо мне подумают?
— Что есть, то и подумают, — торжественно, как на митинге, проговорил Иван Иванов. — Что ты у нас передовая звеньевая, что тебя наградили орденом...
— Поехал наш Иваныч, — смутилась женщина от похвалы. — Садись-ка лучше за стол и гостей приглашай.
— А где Пантелеевна? — спросил колхозный механизатор.