Последний шанс

И казалось Ивану Орачу: если извести́ Гришку Ходана, то исчезнет и зло.

Из аэропорта Иван Иванович позвонил домой. Трубку взяла дочь.

— Здравствуй, Иришка.

— Здравствуй, папулька.

— Как вы тут без меня?

— Нормально. А ты?

— Да вот прилетел. Как Саня?

— В институте.

— А тетя Марина?

— На работе.

— А мама?

— Тоже.

— А ты что же дома?

— Забежала переодеться. Спешу в библиотеку.

Вот и исчерпана тема разговора с дочерью, в которой он души не чает. О своей работе не расскажешь. А если ты в силу служебной необходимости таишься даже от самых близких, то на чем же строятся ваши взаимоотношения? Семья — единый организм, где все зависят друг от друга. А здесь давно уже каждый живет своей внутренней жизнью. У каждого свои радости и огорчения, свои друзья и свои враги.... Не в этом ли один из признаков нашего времени?

В управлении Иван Иванович подробно доложил Строкуну о результатах своей поездки в Краснодар. Выслушав его внимательно, Евгений Павлович с присущим ему юмором заметил:

— Ну что ж, подполковник Орач, — теперь тебе и карты в руки: оформляй расписку о невыезде Алевтины Тюльпановой и отпускай ее на все четыре стороны.

Иван Иванович был признателен полковнику за то, что тот в свое время не позволил ему пороть горячку.

— Поспешишь — людей насмешишь, — признался он. — Думаю, дело тут не в Тюльпановой, всему голова «папа Юля». Пока можно было в компании с Пряниковым «доить» шахту, он сидел тихо. Но вот убрали директора шахты Нахлебникова, который обеспечивал главное прикрытие всех махинаций на четырнадцатом участке, и «папа Юля» понял, что лафа закончилась, понял — и сразу же со своими дружками ушел с шахты. А на дорожные расходы «взял» мебельный. Подозреваю, что на мебельный «троицу» вывела Тюльпанова. Очевидно директор магазина Матронян была клиенткой Алевтины Кузьминичны и выболтала ей необходимые сведения.

— Не исключено, — согласился с его версией Строкун. — У нас тут тоже произошло кое-что интересное. Во время праздников из отдела кадров шахты «Три-Новая» исчезли учетные карточки всех, кто работал на четырнадцатом участке.

— Как так «исчезли»? — удивился Иван Иванович.

— Исчезли — и всё. Помещение опечатали. Уходили на праздники после застолья все вместе. Пришли третьего — печать целая, а стеллаж, где хранились дела по четырнадцатому, — пуст. Все испарилось, до последней бумажки.

— Бумага не испаряется, — сказал Иван Иванович.

— Если б сгорела, остался бы пепел. Но и его нет. Никаких следов. Вот тебе, Иван Орач, и повод заняться четырнадцатым участком и вообще всей шахтой службе ОБХСС.

— А что же Генералова? Она-то как объясняет это происшествие? — спросил с тревогой Иван Иванович.

— Так же, как и я тебе: вышли все вместе тридцатого после небольшого застолья, около четырнадцати часов. Пришли третьего к восьми часам — ничего нет. А в остальном пусть разбирается милиция.

— Интересно! — заключил Иван Иванович, думая, какими последствиями все это может обернуться для Генераловой.

— Весьма, — поддакнул Строкун. — Особенно если учесть, что окна и двери остались в неприкосновенности.

— А сигнализация?

— Ее только собрались устанавливать.

Конечно, на четырнадцатом участке и, возможно, не без помощи «папы Юли» собрались весьма высокие специалисты, которые имели не одну судимость. Но чтобы сработать вот так ювелирно...

— Убежден, что «мебельный» и «кадры» — две параллельные, которые по законам геометрии Лобачевского пересекаются в пространстве, — философски заключил Иван Иванович.

— Ого! — воскликнул Строкун. — Какие познания!

— Для этого надо иметь сына — без пяти минут кандидата геологических наук и дочку — студентку политехнического института, — ответил Орач.

— Что же мы конкретно можем доложить генералу? — спросил Евгений Павлович.

— Считаю, что у нас есть достаточно материала для серьезного разговора с Тюльпановой. Я когда-то тебе говорил: Пряников обмолвился, что его на «папу Юлю» вывела Тюльпанова. Надо добиться от него признания в этом.

Строкун по натуре скептик. Он во всем сомневается.

— Заранее знаю, что скажет Тюльпанова: ни о каком «папе Юле» она не знает. А Дорошенко с Кузьмаковым просто шантажировали ее прошлым; мол, если не поможешь нам, о твоих похождениях станет известно мужу. А услуга невелика: заберешь троих от магазина в восемнадцать ноль-ноль и отвезешь, куда скажем. Твое алиби будет обеспечено — получишь телеграмму от больной матери.

Доводы Строкуна были убедительны, но они не устраивали Ивана Ивановича.

— У меня есть веский довод. Тюльпанов говорил: мяснику — за пятьдесят. А по анкетным данным, Шурину нет сорока. Возьму Тюльпанова, побываем с ним в отделе кадров городского холодильника. Надеюсь, там учетные карточки на месте. И Тюльпанов по фотокарточке определит: подвозил он Шурина или кого-то другого. Я убежден, что в машине Тюльпановой был кто-то из «троицы», и она пересадила его в машину к мужу, как знакомого мясника. Отку́да только у нее сведения о том, что Шурин уезжал вечером с семьей в отпуск? Не исключено, что от Пряникова или от кого-то из компании сговорчивых мужичков, ведь гараж Шурина при шахте... И кто-нибудь видел, как он готовил машину в дорогу...

— Мыслишь ты правильно, — похвалил Евгений Павлович друга. — Действуй, прижимай Алевтину Кузьминичну фактами до полной капитуляции.

Оперативка у генерала затянулась. Начальник управления дотошно разбирался в каждой детали. От него, как от старшего, ждали конкретных решений и указаний.

— Есть за что похвалить розыск, — сказал генерал, подводя итог. — Неплохо сработали на промежуточном этапе. Но главные исполнители пока остаются на свободе.

На коммутаторе рядом со столом генерала замигала лампочка. Во время совещания начальник управления не отвечал на телефонные звонки — для этого в приемной есть порученец и помощник.

Дверь в кабинет приоткрылась, на пороге появился порученец.

— Товарищ генерал, извините, полковник Папин-Мамин. По срочному делу.

Начальник управления снял трубку и долго слушал. Лишь изредка бросал отдельные фразы: «Где?», «Когда?», «Действуйте».

Когда разговор закончился, он тяжело положил трубку на рычаг и отыскал глазами Орача и Строкуна. Иван Иванович понял: что-то случилось.

Генерал сказал:

— В семнадцать сорок на пятнадцатом километре по Мариупольскому шоссе произошло дорожно-транспортное происшествие. Потерял управление ВАЗ с номерными знаками СЛГ 18—17 и пошел под откос.

«Генералова! — екнуло сердце у Ивана Ивановича. — Вместе с Тюльпановым...»

Начальник областного управления МВД подтвердил его догадку:

— Двое пострадавших отправлены в травматологию. Экспертиза работает на месте происшествия. Первый вывод: превышение скорости. Возможно, вышло из строя рулевое управление. Иван Иванович и Евгений Павлович, вы свободны. Один — на место происшествия, другой — в травматологию. Вернетесь — доложите, где бы я ни был.

В коридоре Строкун с сожалением сказал:

— Ну вот, Иван, кто-то перепутал нам все козыри.

Иван Иванович не сразу сообразил, о каких «козырях» говорит Евгений Павлович. И вдруг вспомнил свои слова: «В деле Шурина мой козырь — Тюльпанов».

Но сейчас не об этом! Главное — Тюльпанов и Генералова! Что с ними?

— Я, пожалуй, в больницу, — решил он.

— В таком случае, я на место происшествия. Так, глядишь, и стану экспертом по угнанным и покалеченным машинам, — мрачно пошутил Строкун.

Областная травматологическая клиника — крупное учреждение, занимающее чуть ли не целый микрорайон. Здесь десятка два специализированных отделений, и у каждого — санпропускник.

Иван Иванович нашел нужное отделение, представился дежурному врачу и сказал, что его интересуют двое недавно доставленных пострадавших. Дорожно-транспортное происшествие на Мариупольском шоссе, Генералова Екатерина Ильинична и Тюльпанов Александр Васильевич. Для пущей важности зачем-то добавил: кандидат геологических наук, доцент кафедры общей геологии политехнического института.

Генералова тоже была кандидатом наук, но сейчас Иван Иванович об этом забыл.

Врач ему ответил:

— Наступает момент, когда все звания, награды и должности теряют свое значение. На операционном столе все равноправны: министр и дворник, лысый и кучерявый, старый и молодой, добрый и злой. Скальпелю — все равно. С Екатериной Ильиничной мы когда-то вместе работали. Талантливая женщина. Будь она более дипломатична с начальством, давно бы уже защитила докторскую диссертацию.

— Несколько дней назад мы с ней сидели за одним столом, чествовали именинника, — признался Иван Иванович. — Как она?.. — осторожно спросил он.

— Трудный случай, — ответил врач.

— Жить будет? — прошептал с тревогой Орач.

— Если выживет — останется инвалидом...

Беспощадный приговор. Екатерина Ильинична стояла у него перед глазами в своем длинном черном платье с золотистым люрексом и улыбалась.

— А как ее спутник? — осторожно выведывал Иван Иванович, сохраняя призрачную надежду на чудо.

— Отвезли в морг, — сухо ответил врач. — Какой богатырь! Моя б воля, я бы забальзамировал это тело. Каждая мышца — наглядное пособие для студентов.

Ивана Ивановича шокировал такой цинизм врача.

— Кстати, при нем не было никаких документов. Вы можете установить его личность? Надо сообщить родственникам... Терпеть не могу этих слов: «Ваш муж умер». Акушерам куда легче: «Ваша жена»... или «ваша дочь родила».

Он вызвал медсестру и попросил ее проводить сотрудника милиции в морг.

— Покажите ему того красавца.

— Считайте, что вы родственникам уже сообщили, — ответил врачу Орач. — Жену я сам извещу.

Он сожалел, что так и не познакомился с матерью Александра Васильевича — не было необходимости. Да и с самим Тюльпановым их свел случай. Сколько проходит мимо нас таких щедрых, милосердных людей, а мы их не замечаем. И беднеем от этого душой.

В морге Иван Иванович пробыл недолго. Засвидетельствовал: да, это был он, Александр Васильевич Тюльпанов.

Закончив все формальности, он вышел из морга и побрел снова в санпропускник. Зачем он шел туда, не знал и сам. Открывая тяжелую дверь, вдруг понял: ему необходимо позвонить. Кому? Конечно же, Сане, Аннушке, Марине...

В приемном покое на стуле сидела Матрена Ивановна. Голова ее была по-вдовьи повязана черным платком. По ком траур? Екатерина Ильинична пока еще жива. Может, по Тюльпанову?

И лишь от такого предположения эта женщина вдруг стала Ивану Ивановичу родной и близкой.

— Здравствуйте, Матрена Ивановна!

Увидев его, она прослезилась:

— Беда-то какая, Иван Иванович! Говорила я ей: поумерь прыть, иначе все кончится бедой. Но она всегда все делала по-своему... Каюсь, это я накликала беду.

— Да по́лно вам, Матрена Ивановна! — успокоил ее Иван Иванович.

Он хотел сказать: судьба, но вспомнил, что каждый из нас выбирает себе судьбу сам, лепит ее, согласно своему пониманию добра, зла и меры совести. Екатерина Ильинична хотела быть не такой, как все, а в действительности оказалась такой же, как и другие.

Несчастная, гордая женщина.