Последний шанс

— А Пряников? — усомнился Иван Иванович.

— Я бы ему с удовольствием перерезала глотку! — прошипела Тюльпанова.

— А к себе допускаете...

— Кто же мне, кроме него, даст машину съездить к матери? — ответила она.

Иван Иванович едва сдерживал свое возмущение.

— Продаемся за машину.

Тюльпанова не обиделась:

— А кто из нас не продается? За машину, за должность, за то, чтобы стать чьей-то женой. Не любят, а живут. Как-то Саша дал мне журнал. Там статья. Уже в первые пять лет половина молодых семей распадается. Опросили десять тысяч из тех, у кого сохранилась семья. Спрашивают: «Что вас держит вместе?» Так вот: ответили «люблю» менее десяти процентов. А остальные: «Куда деваться?!», «У других еще хуже», «Дети...», «Квартира», «Он неплохо зарабатывает...». Я, Иван Иванович, баба грешная. Не поверите: после того, как появился в моей жизни Саша, никого, кроме Пряникова, у меня не было. На нем я остановилась потому, что он противный. И чем противнее, тем мне дороже Саша. Как мужчина Пряников меня вполне устраивает, хотя, признаюсь, мне угодить не легко.

Иван Иванович в очередной раз был шокирован откровенностью Тюльпановой. Умела она говорить о щепетильных вещах как-то просто, по-житейски, и невольно хотелось верить каждому ее слову. Вот и с тем, вторым, в машине... Все логично, все понятно и объяснимо.

А как бы в аналогичной ситуации вел себя Иван Иванович, будучи женщиной? Может быть, так же.

— И все-таки я не верю вам, Алевтина Кузьминична, — вдруг сказал он.

— Воля ваша, — не стала возражать она. — Я виновата, с самого начала соврала.

— И портрет вы рисовали не того человека, который был с вами в машине, — решили разыграть Крутоярова. По вашему описанию, уж очень ваш спутник смахивает на него.

— Может быть, и так, — призналась она. — Начал он меня щупать в потемках, как курицу на базаре, я и подумала: «Если тебе не нужен этот портрет, то мне и подавно». Ну и созорничала. А потом все произошло, как я и думала: в кабинете он дверь на ключ и выключил свет. А еще работник милиции! Вот я и доказала вам, какие у вас кадры. Убедительно получилось?

Возможно, впервые за всю свою практику Иван Иванович не мог овладеть ситуацией. Он шел на поводу у Тюльпановой. Она предлагала ему «чужую» тему, и он поддавался ей.

Тюльпанова, по существу, признавалась в том, что спровоцировала Крутоярова на его дикую выходку. Но как бы то ни было, факт оставался фактом: Крутояров повел себя далеко не так, как подобает офицеру милиции.

— Можем ли мы с вами вернуться в лабораторию? — спросил Иван Иванович.

— Конечно, — сразу же согласилась Тюльпанова. — Только хочу вас, Иван Иванович, предупредить: того, второго, я толком не разглядела. Он сел на заднее сидение, хлопнула дверка и свет в салоне погас. Затем отвалился на спинку и прикрыл лицо кепкой. Я повернула зеркальце заднего вида, чтобы наблюдать за ним. Думала: если молодой что-либо позволит себе, я где-нибудь поверну покруче, выдерну ключ зажигания и, открыв дверцу, выпрыгну... На просторе они мне не страшны. Но молодой и ухом не повел. Его-то я запомнила получше. Могу описать.

Иван Иванович пожалел, что при нем нет сейчас портрета Кузьмакова без бороды. Тюльпанова, словно угадав его мысли, сказала:

— Если бы вы мне еще раз показали ту живопись, которую подсовывал майор... Похож на того. Только тот, кажется, моложе... А может, мне в потемках так показалось. Ехала в напряжении, все ждала какого-то подвоха: следила за движением обоих, не до их физиономий было.

Иван Иванович расстался с Тюльпановой в начале двенадцатого. В душе его были сомнения. Он уже сомневался во всем: и в показаниях Алевтины Кузьминичны, и в Крутоярове, и в своих способностях разобраться во всем трезво, не наломав дров.

Неожиданно похолодало, подул студеный ветер. Если днем горожане нежились в тепле, то сейчас впору было одевать шинель. По погоде и настроение. В чем завтра лететь? И будут ли вообще летать самолеты? Рейс в 12.40. Полтора-два часа лету. Если гостя из Донецка в краевом управлении ждут, то еще ничего. А если нет — болтаться ему все праздники, пока вновь не настанут будни.

Дома, кроме Аннушки, никого не было. Да и она уже спала. Услыхала, как хлопнула входная дверь, и поднялась навстречу мужу, на ходу одевая халат.

— Ужинать будешь?

Вопрос едва не вывел его из себя. Считай, двое суток не садился за стол, а она еще спрашивает. Но он промолчал. Вымыв руки, спросил:

— Саня не звонил?

— Звонил. На именинах у академика. Сказал, чтобы не беспокоились.

Ивану Ивановичу захотелось услышать голос сына. Он считал себя виноватым перед Саней и тяжело переживал все случившееся.

Набрал номер телефона Генераловых. Трубку по обычаю подняла Екатерина Ильинична.

— Я душой с вами, — признался он.

Генералова обрадовалась:

— Берите жену и приезжайте к нам.

— Спасибо за приглашение, — отказался он. — Завтра улетаю в командировку. Хотелось бы перекинуться парой слов с Саней.

— И когда порядочные люди начнут жить по-человечески! — посочувствовала ему Екатерина Ильинична.

Трубку взял Саня.

— Ну как ты там? — осторожно спросил Иван Иванович.

— Нормально. А ты?

— Да тоже... Можно сказать, что нормально. Марины у вас случайно нет? — выведывал Иван Иванович.

— Она уехала в Волноваху. Завтра — пасха. Сказала, хочет побывать на кладбище, привести в порядок могилы родных.

У Ивана Ивановича полегчало на сердце. Мы становимся такими невнимательными к тем, кто ушел в небытие раньше нас. Они сделали свое дело и почили. А каково живым? В могилах — наша память, наша связь с прошлым, с теми Орачами, которые пахали землю, сеяли хлеб, кормили родину и сто лет тому назад, и двести, и тысячу... Не было бы тех Орачей — не было бы на белом свете и Ивана, как не было бы без нас детей, а без них — нашего будущего.

— Когда вернется? — спросил он Саню.

— Не сказала. Наверно, как управится, к концу праздников.

В словах сына — ни капли тревоги. Обычное дело: тетя Марина поехала проведать родных и знакомых.

— А я — в командировку, — признался Иван Иванович. Он хотел, чтобы Саня посочувствовал ему.

— Когда вернешься? — поинтересовался тот.

— Не знаю. Рассчитываю дня на два-три. Если бы не праздники... А так, чего доброго, задержусь и на неделю.

Саня уловил грустное настроение отца.

— Тебе трудно?

Иван Иванович утешился: сын его понимает.

— Одиноко, — признался тот.

— Я всегда с тобой, — тихо ответил Саня. И тут же, словно застеснявшись, перевел разговор на другое. — А мы тут все тебя вспоминаем.

— Ругаете?

— Ну что ты! Даже Матрена Ивановна — и та в тебя влюблена.

Иван Иванович положил трубку на рычаг.

Может быть, и в самом деле он со своей хлопотной службой еще кому-то нужен?

Поцеловал Аннушку в щеку:

— Давай, мать, ужинать. А Марина никуда не денется: подалась в Волноваху на пасху. Хочет на кладбище сходить. И нам бы надо проведать родные могилы. Вот вернусь из Краснодара...

Аннушка уже давно перестала верить в его обещания.