Ксения
- Автор: Константин Сергиенко
- Жанр: Детская проза / История: прочее
- Дата выхода: 1987
Читать книгу "Ксения"
* * *
А в Горицах среди вековых лесов тихо, спокойно. Девичий Воскресенский монастырь поставлен давно. Места тут обильные рыбные, в реке Шексне сомы гуляют в полсажени, а на горе Мауре растет горьковатый, но сытный лесной орешек. А уж про ягоды и разговора нет, греби рукой да отправляй в лукошко. На ягодах тех настаивали знаменитые монастырские мёды, такие вкусные, что каждой весной требовали их к царскому столу в Москву.
Знавал монастырь всякие времена, и орда его громила, и разбойные люди, и пожары опустошали, но с каждым разом монастырь обновлялся и становился все крепче. Даже в тяжкое Смутное время монастырь не захирел, до пяти тысяч крестьян трудилось в его владениях, доставляя хлеб, мясо и рыбу.
В монастыре Ксению приняли милостиво. Еще бы, ведь слава о ней как о милосердной царевне да мастерице изрядной дошла и сюда. В Горицах давно пристрастились к вышиванию. Ефросинья Старицкая во времена грозного царя Иоанна устроила здесь целую мастерскую. Отсюда шли в Москву да Новгород искусно расшитые убрусы, фелони, чепраки, красочные покровцы с ликами богоматери, хоругви с образами архангелов-воинов. До сей поры трудились в монастырской светлице инокини, знававшие настоятельницу Евдокию, такое имя дали в монастыре Ефросинье Старицкой.
Ксению же нарекли Ольгой. Под звуки колоколов совершили постриг, надели мантию инокини. Мирская жизнь Ксении кончилась, началась иная, полная глубокой думы и тайного страданья.
До весны она оправлялась. Разбитое лицо заживало мало-помалу, и что-то неуловимое изменялось в нем. Она похудела, стала совсем бледна, но в черных глазах копился свет, который одних завораживал, других же пугал.
Мать настоятельница говорила:
— Надобно тебе больше молиться. Много болей ты приняла, но все ль из себя исторгла без озлобленья? Слыхала про сестру Прасковью, что прошлым летом бежала от нас, а потом в лесах объявилась? Да кем? Разбойницей и убойцей! С ней воров целая шайка, и много душ они погубили. Не совладала Прасковья с дьяволом, проник он в нее, вытянул душу. А все почему? Много пережила Прасковья, пока в монастырь попала. Затаилась тут, злобу не изжила, поддалась дьяволу. Молись денно и нощно, чтобы смирить терзания свои, думай лишь о спасении.
В лесах еще лежал голубыми пластами снег, а Ксения с послушницами уже ходила в березняк заготавливать соковицу, свежий березовый сок. Вкус его напоминал ей дни младенчества, и не потому, что в детстве его пила, а потому, что ощущенье начала жизни таилось в самом вкусе, в этой несмелой, чуть вяжущей сладости.
В деревнях белили холсты, выкидывали на снег долгие полотнища, чтоб умягчались в талой воде. Крестьяне снимали шапки, кланялись монахиням.
— Доброго здоровья, сестрицы, с благовещеньем вас.
Однажды из чащобы высунулся кто-то белый, лохматый. Монахини испугались.
— Ой, это леший, Скудюмуг рогатый, он тут давно живет.
Она не боялась лешего. На Егория снова пошла в лес за медуницей и увидела Скудюмуга. На ольхе зеленым горохом высыпали первые листочки. Скудюмуг стоял под огромным черным деревом и жевал ветку. Она всмотрелась в него и поняла, что у него нет глаз, только впадины. Как же он видит?
— Дедушка, — позвала она, — дедушка Скудюмуг!
Он перестал жевать и поманил ее пальцем. Палец был длинный, корявый, с большим желтым ногтем. Она подошла. Коричневое лицо Скудюмуга закрывали белые волосы, они спускались до самого пояса. На нем был серый зипун и короткие оборванные порты, из которых торчали жилистые босые ноги.
— А у тебя нет глаз, — сказала она, — как же ты смотришь?
— Тебя, чай, вижу, — сипло проговорил Скудюмуг. — Каку вижу и каку нет. Тебя узреваю.
— Да как же, дедушка? — спросила она.
— Э! То силы небесные знают. Звать-то тебя Настасья?
— Нет, дедушка, Ольга я, с Гориц черноризица.
— Врешь, врешь. Кака черноризица, белая ты.
Она засмеялась:
— Дедушка, а ты правда леший?
Он сплюнул.
— Кто знает, кто я. Я уж забыл.
— А где ты живешь?
— Здесь и живу. Айда покажу.
Она пошла за ним, раздвигая частые ветки кустарника. Скудюмуг шел уверенно, словно зрячий. В окружении корявых сосен открылся вход в землянку, скорее, в нору, уходившую под древесные корни.
— Тут и живешь? — спросила она. — А как же зимой, не мерзнешь?
— Какой толк мне мерзнуть? — возразил Скудюмуг.
— Шел бы ты в люди, дедка. Да хоть бы у нас в монастыре. Ты слепец, тебя примут, будешь корзины плести, а тебе за то кров да кашу.
— Не срок мне, — сказал Скудюмуг, — я поджидаю.
— Кого же? — спросила она.
— Будто не знаешь. Талдычишь сама, будто с Гориц.
— С Гориц я, дедушка, с Гориц.
— Ну так не мне тебе говорить. На вас опричники и напали, дев похватали ваших вместе с матушкой Евдокией. А мы-то с женкой в лес за хворостом шли. Тащат они ваших, девы воют и плачут, матушка Евдокия проклятья им шлет. Да, гневен наш царь Иван, а опричники его, как собаки голодные… — Скудюмуг задумался.
Она поняла, что рассказ идет о давних временах, тех самых, когда злобствовал царь Иоанн. Выкорчевывал очередную «измену» и погубил тетку свою Ефросинью Старицкую, великую рукодельницу и настоятельницу Горицкого монастыря.
— Да, — продолжал Скудюмуг, — а мы-то с женкой за хворостом шли. Многих они побили, а нас полонили да обоим глаза вон, чтоб лишнего не видали. Растолкали нас в разные стороны, кричат, мол, ищите друг друга, а сами гогочут. Ну, я так с места решил не сходить. Когда-никогда, а сюда ведь она вернется…
— Да сколько ж ты ждешь? — спросила она, прикинув в уме, что со дня гибели монахинь прошло почти четыре десятка лет.
— Долго, ох, долго! — Скудюмуг вздохнул. — Почитай целый год. И осень была, и зима, а нынче — весна на дворе. Второй год ноне пошел.
— Да что же ты ешь?
— А что бог пошлет. Вчерась вылезаю, а тут лукошко с ковригой хлеба стоит, да соль, да огурец соленый. То бог послал. И ягоды вкруг меня много. Зимой-то я спал, как медведь, пищи не надо. Ты-то довольно живешь?
— Не жалуюсь, дедушка.
— Ну, дай бог, дай бог. Видать, и я скоро женку дождусь. Всякому человеку своя радость бывает. Ну-ка я погляжу на тебя…
Он тронул ее лицо сухой рукой, рука пахла землей.
— Ишь ты, видать, красавица. Белая вся. Я токмо лица разглядеть не могу, а так разбираю. Белая, белая. Ну, с богом иди да молись за нас, грешных…