Москва и мертвичи

«Mind the gap, – повторяли по громкоговорителю, – mind the gap, смотри не свались в зазор между платформой и поездом, они тут бывают большими, и это приводит к несчастным случаям». Конечно, ей надо было посмотреть Биг-Бен, они поехали на станцию «Вестминстер». В вагоне тинейджеры громко слушали с колонки грайм, валялись газеты (она подметила, что пассажиры здесь спокойно подбирают чужие оставленные газеты, изучают их и дальше оставляют лежать на сиденьях для следующих заинтересовавшихся), каталась пустая пивная бутылка, а в дальнем углу сидел и пялился на них гоблин. Игнатова, не зная местных порядков, старалась не показывать, что заметила его.

Через несколько станций пересели на другую линию. Она поразилась, какие узкие, клаустрофобные здесь тоннели переходов, случись что в час пик, и сотен жертв не избежать. Дима же, однако, вел ее уверенно, словно был в своей воде, она даже немного позавидовала его расслабленному и быстрому ориентированию в чужом мегаполисе, но, с другой стороны, в кои-то веки позволила себе стать ведомой. Когда наконец пришло время выходить на следующей, Агафья ожидала увидеть старинную станцию под стать возрасту аббатства, но оказалась в циклопическом металлическом колодце, уходящем под землю на несколько спусков эскалаторов.

Вынырнув из-под земли, они погрузились в многонациональную, мультикультурную, голосящую на десятках языков толпу, находящуюся в броуновском движении: одни пытались зайти в подземку, другие выйти из нее и перейти мост через Темзу, третьи перебегали дорогу к Биг-Бену. Туристы-азиаты просто всем мешали, стоя в неподходящих местах с селфи-палками, а редкие англичане врезались в них и говорили: «Sorry», и, если этого было мало, вокруг еще носились велосипедисты, стояли в пробке такси, в нос бил запах травы и какого-то смердящего стритфуда. Тротуары были довольно грязными.

Смеркалось. Дима сказал, что с того берега вид лучше, и они медленно пошли вместе с толпой через мост искать выгодный ракурс Биг-Бена. Пофоткали башню, себя на фоне часов, послушали звон. Потом спустились к колесу обозрения и побрели вдоль реки, брели в основном молча, захваченные ритмом нового города и крутя головами во все стороны. Заходили в интересные сувенирные магазины, книжные лавки с изданиями, чьи обложки были совсем не как в России, и разглядывали тоже, как и в Москве, куда-то бегущих лондонцев и отдыхающих лондонцев за витринами ресторанов и кафешек. Уличные музыканты играли как набившие оскомину рок-баллады, так и что-то совсем незнакомое. В небольшом сквере проводился уличный кинопоказ чего-то интеллектуального, под еще одним мостом в модном уличном баре жарили бургеры и наливали пиво.

Взяли по бургеру с крафтовым пивом в пластиковых стаканчиках. Она в уме умножила чек на сто и ужаснулась получившейся в рублях сумме. Но бургер был вкусный, то ли реально хорошо пожаренный, то ли от всех новых впечатлений, пива и чувства голода. Посидели еще немного на улице, поразглядывали лондонцев и двинулись дальше от Биг-Бена, в сторону Тауэра и Лондонского моста. Скоро набережная стала сужаться, толпа редеть, вокруг принялись вырастать новые башни из стекла и бетона. На том берегу в подсветке величественно сиял на фоне темного неба Собор Святого Павла. Сильно похолодало, от реки шел морозный пар.

– Замерзла, – пожаловалась Агафья.

Тогда Барченко ее обнял и начал растирать ей плечи. Она не сопротивлялась. В какой-то момент он остановился и пристально посмотрел на нее. Ей показалось, что сейчас он притянет ее и поцелует, и кажется, он даже начал это делать, когда вдруг крикнул:

– Гоблин!

– Что?

– Да сзади!

Она резко обернулась. Маленькое мерзкое зеленое существо уже подкрадывалось к сумке Игнатовой, видимо, желая вытащить телефон или кошелек. Гоблин очень удивился, когда ему дали с размаху по тянущимся рукам. С шипением и какой-то скороговоркой на английском воришка ретировался в ближайшую подворотню.

Агафья засмеялась.

– Что он там сказал?

– No offence, mate. Без обид, приятель. Очень по-английски.

Они поняли, что уже совсем поздно и на улице они одни. Холод от реки становился нестерпимым, но рядом горела вывеска подземки, метро еще работало. Решили вернуться в отель.

На входе в гостиницу Агафья заметила, что неподалеку на улице терся еще один гоблин, да сколько же их тут! Она крепче прижала сумку.

В лобби они с Димой несколько неловко пожелали друг другу спокойной ночи, и Игнатова рухнула спать.

* * *

Но сон не шел. Агафья ворочалась с одного бока на другой, со спины на живот, вставала раз за разом умыться и прополоскать рот. Спать под одеялом было жарко, а без одеяла холодно. Комната без окон давила, казалось, было душно, несмотря на работающий кондиционер. Будто бы в помещении летали мухи или комары, она чувствовала, что на нее кто-то садится, бегает по ней, покусывает, она била руками по голым частям тела, пытаясь поймать невидимую мошкару.

Это все, конечно, были нервы. Она не могла заснуть от эмоций, вызванных неоднозначным эпизодом у реки, не могла отделаться от напряжения из-за предстоящей им охоты на Мечникова, не могла избавиться от мыслей и воспоминаний обо всех, кого она потеряла.

Который год проблемы со сном. То кошмары, то бессонница. Кошмары иногда казались даже предпочтительней, ведь когда была бессонница, она рано или поздно возвращалась мыслями к эпизоду, изменившему ее жизнь.

«Ты все, ты, знаю. Знаю, ты Сережу в могилу свела, дочку мою украла. Зло в тебе какое-то есть, чувствую».

Детство кончилось как-то в один момент. Все было хорошо, и выходные с лошадками и папой в Битце, а потом перестало быть хорошо. Ей тогда надоела опека родителей, она начала испытывать комплексы по поводу внешности – то ноги казались недостаточно длинными, то нос недостаточно тонким, то волосы натурального цвета дурацкими. Она подстригла и покрасила их, тогда мать дала ей подзатыльник, а она обругала ее в ответ. У отца начались какие-то проблемы на работе, он вечно ходил нервный, взвинченный, невыспавшийся, с синяками под глазами.

Она стала убегать из дома без спроса, проводить время в компании парней постарше. Родители запрещали это делать, но она все равно убегала, пела наивные песни под гитару, давилась дымом и пила дешевый алкоголь. Отец просил по-хорошему приходить пораньше, беречь себя, но она не слушала.

Как-то раз она опять поздно пришла и обнаружила у подъезда отца, окруженного несколькими страшного вида людьми в кожанках. Говорил кто-то высокий и лысый. Еще издалека она услышала, что разговор идет про деньги. С отца требовали крупную сумму, говорили на повышенных тонах.

Она не знала, как ей быть. Звать полицию? Не навредит ли отцу? Исчезнуть и никак не помочь отцу? Но она же не может его бросить. Окликнуть и спугнуть их, не станут же они при дочери ничего делать? В конце концов, должна у них быть какая-то бандитская этика? Неизвестно. Проскользнуть мимо них в подъезд? Заметят.

– Папа, все в порядке? – решилась она.

Отец в ужасе посмотрел в сторону Агафьи.

– О! А вот и гарантийное обеспечение! Кажется, мы знаем, как решить проблему твоего долга, Сережа. Взять! – скомандовал лысый.

– Беги, дочка, беги, – крикнул отец, но ему моментально дали под дых, и он сложился пополам на асфальт.

Агафья побежала, но пара здоровых быков моментально сбили ее с ног и потащили в припаркованный неподалеку джип. Она визжала, волоча ногами по асфальту и колотя похитителей своими слабыми кулачками. Кричала от ужаса, звала папу. Внезапно раздался оглушительный гром, она увидела, что лысый, стоявший около отца, как-то странно заваливается, а другой бандит бежит к отцу с чем-то блестящим в руке… Тащившие ее на секунду остановились, потеряли хватку, и она вырвалась, побежала куда глаза глядят от дома.

Мать же не сразу такой стала. Той ночью она нашла отца с двумя ножевыми у подъезда, сказали, конфликт хозяйствующих субъектов. Следующие дни была какая-то очень спокойная, временами только нервно улыбалась. На похоронах отца Агафья у гроба целовала его в лоб, а мать улыбалась. Брат бросил учебу и ходил за закладками, а мать улыбалась.

Она миллионы раз задавалась вопросом, могло ли все сложиться иначе, не окликни она тогда папу. Может, не было бы двух смертей, Академии комитета и всей этой потусторонней жути? Она не знала.

Но она не виновата, она не специально, так сложилось. В ней не было зла. Она не виновата!