Старший брат царя. Книги 3 и 4

II. БОРИС ФЁДОРОВИЧ ГОДУНОВ

Чуть ли не каждое лето на Русь наваливался мор, иной раз вселенский. А вот в 1581 году как будто спокойно, Бог миловал. Потому Клим и Фокей решили повести в первопрестольную ребят-парубков Юрия Климова и Юршу Фокеева. Им вдвоём три десятка годов набралось. Они уже с земли в седло без стремени вскакивают. Тянутся один за другим; в воинском и сабельном деле Юрша Фокеев опережает, а в грамоте — Юрий Климов.

Один без другого никуда. Оба в любых занятиях прилежные, но по облику разные. Климов коренастый, большеголовый. Волосы чёрные, курчавые и уже тёмной тенью борода обозначилась. Фокеев тоже коренастый, но ростом чуть повыше, беловолосый, на бороде даже пушок не обозначился.

Путь на Москву долог, но к седлу ребята приучены — они этой зимой вместе со стражей соляные обозы сопровождали по Вычегде и Сухоне.

Сейчас им воеводы не прогулку, а учебное действо подготовили. С ними шли полста подвод с солью до Владимира. При этом Фокей избрал самый короткий путь: с Тотьмы через Солигалич, Галич и Кинешму, но тут дорога была не самая спокойная. Учить, так учить!

В их поезде, кроме подвод соли, была кибитка воевод, хотя их кони под сёдлами следом шли, и Фокей предпочитал в кибитке не засиживаться. Затем пять подвод с кормом коням и людям и дюжина охраны, считая и парубков.

Ехали без спешки, вёрст по сорок—шестьдесят в день. Ночевали постоянно в лесу. Тут и костры, и варево, и охрана, и нередкие битвы с волками. Только на половине пути, в Галиче, остановились для днёвки на постоялом дворе и задержались, опять же из-за учёбы.

Дело в том, что среди гостей Галича ходил упорный слух, что верстах в двадцати от города на Московской дороге стали часты случаи ограбления. Действовала осторожная ватажка, на большие поезда не нападает, грабят и тут же рассыпаются. Галичский голова ничего не мог поделать, притом он был уверен, что на постоялом дворе имеется наводчик ватажки.

Фокей предложил свою помощь, и на постоялом дворе было разыграно лицедейство. Фокей, как начальник стражи, на весь двор затеял спор со старшим приказчиком: он отказывался провожать обоз дальше. От Галича, мол, должна вести обоз стража из Владимира. Старший приказчик Сергеич чуть не плачет:

— Фокей, дорогой, как же мне быть? Что хозяин скажет?

— Не знаю, Сергеич, не ведаю. Я делаю так, как приказано.

— Ну ты хоть побудь тут с нами денёк-другой. Всё-таки спокойнее будет.

— Нет, не проси, задерживаться не могу. Заутра уходим.

Стражники спать, обозники переругивались. Сергеич кричит:

— Поехали, ребята, чего трусите? Бог не выдаст, свинья не сожрёт! Поспешать надо, а то цена на соль упадёт, не рассчитаешься.

Шум, гам... Девять возчиков согласились завтра ехать, остальные станут ждать. После принялись делить продукты. Чего только тут не было: и мясо копчёное, и рыбицы разные, мука, горох, толокно. Все делили на виду. Всерьёз боялись, как бы здесь, на постоялом дворе не позарились, да не ограбили! Утром стража в одну сторону поехала, подводы в другую. Одиннадцать подвод набралось, товар кожами укрыт, ремнями увязан. Доехали до глухого бора, с тракта свернули на просёлок, а на тракт выехало также одиннадцать подвод с товаром под кожей, возчики, правда, другие, но Сергеич с ними. Однако ж, заметить можно было и разницу — кожи на товаре ремнями не перехвачены...

Ехали ни шатко, ни валко. Всё чего-то у них не ладилось: то супонь развяжется, то тяж лопнет, а ругань за версту слышна.

Половину дневного пути не проехали, на обед остановились, на весь лет орут, что не в добрый час выехали, поворачивать надобно. Пока коней кормили, себе толокно готовили, всё никак успокоиться не могли. А тут откуда ни возьмись десятка полтора добрых молодцев с дрекольем, двое с саблями ажн и один с ружьём. В этот момент произошло чудо — ожили возы с товарами. Из-под кож выскочило с полсотни воев галицких и стражников Фокеевых. Ватажники в разные стороны. Но ребята в телегах належались, отдохнули, от них далеко не убежишь.

Фокей сидел на телеге, похлопывая плёткой по голенищу. Перед ним поставили пойманных, коим руки крепко скрутили. Троих рядом положили — их помяли здорово, сопротивляться вздумали.

Фокей не без насмешки спросил:

— Ну, отграбились? Т-так вашу п-перетак! Аз есмь Фокей Трофимов, в-воевода Строгановых. У м-меня других д-дел нет, п-пришел с вами п-поболтать за четыре сотни в-верст. Мои в-вопросы: кто в-ваш атаман и где он? Кто голова в-вот этой в-ватажки? И назовите других в-ватажников, что с вами н-не пришли. Тот, к-кто ответит — д-десять п-плетей и отпущу. Остальных г-губной решать будет. Ну?

Что тут поднялось. Все разбойники в один голос завопили:

— Не разбойники мы!

— Не ватажники!

— Мимо шли, а на нас ваши напали!

— Тихо!! Значит, в-вас обидели! Ладно. Вы там готовы? — поднял Фокей голос. Издали ответили: «Готовы». — П-последний раз с-спрашиваю: будете говорить?

В ответ опять галдёж.

— Значит, не поняли м-меня. Раздеть вот этого, этого и т-того, его глазищи я на п-постоялом заметил. Готовы? П-пошли. Их тоже ведите, разговорчивее станут... Три ведра воды принесите...

Недалеко отошли. Фокей на поваленное дерево сел, рядом развороченная муравьиная кочка. Муравьи кинулись белые яйца спасать. Кивнул, без слов поняли. Голым мужикам петли верёвочные на руки и ноги, самих на муравьёв бросили, верёвки за кусты зацепили. Рёв на весь лес! Многие отвернулись, чтоб не видеть тела, облепленные муравьями. Через минуту наказанные хрипеть начали. Фокей знак дал, их с муравьиной кучи подняли, водой муравьёв смыли, на телегу отвели.

— П-продолжать, или отвечать будете?

Ватажники переглядывались, на рыжего бородача все смотрели. Тот крякнул и шагнул к Фокею.

— Не казни ребят, воевода. Я атаман тутошний! В тутошних краях старше меня не ищи.

— Л-люблю смелых! Звать к-как?

— Наумом Лихим кличут.

— Молодец, Наум! А ты знаешь, что тебя ждёт?

— Разумею: хоть за мной больших грехов нет, а схлопотать можно два столба с перекладиной. Но смотреть не могу, как ты истязаешь людей моих.

— Ха! А ты вроде к-как святой!

— Без святости мы. Но брал по малости и людей не терзал.

— П-проверю. А теперь у-укажи, кто меньше виноват. Дам плетей и отпущу.

— Из этих никто не виноват, я их смутил, с меня и спрос.

Фокей отошёл в сторону. К нему подвели атамана.

— Н-наум, ты мне по нраву — за своих людей стоишь. Могу взять на Вычегду, много не обещаю, но сыт будешь. П-пойдёшь?

— А на муравьёв не посадишь?

— П-провинишься — хлеще п-получишь. Не люблю вертёж. Однако ж п-по рукам?

— Быстёр ты, воевода... Пожалуй... иду!

— Ладно. Вроде как п-правильно соображаешь. Сей час п-появится галицкий голова с дьяком, с п-писарями. Дознаваться начнут. Н-на всех п-поклёп возведут, не отмоешься. Заранее разделить т-тебе надо...

Быстро договорились: троих Наум с собой брал, четверых отдавали голове галицкому, там оказался и прислужник постоялого двора, муравьями травленный. Остальных прямо тут, у дороги на обочину бросали, спустив порты, и отсчитывали по десятку горячих. Высеченные понимали, что легко отделались. Без шума исчезали, захватив с собой помятых и покусанных муравьями.

В этот момент налетел голова, на Фокея зашумел, как он смеет разбойников отпускать. Фокей, не дослушав его, гаркнул во всю мощь своей груди:

— Замолчь! Н-не ори! Я ещё громче м-могу! — И тише добавил: — Это не разбойники, а ребятишки р-расшалились, а ты их унять н-не мог. Пришлось мне...

— Вои мои тут! Твоих-то не видать!

— Верно, р-ребята у тебя — золото, с полуслова п-понимают. А ты, голова, подойди, на ушко с-скажу: если опять в округе шалить станут, п-приду и тебя голым задом вон на ту м-муравьиную кучу посажу!

...До Владимира добрались без помех. А вот дальше в Москву фокей с Юриями поехал один, Клим надолго задержался во Владимире — Неждан тяжело болел.

При встрече дорогого гостя Неждан с постели всё ж встал, да двигался еле-еле — это быстрый на ноги мужик! Роста он и так небольшого, а сейчас согнулся, сгорбился. На свою жизнь сетовал:

— Дохожу, брат Клим... белый свет не мил... А вот увидел тебя, полегчало.

— Доходишь, а чего ж молчал? Прислал бы весточку.

— Весточку... Между нами восемьсот вёрст, не ближний свет. Да и тебе не тридцать... Знахарки признали: сухотка, мол, пристала. Нет от неё избавления... Вот живьём и сохну помаленьку...

Клим руки помыл и тут же за него принялся:

— Давай посмотрю, что у тебя за сухотка.

— Прямо сразу?

— Сразу, а чего тянуть?

— Живот болит?.. А грудь?.. Кашляешь?.. Тут болит?.. А тут?

— Ты бы, Климушка, лучше спросил, где не болит. Проще было б.

— Молчи, молчи... Кашляни... Ещё...

После осмотра Клим сухотку отверг, а признал запущенную чахотку. Мол, хрен редьки не слаще! И начал лечить. Варил взвары разные. Потребовал сала гусиного, медвежьего, собачьего... Кормил строго шесть раз в день, сытную пищу при нём варили. Иной раз в постный день скоромным кормил, предупреждая, что грех на себя берёт. А Неждан посмеивается:

— На моей душе, брат Клим, столько грехов, что золотник собачьего сала не в счёт!

Через две седмицы Неждан, как говорится, на ноги встал: смело без палки по светёлке ходил. Тут на обратном пути домой Фокей с ребятами заехал. Рассказов было... Фокей похвалил Наума и его друзей — в Москве не баловали.

Клим раньше зимы возвращаться в Соль Вычегодскую не думал: для Неждана осень — самый тяжёлое время. Однако всё складывалось как нельзя лучше, погода стояла сухая, с морозцами. Неждан заметно побеждал болезнь, перестал горбатиться, бросил палку и охотно гулял с Климом по саду. Рассказывал о своей жизни — послушать было чего...

Ныне всем его хозяйством заправлял приказчик Левко, а по дому хозяйничала разбитная бабёнка Дарья, жена Левко. Тут же бегали и Неждана называли дедом ребятишки. Клим вспомнил и не удержался спросить — это та самая Даша, которая в первый день ареста принесла передачу Левко.

— Та самая. Такая у них любовь!.. А её за другого просватали. Пришлось мне встревать — помог умыкнуть.

— Неждан, мне тогда ещё странным показалось: ты такой осторожный, а тут сразу доверился этому Левко.

— Такие дела сразу не бывают. Этого Левко я лет десять знал. Мужик за ум взялся, из ватажки ушёл. У него удачно получилось — к Вяземскому пристал. И вдруг сорвалось, хорошо, на меня вышел.

...С Нежданом всё шло нормально. Клим уже наводил справки о попутчиках до Вычегды, и вдруг... В предпразднество Введения (20 ноября) пришло страшное известие: скончался царевич Иоанн Иоаннович. Накануне будто бы прибил его отец, государь всея Руси. Он поболел слегка и умер.

Похоронно гудели колокола, по вновь преставившемуся служили панихиду, народ толпился на улицах — и верили и не верили случившемуся. Тогда на соборной паперти появился неизвестный юродивый, возглашавший принародно, что Господь покарал царя неправого, сделал его сыноубийцей.

Правда, юродивый вскоре исчез, а приказные и стражники вылавливали болтунов, непочтительно говорящих о государе.