Второго Рима день последний

Кесарь золотой буллой подтвердил обещание отдать ему Лемнос в ленное княжение, если он сможет отразить нападение турок. Сама печать стоит уже немало бизантов, а кесарь ещё собственноручно начертал на документе свой тройной крест.

Мегадукс Лукаш Нотарас после похода заперся у себя дома. По совету Джустиниани кесарь решительно запретил ему впредь выходить в море с дромонами. Нотарас, со своей стороны, не менее решительно стоит на том, что поступил правильно. Он обвиняет кесаря в трусости и заискивании перед латинянами.

Нотарас дал понять, что ждёт Джустиниани для разговора по вопросам обороны города и расстановки гарнизона. Как мегадукс и командующий флотом кесаря, он считает себя, по меньшей мере, равным Джустиниани, невзирая на высокий ранг последнего. Прежде всего, он, конечно, хочет узнать, какое место Джустиниани отвёл ему в плане обороны. И обойти его нельзя: он слишком высокопоставленная, влиятельная особа. Правда, латинские капитаны обладают всей полнотой власти на своих кораблях и подчиняются только кесарю. Поэтому реально Нотарас имеет под своим командованием только те пять прогнивших неповоротливых дромонов. Но даже они – собственность кесаря, хотя мегадукс и приказал их отремонтировать и оснастить за свой счёт.

При всей своей популярности, сейчас он очень одинокий человек, мегадукс Лукаш Нотарас. По крайней мере, во дворце. Джустиниани не торопится. Он рыцарь удачи, вознесённый до протостратора, и поэтому острее осознаёт высоту своего положения, чем наследственный Великий князь. Неужели, мальчишеское соперничество станет основой взаимоотношений между этими мужами? По-существу, город полностью во власти латинян и греки уже не имеют в нём никакой реальной силы, хотя кесарь умудряется этого не замечать.

В порту господствуют латинские корабли. Закованные в железо отряды Джустиниани и венециан владеют городом и ключевыми позициями на стенах.

Возможно ли, что Джустиниани втайне затевает большую политическую интригу? Непосредственно и через женщин он наладил связи с влиятельными пролатински настроенными греками. Если флот Папы и Венеции с отрядами латинян придёт на помощь вовремя, и в результате осада для турок окажется неудачной, султан Мехмед потерпит поражение, то, скорее всего, Константинополь станет опорным пунктом латинян для расширения торговли на Чёрном море и завоевания расколотого турецкого государства. Уния уже оглашена. Неужели, империя опять станет латинской, пусть даже нынешнему кесарю и позволят остаться на троне в качестве марионетки? Будет ли победитель довольствоваться положением вассала на Лемносе? Моя греческая кровь делает меня подозрительным. Сомнения живут в ней, за тысячелетие привыкшей к политическим интригам. С каждым днём всё меньше латинского остаётся во мне. Я сын своего отца. Кровь возвращается на родину.

25 февраля 1453.

Кажется, страх охватил город. Люди стали неразговорчивыми и с подозрением смотрят друг на друга. В церквах множество молящихся. Богачи прячут добро в сундуки, зарывают сундуки в землю, опускают их в колодцы или замуровывают в подвалах. Многие архонты ходят с руками, распухшими от работы, к которой не привыкли. У них виноватые глаза и рукава забрызганы раствором.

– Что-то происходит,– сказал сегодня мой слуга Мануэль. – Я вижу, слышу, нюхом чую. Но что это, я не знаю. Объясни мне, господин.

Мне тоже кажется: что-то висит в воздухе. В порту какое-то беспокойство. Людки снуют между кораблями. Венецианский совет Двенадцати заседает за закрытыми дверями.

26 февраля 1453.

Я уже успел раздеться, когда Мануэль сообщил мне, что меня спрашивает молодой греческий парень. Я достаточно устал.

Парень вошел, не поклонившись, и стал с любопытством осматриваться, морща нос от запаха кожи, лака и средства для чистки металла. Я узнал его: видел как-то на Ипподроме. Это был младший брат Анны Нотарас.

Мне стало зябко. Резкий ветер за окном стучал ставнями.

– На улице темно,– заговорил юноша. – Небо затянуто тучами. С трудом видишь собственную руку.

Ему семнадцать лет. Он красивый юноша, знающий о своей красоте и высоком происхождении, что ему явно не на пользу. Моя особа вызывала в нём повышенный интерес.

– Ты убежал от турок,– продолжал он. – О тебе в городе много говорят. Как-то, мне показывали тебя, когда ты проезжал мимо верхом. Мой отец желает поговорить с тобой, если тебя это не слишком затруднит.

Он отвернулся.

– Как я уже сказал, на улице темно. Не видно собственной руки.

– Я не любитель бродить по ночам, но не могу ослушаться приказа твоего отца.

– Это не приказ,– ответил он. – Мой отец не может тебе приказывать, ведь ты доброволец Джустиниани. Отец не собирается разговаривать с тобой как солдат с солдатом. Ты будешь его гостем. Или его приятелем. У тебя может быть для него ценная информация. Он удивляется, что ты его избегаешь. Ты ему очень интересен. Но, конечно, он не хочет доставить тебе неприятности, если тебе кажется, что вам лучше не встречаться.

Он говорил оживлённо и весело, словно пытался скрыть смущение от полученного задания. Это открытый приятный юноша. Наверно, он тоже неохотно выходит из дома по ночам. Почему его отец считает простое приглашение настолько тайным, что не доверил сделать его слугам, а послал собственного сына?

«Жертвенный ягнёнок», подумал я. «Хорошо откормленный ягнёнок на алтаре властолюбия. А значит, при необходимости, мегадукс готов пожертвовать собственным сыном».

Брат Анны Нотарас. Одевшись, я улыбнулся ему дружелюбно и легко тронул за плечо. Он вздрогнул и покраснел, но улыбнулся в ответ. Значит, не посчитал меня человеком низкого происхождения.

Ночной северный ветер сбивал нам дыхание и плотно прижимал одежду к телу. Тьма была, хоть глаз выколи. Между летящими по небу тучами иногда проглядывало чёрное, усеянное звёздами небо. Жёлтый пёс увязался за мной, хотя я и приказал ему оставаться дома. Но он скользнул в темноту между моими ногами. Я взял у Мануэля лампу и протянул её юноше. Нелегко было ему проглотить это, но всё же, не возражая, он стал освещать нам дорогу. Что он думал обо мне? За нами всё время следовал пёс, словно охранял меня даже вопреки моей воле.

Во дворце Нотараса было темно. Мы вошли в маленькую угловую дверь возле городской стены со стороны моря. Казалось, ночь скрывает чужой настороженный взгляд. Шумящий, стонущий ветер что-то говорил мне, только слов его я не мог разобрать. В моей голове тоже шумело. Будто оглушил меня этот резкий ветер.

В коридорах стояла мёртвая тишина. Тёплый воздух повеял нам навстречу. Мы поднялись по ступенькам. В комнате, куда привёл меня молодой человек, был секретер, перья, бумага и большие книги в красивых переплётах. Перед иконой Трёх Царей горела лампа с душистым маслом.

Его голова была опущена, словно от тяжких забот. Он не улыбался. Принял моё приветствие как полагающиеся ему почести. Сыну он сказал только:

– Ты мне больше не нужен.

Юноша явно почувствовал себя оскорблённым, но постарался этого не показать. Ему очень хотелось узнать, о чём мы будем говорить. Но он покорно склонил свою красивую голову, пожелал мне доброй ночи и покинул комнату.

Как только молодой человек вышел, Лукаш Нотарас оживился, посмотрел на меня с любопытством и сказал:

– Я знаю о тебе всё, господин Иоханес Анхелос, поэтому я намерен говорить открыто.

Я понял, что он знает о моём греческом происхождении. Для меня это не было слишком большой неожиданностью, и, всё-таки, неприятно удивило.

– Ты хочешь откровенного разговора,– ответил я. – Так говорят те, кто намерен скрыть свои мысли. Человек не всегда может быть откровенным даже с самим собой.

– Ты был советником султана Мехмеда,– начал он. – И покинул его лагерь осенью. Человек такого положения не сделает этого без вполне конкретных целей.

– Сейчас речь о твоих целях, мегадукс,– ответил я. – Не о моих. Ты бы не стал вызывать меня сюда тайно, если бы не считал, что я могу оказаться полезным для твоих целей.

Он сделал нетерпеливый жест рукой. На его пальце сверкнул перстень величиной с детскую ладонь. Короткие рукава его зелёного халата были изнутри подшиты пурпурным шёлком и украшены золотым шитьём как у кесаря.

– Ты сам с первого дня искал контакта со мной,– продолжал он. – И был достаточно осторожен. Это правильно: так лучше и для тебя и для меня. Ты поступил ловко, когда, как бы случайно, познакомился с моей дочерью. Потом ты проводил её домой, когда она потеряла свою подругу. Я был в море, и ты рискнул прийти сюда среди белого дня. Конечно, ты хотел лишь встретиться с моей дочерью. Умно.

– Она обещала рассказать тебе обо мне,– заметил я.

– Моя дочь в тебя влюблена,– усмехнулся он. – Она не знает, кто ты и не догадывается о твоих намерениях. Она впечатлительна, горда и не знает ничего.

– Твоя дочь красива,– сказал я.

Мегадукс движением руки как бы отмахнулся от моих слов.

– Ты, конечно, выше подобных искушений. Моя дочь не для тебя.

– Не будь в этом так уверен, мегадукс,– ответил я.

Впервые он позволил себе изобразить удивление.

– Время покажет, чем всё это закончится,– наконец сказал он. – Твоя игра слишком сложна и небезопасна, чтобы мешать туда женщину. Разве только для видимости. Но не более. Ты ходишь по острию меча, Иоханес Анхелос, и не можешь себе позволить пошатнуться.

– Ты действительно много знаешь, мегадукс,– заметил я. – Но ты не знаешь меня.

– Я много знаю,– сказал он. – Больше, чем ты думаешь. Даже шатёр султана небезопасное место для разговоров. Даже там есть уши. Я знаю, что ты не в ссоре расстался с султаном. Знаю, что он дал тебе немалое состояние в драгоценных камнях. К сожалению, это также известно кесарю и его хранителю печати Францу. Поэтому, с тех пор как ты прибыл Константинополь, каждый твой шаг под надзором. Не хочу знать, сколько тебе пришлось заплатить, чтобы записаться добровольцем к Джустиниани. Все латиняне продажны. Но даже Джустиниани не спасёт тебя, сделай ты хоть небольшую ошибку.

Он развёл руками:

– Смешно, но лишь авторитет султана Мехмеда хранит тебя здесь, в Константинополе. Так низко пал Второй Рим! Никто не смеет поднять на тебя руку, потому что неизвестны твои намерения.

– Ты прав,– ответил я. – Это действительно смешно. Даже после того, как я убежал от султана и изменил ему, меня охраняет его могущество. Я ощущаю это каждое мгновение. Мы живём в сумасшедшее время.

Он улыбнулся тонкими губами:

– Я не сумасшедший, чтобы думать, будто ты можешь открыть мне свои намерения. Ведь я грек. Впрочем, это и не требуется. Разум подсказывает мне, что после падения города ты, в любом случае, займёшь более высокое положение в окружении султана, чем занимал раньше. И если не открыто, то тайно. Поэтому договор…, нет, скорее сотрудничество между нами в определённых границах могло бы быть полезным для нас обоих.

Он смотрел на меня и ждал.

– Всё это лишь твои предположения,– ответил я осторожно.