Бог примет всех

— Желающие пустить пулю, этой красной сволочи есть?!

Варшавский оглянулся на своих офицеров.

«Вдруг никто не пойдет?» — пронеслось у него в голове.

Вышли человек пятнадцать.

— Евгений! Присоединяйтесь!

— Прошу прощение, господа. Я офицер, а не палач. В пленных не стреляю….

— Слюнтяй! Гимназист. Хочешь чистеньким быть.

Он взял коня под уздцы и направился в сторону от оврага, в котором и должно было все произойти. Прошла минута. До него долетела команда — пли! Раздался сухой треск выстрелов, крики, стоны… Пленные падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли офицеры Корниловского полка.

Некоторые расстреливавшие офицеры, молча, отходили от оврага, другие, медленно перешагивая через тела поверженных им врагов, добивали раненых штыками и прикладами. К Варшавскому подошел штабс-капитан, лицо у него как у побитого.

— Что не нравится? И мне не нравится, но это война, поручик. Может быть, эта сволочь, что лежит в овраге, моих родителей в Ростове перестреляла!

— Давайте без истерик, капитан. Сейчас, можно стало все оправдать, любое убийство, любой расстрел. Но я пленных все равно убивать не буду.

День медленно клонился к ночи. Сотня двинулась из села, оставив пехоту в домах, в которых еще утром отдыхали красные. Меж синих туч медленно опускается красное солнце, обливая все багряными, алыми лучами…

***

Утро выдалось холодным и дождливым. Дождь словно барабанщик, монотонно стучал в зарешеченное окно. С моря дул сильный ветер, который гонял по небу темные свинцовые тучи. Где-то в тюремном дворе сухо щелкали винтовочные выстрелы. Все арестованные хорошо знали, что это расстреливали их арестованных товарищей.

Евгений сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Сильно болели недавно полученные раны. Особо беспокоила раненое плечо. Где-то в дальнем конце тюремного коридора послышались гулкие шаги конвоя. В камере вдруг стало очень тихо, так как все сидевшие в ней люди, хорошо знали, что так шагала тюремная расстрельная команда. Каждый из них почему-то в этот миг подумал о Боге и просил его о пощаде. Шаги стихли около соседней камеры.

— На выход!

Кто-то громко зачитывал фамилии, приговоренных к казне людей.

— Дяденька! Помилуйте! Неповинный я! — раздался детский голос. — Да, я ей Богу нигде не был. Не убивайте меня!

— Прощайте господа! — эхом разнеслось по коридору.

Сидевший напротив Варшавского молоденький прапорщик, вдруг зарыдал, уткнув свое лицо в фуражку.

— Не плачь! — строго произнес Евгений. — Ты же офицер, а не гимназист! Слезами их не разжалобишь!

— Поручик! Разве вы не боитесь смерти? — спросил он Варшавского. — Странно. Я думал, что все боятся смерти!

— Куда нам деваться, прапорщик. Бойся не бойся, все равно расстреляют. Просто, советую вам смириться с этим, и не вздумайте падать перед ними на колени.

Снова зазвучали выстрелы. Напряжение в камере нарастало. По коридору снова, уже в который раз загремели шаги конвоя. Шаги приближались. Многих арестантов охватил ужас. Дверь со скрипом открылась и в камеру, в сопровождении двух красноармейцев, вошел мужчина средних лет одетый в кожанку. Он, молча, достал из внутреннего кармана куртки листы — расстрельные списки.

— Гаранин! Гупало! Швецов! — монотонно перечислял он фамилии арестованных.

Последним в списке оказался прапорщик. Он испуганно посмотрел сначала на красноармейцев, а затем перевел свой взгляд на Варшавского.

— Смелее, прапорщик, — стараясь взбодрить его, произнес Евгений. — Смелее….

Он мотнул головой и последовал вслед за другими арестованными. Прапорщик остановился около двери и снова посмотрел на Варшавского. Махнув обреченно рукой, он вышел из камеры. Тюремный двор снова наполнился грохотом выстрелов. Евгений закрыл глаза, стараясь не думать о том. Что его ожидает через полчаса. Рядом с ним, тихо молился мужчина, в прошлом, имевшим небольшой винокуренный заводик.

— Отче наш…. — донеслось до поручика.

— Не переживайте, — тихо произнес Евгений. — Бог примет всех….

— Я тоже так думаю, — ответил мужчина. — Примет ли он души убийц, сказать не берусь.

В очередной раз загремели подкованные сапоги караула. Дверь камеры с грохотом открылась, и все тот же мужчина в кожанке вошел в камеру.

— Ну что, господа буржуи, вот и пришел ваш последний час, — произнес он и громко рассмеялся. — Ну, кто готов?

Варшавский с трудом поднялся с пола. Он, молча, застегнул шинель и с вызовом посмотрел на чекиста.

— Я готов, господин чекист, — громко произнес он и качнулся в сторону.

Его поддержал мужчина, с которым он разговаривал минуту назад.

— Будьте добры, помогите мне дойти до стены, — обратился к нему Евгений.

Тюремный двор был не очень большим. На небольшой площадке у стены в разных вывернутых позах лежали убитые. Налетел ветер, поднимая волосы убитых, он шевелил их одежды, а они неподвижно лежали, словно стараясь запомнить лица тех, кто лишил их жизни.

К убитым подъехала телега. Управляла ей уже не молодая женщина, одетая в черный жакет Она ловко слезла с телеги, подошла к телам и стала рассматривать их. Тех, кто лежал вниз лицам, она приподнимала и опять осторожно опускала, как будто боялась сделать им больно. Евгений видел, как она, плача, укладывала одно мертвое тело за другим. Тяжелые непослушное тела, словно, не хотели лежать на телеге, свешивая с нее, то руки, то ноги Телега, скрипя колесами, тихо уехала… Их выстроили в ряд у стены. Евгений посмотрел на окна административного здания тюрьмы. В одном из них он увидел Катерину, которая наблюдала за казнью. Увидев, поручика Варшавского, она отошла от окна.

— Приготовиться! — громко скомандовал чекист.

Красноармейцы вскинули винтовки. Из-за тучи выглянуло солнце и весело заплясало на гранях штыков. Он снова посмотрел на окно, но там никого не было. Солнце сверкнуло, заставив Евгения закрыть глаза.

— Пли!

Залп вышел не совсем дружным и точным. Упало шесть человек, в том числе и Варшавский.

— Пли! — последовала новая команда.

Что-то сильно толкнуло Евгения в грудь. Он медленно сполз по стене, окрасив ее своей кровью.

— Всех добить!

Он открыл глаза и посмотрел на безусого красноармейца, который уперся в его грудь штыком. Последнее что услышал Евгений, был хруст входящего в его тело штыка. А где-то, совсем рядом, шумело море.