Пыль

— За что его сняли? — спросил Влад, вешая серое пальто. Кое-где на нем ты ли видны швы и заплатки.

— А кто знает? — Женька ткнул пальцем вверх. — Говорят, там решили!

Я задумался. Антон Юрьевич был старым большевиком. Ходили слухи, что он чуть ли не участвовал в обороне Питера вместе с Подвойским в конце 1917 года. Затем работал долго при Коминтерне, но с двадцать седьмого года возглавил нашу школу. Вика как проболталась, что его считали наверху зиновьевцев — наверное, услышала от матери. Но я тогда не придал этому значения. Ира, махнув нам, тоже вошла в раздевалку и повесила зеленое пальто с белым меховым воротником. После смерти отца она стала очень задумчивой, редко шла на разговор. Мы понимали, как ей больно, и старались не напоминать ей лишний раз о горе. «Главное, чтобы Ленка ее не тронула», — подумал я.

— А как его сняли? — вытянул шею Женька.

— Понятия не имею, — проворчал Влад. — Вроде вчера общее собрание было в учительской.

— Не в учительской, а в партбюро, — назидательно сказала подошедшая Марина Князева.

Я присмотрелся. В последнее время Марина стала проявлять сильный интерес с общественной работе. Иногда она начинала и подменять Иру, уходящую в себя из-за горя. Я не успел ничего ответить Маринке. Сверху по ступенькам бежала Вика и отчаянно махала мне рукой.

— Леша… Зайди к Вере скорее. Она ждёт!

— А алгебра? — спросил я с легкой растерянностью.

— Сказали, тебя освободят! Разговор будет долгий…

— Ого! — Женька удивлённо посмотрел на меня. Вслед за ним на меня уставилась и Марина.

Я вошел в учительскую. Однако Вера Сергеевна сидела не за общим учительским столом, а в маленькой комнате — за столом, покрытым синим бархатом. Рядом с ней сидел невысокий рыжий человек в форме НКВД. Я вспомнил, что видел его весной, когда обсуждался вопрос об исключении Мишки. Я вытянулся и с уважением посмотрел на чекиста.

— Заходи, Суховский, товарищ Никольский из НКВД хочет с тобой поговорить.

Я вытянулся. В глазах Никольского мелькнул веселый огонек.

— Не волнуйся, у меня на тебя Алексей самые положительные отзывы. Я хочу только уточнить некоторые моменты.

— Алексей, что ты слышал об Объединённой оппозиции? — Никольский постучал ручкой пера по столу.

— Что Троцкий объединился с Каменевым и Зиновьевым против советской власти. Их разбили в двадцать седьмом, — не задумываясь ответил я.

Вара посмотрела на Никольского, словно желая сказать: «А я вас предупреждала!»

— Верно. Но я имел ввиду не вообще, а в разговорах, — кивнул Никольский.

— Слышал от отца, — кивнул я.

— Где? — насторожился Никольский.

— Пять лет назад. Мы ехали на море с отцом Насти Майоровой, и они говорили в купе про неё. Что Троцкого разбили на Пятнадцатом съезде, и это было связано с Китайской революцией.

— Так… говорили со Всеволодом Эмильевичем Майоровым? — уточнил чекист

— Да. Они какую-то статью про Китайскую резолюцию обсуждали.

— Статью Троцкого? Или Бухарина?

— Вот это не знаю. Мама дверь купе закрыла, а я в коридоре был, — потупился я.

Жаль… — посмотрел в блокнот Никольский. — А не упоминали ли они какие-то фамилии?

— Бухарина точно упоминали. И Троцкого… — вспоминал я.

— А кого-то пониже? Может, из французов? — посмотрел он на меня.

— Готье кажется… да, Готье! — вспомнил я. — И ещё назвал этого негодная Суварина!

Должно быть это прозвучало слишком патетически. Никольский с интересом посмотрел на меня и поднял брови.

— Ты знаешь о Суварине?

— Знаю! — Выпалил я. И тут же осекся: в самом деле, кто, кроме чекиста, может мне помочь? — Он выступал на Пятом Конгрессе Коминтерна и. вредил моему отцу!

Никольский улыбнулся, словно задумался о чем-то. Потом что-то пометил в блокноте.

— Ты уверен? — спросил он.

— Да это известно! Отец готовил тезисы против него, а с ними что-то случилось… — немного растерялся я

— Такие слухи в самом ходили в то время, — кивнула Вера. — Я слышала об этом от Серова.

Мне показалось, что у меня зазвенело в ушах. Серов… Ведь эта фамилия было в письме моего отца матери Вики! Серову или Звездинскому — только им одним она могла отдать бумаги. Вера знала Серова, причём в то самое время… эх, была не была — другого шанса у меня не будет…

— Серов из Наркомата иностранных дел? — спросил я. Мне не надо было разыгрывать удивление.

Никольский оторвался от блокнота и резко спросил:

— Тебе знакома фамилия Серова?

— Да… в детстве пару раз слышал дома. — Сейчас я и сам не знал, соврал я или нет: это все было закрыто для меня, как туман.

— Постарайся вспомнить, в каком именно контексте ты слышал про Серова.

— У нас гости, вот они и упоминали… Но точно не помню! — махнул я головой. — Вот Зворыкин…

— Фамилия Зворыкина тебе тоже известна? — спросил чекист. Его голос стал монотонным, но жестким, как сверло.

— Не только известна, но я и видел его! В Алупке… Незадолго до смерти отца. Они тогда про войну говорили, и Зворыкин доказывал, что Германия наш враг.

— Ну, а твой отец?

— А отец говорил, что немецкие коммунисты не допустят войны, — так же спокойно ответил я.

— Хорошо. Постарайся вспомнить: не говорил ли что-то Зворыкин про товарища Сталина? — постучал пером Никольский.

— Говорил. Что товарищ Сталин и Бухарин должны будут считаться с германской угрозой… А отец процитировал ему товарища Сталина, что преувеличивать германскую угрозу — это недооценивать угрозу британскую…

— Понимаю… А конкретно про нашу политику что-то? Может, Зворыкину что-то конкретное в ней не нравилось? — наводил он меня.

— Да, про Триандафиллова говорил. Что его глубокая операция не очень хорошая. Вот, армию разгромили, а польский народ будет против…

— Запомнил? — вдруг с улыбкой посмотрел на меня Никольский.

— Да, ответил я. — А Суварин…? — спросил я с надеждой.

— О Суварине мы с тобой отдельно потолкуем, — по-дружески махнул рукой следователь. — Бери бумагу и подпиши, — протянул он мне лист.

Я, метели взглянув на лист бумаги, поставил незадумываясь подпись.

— Молодец! Ступай, — махнул следователь. — О Суварине мы с тобой обязательно поговорим, обещаю! — повторил он.

— До свидания, — пробормотал я.

Выходя из учительской, я услышал треск телефонного аппарата и голос Никольского:

— Грамиков? Это Никольский. Подготовьте на проверку дело Майорова! Буду к обеду, удачи!

Мои показания оказались весьма выгодными для Никольского, хотя, понятно, я понятия не имел об этом в то время. Сталин уже заявил о виновности троцкистов и зиновьевцев в убийстве Кирова. 28 декабря в Ленинграде должна была пройти выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством Василия Ульриха, там должны были рассмотреть дела Николаева и ещё 13 подсудимых, включая поэта Мандельштама. Вопрос об аресте Каменева и Зиновьева был уже решен политически. Никольский, действуя снизу, придавал дело объемность, реалистичность.

Вот, например, показания мальчика Алексея, что Зворыкин говорил, будто германская угроза важнее британской. А ведь Зворыкин был зиновьевцем! Случайно ли, что он говорил это в двадцать девятом, через два года после военного кризиса с Великобританией? Нет, не случайно. Зиновьев был заинтересован в дискредитации внешнеполитического курса СССР. Алексей говорит, будто он упоминал Сталина и Бухарина. Прекрасно. А мог упомянуть и Зиновьева, да ребенок просто забыл. Добавим в показанию фамилию Зиновьева. Алексей подписал — молодец, верный мальчишка. Вот, связка уже появилась…

На слова Зворыкина можно посмотреть и с другой стороны. Суховский-старший напоминал ему о мощи германской компартии. Зворыкин кривится: мол, при любом режиме Германия нам будет врагом. Значит, против поддержки немецкого рабочего движения. А кому был выгоден развал немецкого рабочего движения в двадцать девятом году? Только Зиновьеву, потерявшему свой пост председателю Исполкома Комминтерна. Мол, показать, что без меня Коминтерн ноль. Это не просто антисоветчина вообще — это конкретные факты, подтверждающие вредительство. Ответят и Зворыкин, и Зиновьев — будь на то политическое решение!

Или, например, недовольство Зворыкина нашей доктриной «глубокой операции». Зиновьев и его люди против доктрины Красной Армии? А ведь ее отец Владимир Кириакович Триандафиллов погиб в загадочной авиакатастрофе 1931 г. У Триандафиллова были трудные отношения с Тухачевским и Зиновьевьевским блоком. Теперь у нас есть слова, что Зиновьевец недоволен его «глубокой операцией». Не вернуться ли к делу Триандафиллова на новом этапе? Впрочем, это решать Молчанову…

И, наконец, самое интересное. Майоров, бывший заместитель Аметистова, говорил в поезде с Суховским-старшим про Объединенную оппозицию. Да не просто говорили, а еще и упоминали Андре Готье из Французской Компартии. А ведь Готье был в хороших отношениях с тем самым Сувариным на Пятом конгрессе Коминтерна! Майорову интересны французские троцкисты? А почему? Он ведь не московский журналист, которому троцкисты интересны, тем, что они есть. Он не дипломат во Франции, изучающий расклад ее политических сил. Он не профессор истории, занимающийся вопросами партийной борьбы. Майоров был близко к Кирову. И дочка защищала активно сына оппозиционера Иванова. Пора посмотреть по-другому на столь интересные факты.

Даже с Якиром был знаком Павел Сергеевич…

В двадцать шестом году, когда он, выпускник академии, был направлен в Харьков, в штаб Украинского военного округа, его, только начавшего работать в оперативном управлении штаба, вдруг вызвал командующий — Иона Эммануилович Якир. Войдя в кабинет командующего, Щебинин увидел за столом моложавого лобастого человека с приветливым лицом и густой темной шевелюрой, с четырьмя ромбами в малиновых петлицах. Это и был Якир. Он поднял голову, посмотрел на Щебинина изучающим взглядом и легко встал из-за стола. Не дослушав рапорт, подал руку. Сели друг против друга за длинный стол, покрытый зеленым сукном.

— Товарищ Щебинин, — заговорил Якир, — я знаю, что вы превосходно окончили академию, имеете командирский опыт. Скажите, что вы думаете о будущей войне?

Щебинин шевельнул плечами, не сумел скрыть своего удивления.

— Понимаю, — упредил Якир. — Одной фразой на такой вопрос не ответить, тем более что вопрос поставлен общо.

— Конечно, — растерянно усмехнулся Щебининю — Этот вопрос, как и ответ на него, состоит из многих слагаемых.

— Меня вот что интересует: вы можете предполагать, что в случае войны нам придется вести боевые действия не только на территории врага, но, возможно, и на нашей территории?

— Безусловно, — с убежденностью ответил Щебинин. — При нынешней маневренности войск можно создавать перевес сил на самых неожиданных направлениях.

Якир вздохнул и встал из-за стола.

— Сейчас наш генштаб в восторге от Триандафиллова с его «глубокой операцией». Идя взломать фронт противника на узком направлении за счёт скоординированного удара всех родов войск и выйти на оперативный простор. Глубина — двести пятьдесят километров… Красивая формула, я не спорю. Только наш дорогой Владимир Кириакович не учитывает, что не всегда жизнь равна математике. Тысячи обстоятельств могут помешать нашим планам.