Аэроплан для победителя

– Не сразу.

– Отчего вы хоть не намекнули? Отчего позволили мне считать себя победителем? – уныло спросил Лабрюйер. – Я не мальчик, в таких конфетках не нуждаюсь… И мне однажды был дан хороший урок – не лезь в победители, не лезь, сперва досконально все исследуй! И что же – опять?

– Я не хотел говорить вам о своих домыслах, видя, как вы взбудоражены, – объяснил Стрельский. – Вы бы сразу притащили на дачи Линдера и натворили с ним дел. А в этой истории, как я понимаю, под ударом Тамарочка. Если бы вы с Линдером торжественно арестовали нашего иудушку, неизвестно, что бы учинили его наниматели. Но как вы-то поняли, что Савелий наш – предатель? Вам Енисеев объяснил?

– Я не ему поверил, а вам, – строптиво ответил Лабрюйер.

– Значит, убийца все еще не найден?

– Выходит, так. Чертов Водолеев! Ему было очень удобно сообщать все, что у нас на дачах происходит, – достаточно в потемках подойти к забору! А истинный убийца лишь посмеивался! Но почему? Я думал, ваша актерская братия более дружна. Вспомните, как собирали средства на адвоката…

– У Савушки та же беда, что у Ларисочки, – Стрельский вздохнул. – Годы идут, а денег нет. И на горизонте мрачным призраком встает огромная серая тяжелая дверь с выщербленным порогом и липкой от грязи ручкой. Знаете, что это за дверь? В богадельню. Очень легко купить старого артиста, мой друг, очень легко. Он – самое беззащитное в свете существо…

– Но вас-то так просто не купишь.

– Почем я знаю? Может, через десять лет и я охотно продам первородство за чечевичную похлебку.

– Нет, вы из другого теста.

– Тесто имеет свойство прокисать. Вам знаком шекспировский Фальстаф? Нет? Я так и думал. Он очень вовремя помер – когда перестал быть нужным принцу Гарри. И, умирая, тосковал о зеленых лугах. Дай Бог всем нам вовремя помереть.

– Аминь, – сказал Енисеев. Он беззвучно подошел по холодному и рыхлому песку и сел рядом со Стрельским. – Давайте я хоть вам объясню, что не убивал фрау фон Сальтерн. Поскольку этот господин меня и слушать не желает.

– Ну, объясняйте, – Стрельский усмехнулся.

– Одно то, что меня грубыми способами пытались выдать за убийцу, говорит в мою пользу. Я знаю, вы догадались, что Водолеев – осведомитель. Но он же плохо сыграл роль! Он хотел взять глоткой! Вы же это видели и поняли, Стрельский!

– Савушка – плохой актер, юные друзья мои. Передразнить может, сыграть нутром – нет. Если ему покажут– он отлично повторит. А тут ему не показали. И он сделал все что мог, в меру своего скромного таланта. Но я, видно, хотел его оправдать… Я думал об этом – и искал оправдания… мы же лет восемь колесим вместе – из Вологды в Керчь, из Керчи в Вологду…

– А фрау Хаберманн?

– Вот она-то как раз неплохая актриса. Ей можно было поверить. Но это, наверно, ее последняя роль.

– А что, старушка опасно заболела?

– Старушка пропала, – наконец заговорил Лабрюйер.

– Как – пропала? Разве вы не оставили ее у себя?

– Оставили, но сильно за нее беспокоились. В конце концов господин Лабрюйер договорился с полицейским инспектором, и тот обещал ее приютить – где, Лабрюйер?

– У полиции есть квартиры для особых надобностей. Там она была бы в полной безопасности. Я думал, это ваша работа.

– Лиссабонское землетрясение – тоже моя работа? И гибель «Титаника» – тоже? Господи, как я устал… Каким образом пропала фрау Хаберманн?

– Возле ипподрома вдруг выскочила из автомобиля и удрала, – скупо объяснил Лабрюйер.

– Никто ничего не понял, – добавил Стрельский. – Наш шофер чуть умом не тронулся.

– А для чего вы ездили на ипподром?

– Искали автомобиль, в котором вывезли из Майоренхофа тело Водолеева. По крайней мере, я так считаю. Похоже, Тамарочка Оленина как раз тогда видела возле наших дач этот чертов «катафалк» и что-то еще, чему сама не придала значения, вот ее и пытаются убрать. Думаю, в этом же автомобиле привезли той ночью тело фрау фон Сальтерн. Мадмуазель Оленина опознала марку этого автомобиля и даже умудрилась его пометить. Сейчас полицейские агенты ищут его по всей Риге и окрестностям.

– Мы хотели передать фрау Хаберманн агенту, который отвез бы ее на квартиру, как раз у задних ворот ипподрома и назначили встречу, – добавил Стрельский. – И как-то так вышло, что Тамарочка с Алешей первыми побежали на ипподром, мы с Лабрюйером пошли следом, фрау осталась в автомобиле – и вдруг оттуда пропала. Шофер погнался за ней и проворонил.

– Когда это было?

– Сегодня утром.

– И что вы предположили, господин Стрельский?

– Мы с господином Лабрюйером предположили, что она могла встретить кого-то из сообщников Алоиза Дитрихса.

– Черт! – воскликнул Енисеев. – Вы так подумали, потому что еще утром считали преступником меня! И моей скромной персоны в окрестностях ипподрома не заметили. Но теперь-то что вы можете предположить? Кого она могла до такой степени испугаться?

– Она увидела подлинного Алоиза Дитрихса?

– Правильно, господин Стрельский. Слышите, собрат Аякс?

Лабрюйер отвернулся. Ему следовало первым делом подумать о фрау Хаберманн, когда стало ясно, что Енисеев не врет. А он из-за склоки с собратом Аяксом совсем забыл о старушке.

– Послушайте, Енисеев, а вам-то какое дело до Дитрихса? Вы хотит его изловить, чтобы окончательно снять с себя все подозрения? – спросил Стрельский.

– Все гораздо сложнее. Хотя и это тоже. Я телефонировал осведомленным людям в столицу. Мне два дня собирали сведения об этом проклятом Алоизе Дитрихсе! Оказалось, его родителям сообщили, что он погиб в перестрелке! Три недели спустя! Написали, где похоронен этот блудный сын, – и только. Но никто – никто! – не видел его трупа! А что это значит – понимаете?

– Кому-то нужно было, чтобы его считали мертвым, – сделал вывод Стрельский. – Говорите, говорите, это так любопытно! Словно я гимназист, за пять копеек купивший новый выпуск похождений Пинкертона! А кстати – нет ли еще пьесы о Пинкертоне?

Лабрюйер громко расхохотался. Это был дурной смех, ответ организма на перевозбуждение, попытка души выплеснуть обиду и злость – хоть таким странным способом.

– Про пьесу, извините, не слыхал. Так вот, кому-то не просто нужно было, чтобы Дитрихс умер, а чтобы на свет появился другой человек, с другими документами, с другим прошлым, готовый выполнять опасные поручения. Кому-то, кто в состоянии обеспечить воскресшего покойника безупречными документами и деньгами… вполне материальными деньгами…

Лабрюйер вспомнил про пятьсот рублей. Это что же получается – он тратил деньги Енисеева? А с чего бы Енисеев вдруг отвалил ему столь солидную сумму?

– Итак, реинкарнация Дитрихса…

– Что? – хором спросили Лабрюйер и Стрельский.

– Его посмертное воплощение, господа. Эта пакостная реинкарнация угнездилась на солитюдском ипподроме. Там множество людей бывает – конюхи, механики, авиаторы, их ученики, коновалы, плотники, рабочие с завода «Мотор», служители, что за летным полем смотрят, наездники, наконец, которые там днюют и ночуют. Вообще любопытные дела творятся на этом ипподроме. Я не только убийство фрау фон Сальтерн имею в виду. Одно то, что Дитрихс под чужим именем обретается там, где господин Калеп при помощи госпожи Зверевой работает над усовершенствованием аэроплана, в котором заинтересовано наше военное ведомство, уже о многом говорит. Не так ли, брат Аякс? Гоняясь за убийцей фрау Хаберманн, вы одновременно ловите очень опасную сволочь…

– Вам-то что за дело до этой сволочи? – сердито полюбопытствовал Лабрюйер.

– Есть мне до нее дело. Господин Стрельский, опишите мне, пожалуйста, эту мизансцену – кто и где находился, когда сбежала фрау Хаберманн…