Озорные рассказы

Таким путем Мари д’Анбо пришла к тому, с чего ей следовало начать. И она поняла, что раз славный рыцарь вырвался из расставленных ею ловушек, значит его уловила в свои тенета другая дама. Внимательно посмотрев вокруг, дабы выяснить, где ее молодой гость мог найти ножны по своему вкусу, она вспомнила, что красавица Лимёй, одна из фрейлин королевы Екатерины Медичи, а также дамы де Невер, д’Эстре и де Жак были явными приятельницами Лавальера, и порешила, что хотя бы одну из них он должен безумно любить.

И вот ко всем прочим причинам, по которым она стремилась соблазнить своего неусыпного Аргуса — голову коего она не то что не хотела отрубить, но, напротив, мечтала умастить благовониями и осыпать поцелуями, — прибавилась еще и ревность.

Правду сказать, Мари была и красивее, и моложе, и соблазнительнее, и милее всех соперниц, по крайней мере, к такому заключению пришло ее воображение. И, взволнованная всеми струнами и пружинами души и тела, кои приводят женщину в движение, она решилась пойти на приступ и захватить сердце рыцаря, ибо дамы любят брать все, что хорошо укреплено.

Она стала такой душечкой, так к нему подольстилась, так умаслила, что мало-помалу приручила его. И однажды вечером она впала в мрачное настроение, хотя в глубине души была весьма весела, и вынудила своего телохранителя задать естественный вопрос:

— Что с вами?

Она задумчиво отвечала, и слова ее звучали слаще самой сладкой музыки, что она вышла замуж за Малье вопреки своему сердцу и потому очень несчастна; что она не ведала наслаждений, оттого что муж ее ничего в любви не смыслит, и жизнь ее полна слез. Короче, она чиста и сердцем, и всем остальным, ибо додня не получила от замужества ничего, кроме разочарования. Потом она добавила, что любовь, несомненно, должна иметь свою сладость и приносить удовольствия разного рода, поелику все дамы ищут ее, жаждут и ревнуют к тем, кто ею торгует, ибо любовь продается задорого, — в общем, ей любопытно узнать, что такое любовь, и за один день или ночь любви она отдала бы жизнь и навеки безропотно покорилась бы своему другу. Однако тот, с кем ей приятнее всего было бы заняться сей наукой, и слушать ее не хочет, в то время как она сохранила бы их отношения в тайне, зная, как муж ему доверяет, и наконец, что, ежели он по-прежнему будет глух к ее мольбам, она умрет.

И все эти словеса, известные женщинам с колыбели, перемежались паузами, вздохами и выразительными взглядами. Она взывала к небесам, возводила очи горе, внезапно заливалась румянцем и даже рвала на себе волосы… Все, какие есть, чары пошли в ход. И поскольку за словами Мари стояло острое желание, которое украшает даже дурнушек, славный рыцарь весь в слезах бросился к ее ногам, обнял их и припал к ним губами. Правду сказать, добрая женщина с удовольствием предоставила ему возможность их целовать, и даже более того, не думая о дальнейшем, позволила ему дотронуться рукой до своего платья, прекрасно понимая, что, дабы снять оное, надо начать снизу, но этим вечером ей суждено было остаться целомудренной, понеже прекрасный Лавальер воскликнул с отчаянием:

— Ах, сударыня, я самый несчастный и недостойный…

— Нет, нет, что ты!

— Увы, мне заказано счастье принадлежать вам.

— Отчего же?

— Не осмеливаюсь признаться…

— Неужели все так ужасно?

— О, боюсь, что вы устыдитесь!

— Не бойся, я закрою лицо руками.

И плутовка прикрылась ладонями, но так, чтобы сквозь пальцы не терять своего возлюбленного из виду.

— О горе мне! — вздохнул Лавальер. — Однажды вечером, когда вы обратились ко мне с ласковыми речами, я воспылал к вам страстью вероломной, но, не чая добиться счастья и не осмеливаясь открыть вам свою страсть, я поспешил в то веселое заведение, куда ходят все мужчины, и там ради вас и ради чести брата моего, на которую я чуть не посягнул, я заразился, и теперь мне грозит смерть от итальянской болезни…

Дама в ужасе вскричала, точно роженица, и в волнении своем мягко оттолкнула его. Засим бедный и достойный жалости Лавальер направился вон из залы, а Мари д’Анбо, глядя ему вослед, подумала: «Какая жалость!» И она впала в великую печаль, жалея бедного юношу и пылая все большей страстью, ибо теперь он был для нее трижды запретным плодом.

— Кабы не Малье, — промолвила она как-то вечером, найдя своего стража еще прекраснее, чем всегда, — я хотела бы заполучить вашу болезнь, мы страдали бы вместе…

— Я вас слишком люблю, чтобы потерять голову.

И он расстался с нею и поспешил к своей красавице Лимёй. Однако же, как вы понимаете, он не имел возможности уклониться от пламенных взоров дамы в часы трапез и вечерних посиделок, и пыл его непрестанно подпитывался и согревал их обоих, а ей приходилось жить и терпеть, не касаясь рыцаря иначе чем взглядом. И таким образом, ни один из придворных кавалеров не мог пробиться к сердцу поглощенной своими чувствами Мари д’Анбо, ибо лучшей защитой от всяческих чар и соблазнов является любовь, она, подобно дьяволу, все, что любит, окружает стеной огня. Однажды вечером Лавальер сопроводил свою даму на бал к королеве Екатерине, где танцевал с красавицей Лимёй, в которую был безумно влюблен. В те времена рыцари не боялись делить свое сердце между двумя-тремя женщинами. И теперь многие дамы ревновали Лимёй, которая в ту пору еще размышляла, отдаться ей прекрасному Лавальеру или подождать. И перед кадрилью она назначила ему свидание назавтра, во время охоты. Наша великая королева Екатерина, которая из высших политических соображений взращивала любовные отношения и перемешивала их, как пекарь угли в печи, охватывала взглядом милые парочки, менявшиеся местами в кадрили, и говорила своему мужу:

— Пока они сражаются здесь, и речи не может быть ни о каких заговорах, не так ли?

— Да, но гугеноты?

— Ба, приглашайте их, не бойтесь! — засмеялась королева. — Взгляните на Лавальера, подозревают, что он гугенот, но моя дорогая Лимёй[67] скоро обратит его, она прекрасно справляется для своих шестнадцати лет… Он не замедлит вписать ее в свой список…

— Ха, мадам, не верьте слухам, — воскликнула Мари д’Анбо, — у него неаполитанская болезнь, та самая, что сделала вас королевой!

От подобного простодушия Екатерина, прекрасная Диана и король расхохотались, и скоро весь двор узнал почему. Позор и бесконечные насмешки обрушились на голову Лавальера. Каждый показывал на него пальцем, и бедный рыцарь не знал, куда деваться; Лимёй, которую его соперники поспешили предупредить о грозящей ей опасности, тут же к нему остыла, поскольку слухи тогда распространялись мгновенно и каждый страшно боялся сей омерзительной болезни. И вскоре Лавальер обнаружил, что все шарахаются от него, как от прокаженного. Король сказал ему что-то оскорбительное, и славный рыцарь покинул бал вместе с Мари д’Анбо, которую слова короля повергли в отчаяние. Она погубила того, кого любила, обесчестила его и испортила ему жизнь, понеже тогда все медики в один голос уверяли, что те, кто переболел итальянской болезнью, теряют способность испытывать влечение, лишаются возможности иметь детей, а их кости чернеют.

Мало того, ни одна женщина не захочет вступить в законный брак с самым красивым молодым дворянином королевства, если только на него падет подозрение в том, что он один из тех, кого мэтр Франсуа Рабле называл своими «дражайшими паршивцами».

Прекрасный и печальный кавалер хранил молчание, и его спутница сказала ему по дороге из дворца, в котором давали бал:

— Мой дорогой сударь, я стала причиной ваших несчастий…

— Ах, сударыня! — возразил Лавальер. — Мое несчастье поправимо, да и вы избежали огромной беды, понимая, как опасно меня любить!

— Ах! — вздохнула она. — Зато теперь я знаю, что вы будете моим и только моим, потому что за это поношение и бесчестье я обязана вам вечной дружбой, и я всегда буду вашей госпожой и дамой, лучше того — вашей рабой. Я желаю принадлежать вам, дабы смыть следы этого позора, окружить вас всяческими заботами и опекой, и пусть даже завтра объявят, что болезнь неизлечима и убьет вас так же, как нашего покойного короля, я последую за вами и умру вместе с вами от вашей болезни. О да! — Она залилась слезами. — Нет таких страданий, которые возместят вам нанесенный мною ущерб.

Она присоединила к словам безудержные рыдания, ее добродетельное сердце не выдержало, и она упала в непритворный обморок. Испуганный Лавальер подхватил ее и прижал руку к ее сердцу, то бишь к прекрасной и несравненной груди, которая это самое сердце прикрывает. От жара любимой руки дама пришла в себя и почувствовала такое наслаждение, что чуть снова не лишилась чувств.

— Увы! — промолвила она. — Сия поверхностная и лукавая ласка отныне будет единственной нашей радостью. Однако она в тысячу раз лучше тех, что дарил мне бедный Малье… Оставьте вашу руку… Она трогает мне душу, сердце мое так и тает!

На такие слова рыцарь с жалостливой миной простодушно признался, что это прикосновение доставило ему великое наслаждение, в результате которого страдания его от болезни так усилились, что лучше смерть, чем эти муки.

— Тогда мы умрем вместе, — сказала она.

Однако они уже добрались до дома, и, поскольку умереть не было никакой возможности, каждый из них лег в своей опочивальне, думая только о любви, ибо Лавальер потерял свою Лимёй, а Мари д’Анбо познала ни с чем не сравнимое удовольствие.

Из-за такого непредвиденного оборота событий Лавальер лишился надежд и на любовь, и на женитьбу, не осмеливался показаться людям на глаза и понял, что защита одной-единственной женщины обходится слишком дорого, однако же он слишком высоко ценил честь и добродетель, чтобы не находить удовлетворения в жертве, которую принес во имя братства. Но дальше — больше, последние дни его службы стали невыносимо трудными и щекотливыми. И вот почему.

Признание в любви, которую Мари полагала взаимной, ущерб, который она нанесла своему возлюбленному, и испытанное блаженство придали смелости прекрасной Мари, которая впала в любовь платоническую, слегка умеряемую мелкими безопасными утехами. И отсюда последовали игры в пушистого гусенка[68], придуманные дамами, которые после смерти короля Франциска боялись заразиться, но не могли отказаться от своих любовников.

И от этих жестоких ласк Лавальер, играя свою роль, уклониться никак не мог. И вот каждый вечер скорбящая Мари привязывала гостя к своей юбке, держала его за руки, пожирала очами, прижималась щекой к его щеке, и в подобных невинных объятиях рыцарь чувствовал себя точно черт в купели со святой водой, а дама без устали твердила о своей великой страсти, которая не имела пределов, поскольку лишь возрастала на бесконечных пространствах неутоленных желаний. Весь пыл, который женщины вкладывают в плотскую любовь, так что ночью единственным светом является свет их глаз, ушел у нее в мистические покачивания головы, восторги души и экстаз сердца. И за неимением лучшего они с радостью двух ангелов, соединенных лишь мыслями, заводили нежные песнопения, которые повторяли все влюбленные того времени в честь любви, те гимны, что аббат Телемской обители старательно спас от забвения, начертав латынью на стенах своего аббатства, расположенного, согласно мэтру Алкофрибасу, в нашем Шиноне, где я видел их собственными глазами и привожу здесь во благо христиан.