Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Вклад Юрия Витальевича в их совместный труд заключается в водянистой статье, озаглавленной «Философия русской патриотической поэзии» – тема, больше подходящая для курсовой студента-троечника, чем для автора с претензией на что-то фундаментальное. В отредактированном виде она превратится в первую главу «России Вечной», а пока же представляла собой образец того, каким Юрий Витальевич видел язык научного труда: типично мамлеевская неряшливость мысли и слога забавно компенсируется в «данной работе» наукообразными штампами: «Таким образом, мы можем утверждать, на основании опыта поэтов и писателей, их интуиции, но, главное, на основании опыта практически всех русских людей, что Россия предстает как сфинкс, разгадать загадки которого еще никому не дано»[359]; «Проза Толстого, Гоголя, Достоевского, Гончарова, Лескова, Горького („Городок Окуров“), Андрея Платонова, Ремизова, Пришвина и некоторых других образует универсум русского бытия, вселенную национального экзистенциализма, но его исследование уже выходит, конечно, за рамки этой публикации»[360]; «Итак, уже из вышеизложенного исследования, которое связано с духовным рассмотрением русской патриотической лирики, следует, что в России можно различить ее исторический аспект, космологический и метафизический»[361] и так далее.

В этой статье больше всего удивляет то, как много слов понадобилось Мамлееву, чтобы донести не самую сложную и при этом крайне спорную мысль:

Любовь к России не является для русских только естественным патриотическим чувством, а в ней, кроме того, заложено нечто большее, чем просто любовь к Родине. Иными словами, Россия – и Родина, и чудо, и тайна, выходящая за пределы ведомого, и поэтому она к себе так притягивает. <…> Чувство тайны России <…> стало краеугольным камнем русской поэзии, камнем, на котором может быть построен храм[362].

Эту мысль Юрий Витальевич повторяет на разные лады сорок страниц, обращаясь за ее подтверждением к текстам русских классиков – даже не хрестоматийным, а прямо-таки навязшим в зубах: «Умом Россию не понять…»; «Если крикнет рать святая…»; «Но я люблю – за что, не знаю сам…»

За статьей Мамлеева следует подборка стихотворений русских поэтов, посвященных России, – точно так же когда-то стихами о России перебивались материалы в номере журнала «Оккультизм и йога» с мамлеевским очерком об эзотерических практиках в Советском Союзе. Несложный анализ этой подборки сообщает, что самым отечестволюбивым русским поэтом по версии Мамлеева был Сергей Есенин, тексты которого встречаются в ней двенадцать раз; далее следует Александр Блок с девятью стихотворениями, неожиданный Максимилиан Волошин с пятью текстами, и по одному разу выступают Пушкин, Хомяков, Тютчев, Лермонтов, Бальмонт и Цветаева.

Упорное нежелание выходить за пределы школьного учебника станет частью фирменного стиля Юрия Витальевича как философа-метафизика. Вопиющие недостатки его системы мышления признавали даже самые верные последователи и ученики. Однако они оговаривались: «Критика [философской доктрины Мамлеева] <…> ни к чему не ведет, поскольку главное – не интеллектуальная корректность понятий и рассуждений, а стоящая за ними инспирация»[363].

Здесь я хочу забежать немного вперед и обратить внимание читателей на небольшую, но чрезвычайно характерную статью Мамлеева «Розанов сегодня», опубликованную в 1995 году и посвященную выходу двухтомного собрания сочинений Василия Розанова. В ней Мамлеев пересказывает некоторые идеи философа и вступает с ним в крайне наивную полемику: хотя Юрия Витальевича восхищает решительный розановский национализм, противостоящий либеральной смердяковщине, он, например, не может принять антихристианских настроений автора «Апокалипсиса нашего времени». Приведу такой пример обезоруживающей аргументации Мамлеева:

Не раз уже писалось, например, о пристрастии Розанова к «теплому язычеству» и о его критике христианства, которая фактически, я думаю, сводилась к тому, что христианство слишком высоко для человечества и предъявляет таким образом невыполнимые требования к человеку. Отсюда вывод Розанова о том, что христианство ничего не может изменить в мире, что оно не смогло предотвратить, в частности, мировые катаклизмы двадцатого века.

На это, однако, напрашиваются возражения: во-первых, без христианства и без религиозной морали могло быть еще хуже; во-вторых, христианство, как и любая трансцендентная религия, исходит из наличия в человеке реального Божественного начала и на этом строит свои требования, и не вина христианства, что это Божественное начало стало все более и более затемняться в человеке[364].

Есть в этой небольшой статье еще один симптоматичный момент, многое говорящий о том, как Мамлеев читал книги: «Розанов напоминает о словах, которые высказал император Вильгельм: „Славяне – это вовсе не нация, это только удобрение для настоящей нации“. Что-то знакомое, не правда ли, и вполне в духе Гитлера?»[365] То есть изо всех розановских наблюдений Юрия Витальевича заинтриговал только необязательный исторический анекдот, в достоверности которого сомневается сам автор.

Однако напомню: «Главное – не интеллектуальная корректность понятий и рассуждений, а стоящая за ними инспирация».