Кассиопея

– Вернусь, да, – усмехается Мингю, – но пардон. Так в этом дело? В том, что я не ушел туда, откуда пришел?

– Нет, не в этом. Просто… блядь, – Чонхо трет лоб, – просто извини, и все. Я не хотел втягивать во все это посторонних, но оно как-то само собой получилось.

– В тот самый момент, когда ты заставил меня пойти в университет вместо твоего друга, – мгновенно отвечает Мингю.

– Я не заставлял тебя, говорил же.

Мингю открывает рот, чтобы выпалить еще что-нибудь, но передумывает. Чонхо прав – не заставлял. Настаивал, но не заставлял. Он ведь уже думал об этом. Все, что он делает, – только его выбор.

Что же ты выбрал, Ли Мингю?

– Хорошо, – он кивает, – извинения приняты.

Чонхо улыбается и кивает тоже, расслабляется будто немного. Мингю видит, как он разжимает пальцы, которые давили на банку с колой. Видит, и ему немного странно от этого – понимать, что кого-то волнуют подобные вещи. Что он кого-то волнует – его отношение к происходящему.

– Я ведь завтра тоже пойду в университет ваш, – говорит он, опуская просящееся «должен», глядит на Чонхо изучающе, – но у меня одно условие.

– Какое?

Мингю молчит – не спешит озвучивать сразу. Внутри царапается что-то предельно колючее, ворочается точно под сердцем, хочет до глотки добраться и забить ее иглами. Он не знает, почему хочет этого. Не знает, зачем ему расхлебывать то, что заварено совершенно чужими ему людьми. Не знает, но все равно хочет. Думает о перекошенном домишке на Синчхоне, где успел пожить всего несколько дней, думает о том, как голодал неделями. О бабушке думает, которой не смог помочь. Обо всем и сразу думает, но произносит лишь:

– Я поговорю с Тэёном.

Чонхо выдыхает шумно, сжимает опять в руках банку с лимонадом, царапает напряженным взглядом стол. Молчит. Мингю видит, что соглашаться тот не хочет совсем, что хочет выпалить «ни за что», но в то же время Мингю видит и какое-то болезненное смирение.

– Мне надоела ваша драма, – поспешно говорит Мингю, не дожидаясь чужого ответа, – а с Тэёном могу поговорить только я, ибо на меня это не повлияет никак. Мне кажется, так будет проще оставить всю эту ситуацию позади.

– Хорошо. – Чонхо тянет к нему ладонь.

Мингю не хочет смотреть на линии на его руке. Совсем не хочет. Но глядит все равно – мельком, бегло, – а затем вкладывает в руку Чонхо пачку сигарет.

Этой ночью дождь, конечно же, не идет.

В университет они едут в гробовом молчании. Чонхо, нахохлившись воробьем, играет в телефоне, а Мингю от нечего делать смотрит в чужой смартфон, то и дело переводя взгляд в окно. Иногда он встречается взглядами с девушкой, которая сидит точно напротив, и не может перестать хмуриться, потому что не понимает, почему на него так смотрят. Или не на него – на Чонхо? Мингю обернулся бы, проверяя наличие еще кого-нибудь позади, да там окно.

В какой-то момент Чонхо сворачивает игру и печатает что-то, а потом с ухмылкой разворачивает телефон экраном к Мингю, который видит на нем: «Хватит пялиться». Мингю подавился бы возмущением, да не может понять, чему именно хочет возмутиться – тому, что на него незнакомые девчонки пялятся, а он просто пару раз глянул в ответ, или тому, что сам он в основном пялился в телефон Чонхо.

Ёнсе не изменился ни капли за эти два дня – народу только больше стало. Мысль о том, что все осталось по-прежнему, немного глупая и чуточку наивная, но Мингю все равно, если честно. Все равно, но по сторонам он глядит с интересом – куда большим, чем в пятницу. Думает, начнут ли опадать листья к тому моменту, когда ему придется покинуть это место, чтобы никогда больше не вернуться.

Не знает ответа. И не хочет.

У входа в здание факультета Мина Чонхо останавливается и глядит на Мингю с осторожностью. Хочет спросить что-то, но так и не решается. Бросает короткое «увидимся» и идет дальше. А Мингю смотрит ему вслед и чертыхается, потому что забыл спросить, где и когда это самое «увидимся» должно произойти. Если ему придется проторчать здесь еще целый месяц, придется раздобыть средство связи. Он достает из рюкзака маленький ежедневник – чужой – и снова проверяет расписание. Четыре лекции.

Перед самым входом в аудиторию в Мингю влетает Сонёль и, забросив руку ему на плечо, тащит в противоположную сторону под его недовольное бурчание.

– Да не воняй ты так, у нас еще пятнадцать минут есть, а я курить хочу, – ржет Сонёль, когда они заходят за здание в те же кусты, что и в пятницу.

Мингю вздыхает и достает свои сигареты тоже. Не говорить же ему, что хотел за это время успеть с Тэёном поговорить. Пока Сонёль рассказывает, как ездил в эти выходные в провинцию на какой-то фестиваль, Мингю успевает выкурить две сигареты и пролистать целую тетрадь с лекциями Мина.

Они влетают в аудиторию за две минуты до начала занятия и садятся на последний ряд. Сонёль все еще рассказывает что-то громким шепотом, а Мингю его трещание уже не раздражает. Даже появляется ощущение, что он не один. Это так забавно на самом деле – чувствовать себя одиноким в толпе. В местах, подобным этому огромному университету. Чем больше людей, тем сильнее что-то гадкое грызет тебя кривыми зубами изнутри. Мингю на зубы эти уже не обращает внимания – только вполуха прислушивается к чужому шепоту и улыбается пару раз.

В середине лекции он встречается взглядами с Юбином, который сидит рядом с Тэёном, как и в пятницу. Наверное, они теперь всегда парочкой ходят. Ходили ли раньше четверкой? Ходили же. А потом… а потом вот это все.

(Чувства все портят. Ты так не считаешь, Ли Мингю?)

Юбин взгляд первым отводит и дергано отворачивается. Мингю смотрит на его напряженные плечи и, кажется, даже немного сочувствует ему. И Юбин, и Чонхо были втянуты в чужую драму, наверняка этого не желая. Выбрали стороны. Лишились друзей. Мингю от этого всего далек слишком – от людей этих далек, – но, если все случившееся с ним имеет какой-то смысл, имеет значимость, он попытается сделать что-нибудь. Не потому, что ему есть дело, а просто… потому что.

Потому что небо сиреневое. Потому что Кассиопея, у которой здесь нет имени. Потому что миндалем пахнет. Потому что вдохнул жизнь, в которой нуждался столько лет. И она плещется в легких лавандовым морем.

На перерыве между третьей и четвертой лекцией, длящемся полчаса, Сонёль снова порывается вытащить Мингю на улицу, но тот ссылается на дела и сразу же ныряет в толпу студентов. Он находит Юбина с Тэёном сидящими на подоконнике напротив аудитории, где у них должна быть последняя лекция, и застывает в нерешительности, едва вписавшись в поворот коридора. Смотрит какое-то время на мятные конверсы на своих ногах, а после делает шаг вперед. Подходит к ним вплотную, засовывает руки в карманы джинсов. Ждет.

Тэён отрывает взгляд от экрана телефона и поднимает голову. Разевает рот. Молчит.

– Пойдем, – бросает Мингю и сразу же идет дальше по коридору, не дожидаясь ответа. Слышит, как Юбин говорит что-то ему вслед, но не пытается разобрать слов.

Он спускается по лестнице на первый этаж, выходит на улицу со стороны, противоположной той, где Сонёль привык ныкаться с сигаретами, и оборачивается. Тэён, который действительно пошел за ним следом, сразу же замирает на месте. Мингю достает сигареты из рюкзака и со вздохом закуривает.

– Ты хотел со мной поговорить, – выдыхает он дым, – я слушаю.

Тэён говорить не спешит – смотрит на Мингю пристально, взглядом скребясь о каждую деталь его внешности. Изучает внимательно и как-то многозначительно. Мингю же в эту многозначительность нырять не хочет, разбираться – тоже, поэтому просто терпит и ждет.

– Ты изменился, – говорит Тэён спустя минуту, – слишком сильно.

– Я знаю. – Мингю смотрит в сторону и затягивается. – Было бы странным, если бы я не.

– Ты сможешь когда-нибудь меня простить?

Он поворачивается к Тэёну, щурится немного. Думает вдруг, что ответить на этот вопрос не может. Ответить согласием – тем более. Не имеет права просто. Простить может только Мин, который прямо сейчас находится где-то на изнанке мира, и одному богу известно, что творится у него на душе.

– Зависит от того, что ты скажешь, – уклончиво отвечает Мингю, пытаясь прогнать из головы картинки чужого лица – перепуганного и немного потерянного. Выглядел ли он так же в тот момент, когда они стояли друг перед другом, разделенные не просто поверхностью зеркала, а гранью двух миров?

– Я… – Тэён откашливается и опускает взгляд, – я много чего хотел сказать тебе, но у меня в голове полнейший кавардак сейчас. Не думал, что ты хоть когда-нибудь со мной заговоришь.

– Это можно понять, не находишь?

– Да. – Он поджимает губы, а после шумно выдыхает. – Мы с тобой не говорили с того случая, и… я тогда не успел ничего сказать. Я знаю, что уже просил прощения, но… Мне правда жаль. Прости, что поступил так.

Мингю делает последнюю затяжку и бросает бычок на землю, наступает сверху ногой. Отходит в сторону к скамейке, стоящей под деревом, садится, снова пачку достает.

– Что именно ты не успел сказать? – уточняет он наконец, когда Тэён неуверенно присаживается чуть поодаль. Намеренно дистанцию выдерживает.

– Ты все еще любишь меня? – отвечает он вопросом на вопрос и, судя по лицу, сразу же жалеет о своих словах. Потому что не хочет знать ответ – вне сомнений.

– Я – нет, – честно отвечает, – другой Мингю – возможно. – Даже не думает начать сокрушаться по поводу того, насколько странно звучат эти слова, но Тэён, кажется, воспринимает их по-своему – улыбается грустно и кивает.

– Я слишком боялся потерять тебя. – Он впервые смотрит на него прямо и в упор. – Я просто не мог тебя потерять. Но именно это бы и произошло, если бы я не ответил взаимностью. Да, какое-то время все могло бы быть нормально, но мы оба понимаем, что быть другом человеку, которого любишь, слишком сложно, если вообще возможно.

– Потерять не хотел, но потерял, – усмехается Мингю, закуривая. – Стоило ли оно того? Ложь эта?

– Я боялся, – повторяет Тэён, наблюдая за тем, как он выдыхает дым. – Тогда мне казалось, что оно того стоит. Но потом… да, ты прав. Это ложь была. И ты наверняка это чувствовал. А я больше не мог врать ни тебе, ни себе. Это невыносимо.

Мингю прокручивает сигарету пару раз меж пальцев и смотрит на него внимательно. Но видит он не Тэёна, а бесконечно запутавшегося человека, который настолько увяз в страхе потерять близкого человека, настолько боялся, что он перестанет быть частью его жизни, что оступился. Оступился, сглупил, не подумал как следует. Что соврал, веря, будто во благо, что своими руками разрушил и без того полуразрушенный замок чужих надежд, искренне надеясь, что помогает ему быть целым. Дурак ты, Хан Тэён. Оба вы дураки, Мингю думает, каждому миру по дураку.

– Прости меня, – просит Тэён снова, – если сможешь, когда-нибудь. Я все еще не хочу тебя терять.

Насколько сложно играть в любовь, когда не испытываешь подобных чувств к тому, с кем решил сыграть? Режет ли это притворство сердце поперек и вдоль, душит ли по ночам, мешает ли видеть мир четко? Жжется ли кожа на ладонях рук, в которых лежат руки того, кого ты обманываешь, потому что слишком эгоист, потому что слишком боишься потерять? Насколько больно брать чужую любовь, а в ответ отдавать лишь пустышку? Захлебываешься ли ты чужими чувствами, потому что внутри тебя нет вообще ничего, кроме страха?