Жена на продажу, таверна на сдачу

— Да вам и не надо будет! — взмолилась я. — Я вам все деньги отдам! Все, что заработала! А вы их просто передадите Якобсу! И все!

— Обмануть его? — уточнил зануда эльф и снова покачал головой. — Якобс может заломить цену больше, чем вы дадите мне денег. И больше, чем у меня есть. Вы ведь курочка, несущая золотые яйца. Зачем ему пяток золотых, если можно заработать двадцать? Да так он и сделает, увидев, кто собрался вас купить, — он красноречиво продемонстрировал мне еще один золотой, которым собирался рассчитаться за ужин.

— И второе, — он занудно вернулся к мысли, с которой я его сбила, — невозможно купить вещь, которая не продается. Я видел эту таверну раньше, и смотрю на нее теперь. Я вижу разницу. Он просто не согласится продать вас. И этого я никак исправить не могу. Угрожать, принуждать?

Я готова была разрыдаться. Я не сказала ни слова, но вид у меня был жалкий. Признаться, так и села без сил на лавку, и руки уронила на колени. Словно все силы иссякли.

Наверное, высокомерный эльф хотел и дальше сидеть с ушами врозь и делать вид, что сердце у него если не из камня, то уж изо льда точно. Но, как бы он ни пыжился, как бы ни хотел показаться равнодушным и жестоким, а у него не вышло.

— Ну, нет, только не слезы! — воскликнул он испуганно, глядя, как по моей щеке бежит слеза.

— И плакать мне запретите, раз уж я навечно служанка? — прошептала я. — Помочь не можете, так хоть поплакать дайте!

— Ну, есть выход, — мучительно кусая губы и то бледнея, то краснея, нехотя произнес эльф.

— Что?! — воскликнула я. — Какой?!

Он снова посмотрел на меня, словно сомневаясь, а раскрывать ли мне свою тайну.

— Господин эльф! — взмолился еще и Карл, сжимая свою метлу так, что костяшки пальцев побелели. — Сжальтесь! Адель ведь очень, очень хорошая! Добрая душа, и алчности в ней нет совсем! Всегда поможет, пожалеет! Ну, за что ей столько горя? Неужто она не заслуживает хоть немного сочувствия и участия? Что вам стоит помочь ей? Вы ведь благородный эльф, а эльфы славятся своим великодушием!

— Не приписывай всем без разбора эльфам всех добродетелей, мальчик, — сухо ответил эльф, отодвигая от себя тарелку с едой. Верно, своими воплями мы подпортили ему аппетит.

— Но вы-то явно такой! Благородный и великодушный! — с воодушевлением сказал Карл. Он смотрел на эльфа с таким доверием и благоговением, что тот снова смутился.

Опустил лицо и забарабанил пальцами по столу.

— Это часть магии Белого Города, — сухо пояснил он свое нежелание тотчас рассказать мне, как поступить с Якобсом. — И кому попало ее доверять не стоит…

— Так Адель же не кто попало, — доверительно сообщил ему Карл.

— Да, вы не самые опасные люди в этом городе, — нехотя согласился эльф. — Да и Белое Слово всего лишь способ заставить человека говорить правду…

— Что за Белое Слово? — удивилась я.

— Иверсиль, — ответил эльф. — Такое несложное заклятье, которое накладываю эльфы на того, от кого хотят услышать правду. Твое дело договориться с ним о свободе — ну, или заставить его повторить свое обещание. Отдать ему деньги и произнести Белое Слово. И он подтвердит, что дал тебе свободу в обмен на деньги.

— А если Якобс правды не скажет этого, а просто деньги возьмет?!

Эльф задумчиво вздернул брови.

— Ну, тогда ему худо придется, — заметил он. — Его будет корежить и пучить до тех пор, пока он правды не скажет. И если солжет, что ты все еще принадлежишь ему, тоже.

Я ушам своим не верила.

— Вот так просто? — недоверчиво произнесла я. — Без бумаг, без стряпчих?

— Бумагу тоже можете заставить его выписать, — сухо ответил эльф. — Под Иверсилем он подпишет что угодно, если умело подвести его.

— Это как? — Карл разинул рот от изумления.

— Уточните, а не собирается ли он схитрить и сказать людям, например, что вы бежали, — нехотя ответил эльф. — Чтоб люди вас наказали за то. Если такое намерение у него есть — а оно будет, уж мне поверьте! — Иверсиль его вывернет наизнанку. И тогда велите его написать вам вольную, и предупредите, что если он вздумает хитрить, Иверсиль его снова настигнет.

— О, благодарю вас, господин эльф! — прошептала я, прижимая руки к груди. — Вы себе не представляете, что вы для меня сделали! Это так много!

— Это не стоило мне ничего, — сухо ответил эльф. — И я очень надеюсь, что вы не обратите это слово во зло.

— Лжецам не помешает немного поплющиться и попучиться, — заметила я. — Но я обещаю: я не стану злоупотреблять этой наукой.

— Двенадцать серебряных, — сухо произнес эльф. — И ни грошом больше. На эту сумму вы договаривались? Если дадите ему больше, Белое Слово не сработает, потому что вы изначально сделаете не так, как обговорено было.

Эльф толком не поел, что-то разнервничался.

На его лице так и читалась досада. Мол, эх, что же я! Не хотел ведь возиться с этими людишками, зачем я так мягкосердечен?

— Это на любой вопрос можно заставить ответить? — подал голос Карл.

— Абсолютно на любой, — эльф встал, дав понять, что разговор окончен.

— Так может вы, господин эльф, рядом побудете и выступите в свидетелях, — робко попросил Карл. — Такой важный господин! Отец побоится врать при вас.

Эльф лишь покачал головой.

— Я не могу жить тут долго, — ответил он. — А отец твой неизвестно еще когда прибудет. А у меня… дела. Я итак задержался тут непростительно долго.

— Жаль, — грустно произнес Карл.

— Будьте любезны, снимите с меня швы, — обратился ко мне эльф, взяв себя в руки и снова цепляя маску высокомерного безразличия. — Мне нужно идти.

И он, положив золотой на стол в счет оплаты несъеденного ужина, поспешно ушел наверх, в свою комнату.

Карл молча проводил его взглядом.

— Мне кажется, Адель, — таинственным шепотом произнес он, — господину эльфу ты нравишься.

Я покраснела, губы обожгло, словно эльф снова меня целовал.

Я все это время старалась не думать об том поцелуе, не вспоминать. Запереть свои мысли на замок…

— Не думаю, Карл, — ответила я как можно тверже. — Он не любит людей. И со мной просто вежлив из благодарности, что я ему спину заштопала. Он не для меня, это уж точно.

— А по-моему, он хорошо к людям относится, — настаивал Карл.

— Это неважно, — ответила я.

А про себя с отчаянием подумала, что лучше б он поскорее ушел.

***

Папаша Якобс вернулся внезапно.

Мы ждали его только через пару дней.

Но, видимо, у него сердце было не на месте, как там его таверна. И уж не знаю, как он прорвался, какими путями вернулся, раз основную дорогу размыло. Да только вечером, в самый разгар очередного празднования, он появился на пороге, мокрый, грязный злой.

В таверне дым стоял столбом.

Наши гости пили пенящееся холодное пиво и покуривали трубочки.

У ярко пылающего камина — какое расточительство! — наяривал наш небольшой оркестр, отплясывали нарядные парочки.

А в печи, на огромном противне, в горячем жиру, запекались до золотистой корочки куриные окорочка.

С утра я замариновала их в большом котле.

Посыпала солью, перцем, добавила пахучих приправ и свежего, сочного давленого чеснока. А потом смешала маринады, красный жгучий и полюбившийся Карлу майонез, и полила ими мясо.

Все это отстоялось половину суток, до вечера, в погребе.

И теперь зажаривалось, шкворча, брызжа жиром.

И в этом жиру, под окороками, томилась картошка, золотясь и пропитываясь мясным соком и ароматом.

Папаша Якобс со своими двумя жалкими мешками круп был просто жалок, если честно.

На фоне жаркого золотого огня в печи, на фоне жарящегося мяса и дивных ароматов всего пара мешков?! Серьезно?

Он за этим ездил чуть ли не неделю?!

Этим собрался людей кормить долгие дни? На этом хотел заработать?!

Я чуть не прослезилась, глядя, как он ошалело рассматривает собственное заведение, фыркая, как мокрый еж. В один момент мне даже показалось, что он сейчас как заорет: «А ну, все пошли вон!». Но обошлось.

Гости продолжили танцевать и угощаться.

А он лишь недобро на меня посмотрел, внимательно так, пронизывающе. У меня аж сердце в пятки ушло!

Да еще Карлу велел помочь ему с мешками. И торопливо ушел к себе наверх.

Карл прибежал от него, трясясь, как овечий хвост.

— О-о-он требует выручку! — от волнения и страха мальчишка даже заикаться начал. — Де-де-денег и ужин с пивом! Да побольше! Посмотрел на мои новые вещи, грозился у-у-убить, если недосчитается денег!

— Требует — отдай, — твердо ответила я. — Он в своем праве. И знаешь что? Отсчитай мне дюжину серебряных, а все остальное себе возьми. На всякий случай. Вдруг папаша разбушуется и…

У меня язык не повернулся сказать «выгонит из дома».

Но могло пойти и так, мало ли, чего ожидать от этого страшного и жадного человека. Да еще и если он напьется.

Успокаивало одно: в нашей копилке были эльфийские золотые. Я себе взяла лишь один, первый, что дал мне эльф. Он был какой-то особенный. Не знаю, почему.

Когда я касалась его, я как будто бы чувствовала тепло рук эльфа…

Остальные деньги мы положили в копилку. На них Карл спокойно мог купить домик, лошадь, пару овечек, да и жить себе припеваючи.

Я бы даже посоветовала ему это.

Но кинуть родной дом, который, возможно, ему и принадлежит?..

Оставить таверну, в которой есть такой волшебный шкаф? Да он всю жизнь кормить будет! Это же как «горшочек, вари!».

Нет, удирать из таверны — это последний выход.

Выручку за неделю папаша Якобс взял и не поморщился. Слопал ужин. Высосал три больших кружки пива. Карлу и слова больше не сказал.

Но от этого молчания мне становилось тревожно с каждым мигом.

Спустился вниз Якобс уже глубоким вечером, когда посетители наши разошлись, и помощницы наши, перемыв посуду и получив оплату, отправились по домам.

Угрюмый, вонючий, пьяный. Он шатался и громко отрыгивался, раздувая щеки. Перегаром и потом от него разило за версту. Видно, мыться этот господин не очень любил. Да и одежду спирать — это лишнее!

Папаша Якобс, словно большая крыса, нетвердой рысью промчался по всем уголкам, всюду сунул свой нос.

Жадно пересчитал и бочонки с пивом, попробовал и мясо, маринующееся в котле на завтра.

Я следовала за ним как тень.

И когда он, пересчитав все поленья, вернулся в таверну, похмыкивая, я встала перед ним, исполненная решительности.

В кулаке моем была зажата золотая эльфийская монета. Я в ней словно искала поддержку. И чувствовала себя так, будто эльф стоит за моей спиной и охраняет.

Странная, конечно, фантазия. Этот важный господин явно не стал бы со мной возиться и следить, чтоб старикашка меня не обидел.

Но все же так мне было спокойнее…

— Господин Якобс, — как можно тверже сказала я, — мы с вами говорили о моей свободе. Помните?

Якобс трясущимися руками расстегивал пуговицы плаща. За окном снова лил дождь и старик вымок до нитки. Но глаза его горели, как угли. И в лицо было страшно смотреть.

Якобс выглядел так, будто я не приумножила его состояние, а наоборот, по миру его пустила.

Казалось, его вот-вот хватит удар.

— Что, — прошипел он зло и радостно. — О какой свободе ты говоришь?

Я с трудом перевела дух.

— Иверсиль, — произнесла я четко, накладывая заклятье на старика. — Белое Слово.