Первый и непобедимый

* * *

Идя по тропинке к подвесному мосту через Гадючку, я думала, что значит Ряхино «ты об этом узнаешь». Слишком уж выразительно он это сообщил.

На лёгком мосту я на мгновение остановилась, столкнула носком туфли лежащую на его настиле большую сосновую шишку и оглядела оба берега реки — тот, на котором высился наш Огрызок и тот, на котором кроме леса ничего не было.

И вдруг над горами заметила золотой всполох.

Сердце мое ухнуло вниз, радость заполонила до краёв, словно вернулись разом все звуки и запахи, небо из мелкого и тусклого стало бездонно синим и накрыло меня звенящим колоколом.

А когда моргнула, дернулись ресницы, — золотой всполох исчез. До рези в глазах вглядывалась в зубчатый контур гор. Ничего… То ли вечернее солнце сыграло злую шутку, то ли мне просто почудилось…

И мир снова стал сереньким, негромким, небо оторвалось от земли и зависло плоской крышкой на кастрюле Чрева Мира.

Отправив в воду ещё одну шишку, я спокойно пошла домой. Спокойно и задумчиво приготовила ужин. Накормила представительство. Перемыла посуду. Подтёрла пол на кухне. Пошла к себе.

Солнце садилось, золотило окна.

Снизу кинул в стекло камешек Янтарный.

Я привычно распахнула створки, спустила лестницу. Небо было чистое, ни облачка. Совсем пустое. Солнце застыло на нём, как на сковороде.

И я сорвалась.

Когда в окне показалась голова Янтарного, улыбка на его лице меня чем-то не устроила. Просто оскорбила. И я наорала на него так, что он лишь ошарашенно помотал головой, отряхиваясь, словно на него ведро воды выплеснули. И молча стал спускаться. Спрыгнул на землю и пошёл восвояси.

Недолгое время спустя после того, как Янтарный ушёл, в комнату заглянул Рассвет в поисках чего бы почитать перед сном. И тоже узнал о себе много интересного, и чуть не лишился доброй трети хвоста, когда я хлопнула дверью, закрывая за ним.

Потом я швыряла из окна всякие мелочи, преимущественно косметические. Особенно красиво падали маленькие флакончики из разноцветного стекла с душистыми эссенциями. Они разбивались о камни вдребезги, острогранные осколки лучились под заходящим солнцем всеми цветами радуги.

Потом пришёл Град и, деликатно стучась в запертую дверь, спросил, что за гром и звон у меня. Из-за закрытой двери я посоветовала ему не лезть не в своё дело.

Потом я разрыдалась, забралась на кровать с ногами, закуталась в покрывало и села, прислонившись к стене. Ревела, пока нос не распух и глаза не стало щипать.

На улице давно стояла глухая ночь, свежий ветер задувал в распахнутое окно, колыхал занавески. Звёзды горели над горами как осколки моих флакончиков. Красные, синие, зелёные, фиолетовые…

И ни одной золотой звездочки на небе из моего окна не было видно. Хорошо… Словно душу мне этот отблеск пропавший острогранным осколком на тонкие ленточки исполосовал, так больно. Думала ведь до этого, что всё, освободилась, отдала земле свою боль. Куда там… По-прежнему словно стрункой-удавкой горло перехвачено, звенит струнка туго натянутая, режет кожу, поёт. На одном конце её петли я, другой в никуда уходит. В никуда, где скрылся дракон. Не пересекаются пути драконов и людей, у каждого своё небо…

Понемногу я выревелась. И ещё долго-долго сидела молча, прижавшись щекой к холодной стене. На один короткий миг почувствовала, словно где-то далеко-далеко кто-то тихо вздохнул. Показалось, наверное…

Потом мне стало очень стыдно.

Ни за что, ни про что обидела Янтарного, Града, Рассвета. Как плохо… Кто же кроме меня виноват в моих бедах?

Решила хоть осколки пока под окном подобрать, а утром уж заняться исправлением всего остального.

Втянула лестницу, закрыла окно, зажгла свечу. А когда распахнула дверь, увидела стоящую за ней на полу чашу, полную конфет и записку сверху: «Съешь и не злись. И это пройдёт».

Забрала конфеты, печально съела их одну за одной, сидя на кровати. И легла спать с нечищеными зубами.