Молчание Сабрины

Фортт не забыл. Гуффин часто говорил, что люди делятся лишь на два типа: на добряков и злыдней. При этом он считал, что добрякам вечно не везет и с ними постоянно приключаются беды. Ну а за примерами того, как с хорошими людьми эти самые беды приключаются, далеко ходить не нужно было: хватало открыть любой выпуск газеты. Само собой, Фортт не хотел стать одним из этих бедолаг и уже давно решил быть злыднем, вот только его «добрячность» постоянно вылезала не к месту, словно пух из прорех старого плюшевого мишки.

– Это же просто никчемная кукла, – продолжил Гуффин. – Кому какое дело?

– Мне есть дело.

Манера Улыбаться наделил друга хмурым взглядом.

– А может, ты в эту рыжую уродину того, втюрился?

– Что? Нет! – возмутился Фортт. –И не называй ее так!

– Она же не слышит.

– Все равно не называй ее так!

Гуффин сморщил нос, словно учуял что-то мерзкое.

– Фу ты, ну ты! Столько шума из-за какой-то дурацкой куклы. И вообще, мы бессмысленно тратим время. Может, все же поищем Гудвина? Если ты все еще помнишь о деле…

– Гудвин и денежки Брекенбока, – кивнул Фортт. – Как бы я мог забыть, спрашивается, и… и вряд ли он там.

Шут ткнул рукой, указывая на прячущуюся за стойкой невысокую дверь, которая, судя по всему, вела в задние помещения, – на ней висел большой замок.

– Если только он не умеет проходить сквозь стены, – согласился Гуффин. – Хотя кто его знает. Вот если бы меня спросили… эй, что это с тобой?

Фортт застыл. Он глядел куда-то в бок, и на нем совершенно не было лица.

Гуффин проследил за его взглядом и округлил глаза:

– Да будь я проклят!

На стене слева от стойки висела большая мрачная картина в массивной резной раме, на которой был изображен не кто иной, как хозяин лавки собственной персоной и в полный рост. Свечной огонек вырвал из темноты: фрак, четыре руки, белые перчатки, длинный алый шарф, двууголку и носатую маску.

Переглянувшись, Пустое Место и Манера Улыбаться подошли к портрету и принялись его разглядывать. Оба при этом морщились и сопели – из них вышли бы недурные галерейные критики: в искусстве шуты ничего не смыслили.

Картина была написана в весьма темных тонах – так, что создавалось ощущение, будто сам хозяин лавки стоит перед посетителями, выглядывая из окружающего его мрака. Неизвестному художнику удалось изобразить кукольника Гудвина весьма похоже. Пугающе похоже.

Гудвин из переулка Фейр вовсе не был добрым игрушечником, который любит дарить детям счастье и радость, создавая чудесных кукол. Он был таинственным и скрытным господином, от которого всегда веяло жутью. И даже когда Гудвин не надевал свой сценический костюм с двумя дополнительными руками, менее жутким он не становился. От одного взгляда на него в эти моменты в голове возникала мысль: «Любопытно, где сейчас две его другие руки? Может быть, они ползут по полу или по стене, подбираясь ко мне, чтобы вцепиться?»

И все же самым зловещим в Гудвине было то, что никто не знал, как он выглядит на самом деле, ведь кукольник никогда не снимал свою маску. Многие гадали, кто же под ней, но эта тайна так и осталась тайной…

В последние годы о Гудвине ничего не было слышно, и Фортт думал, что тот давно умер. В любом случае Пустое Место искренне считал, что явиться к нему за долгом – идея не из лучших, и сейчас, разглядывая зловещую картину, он почувствовал, как его недоброе предчувствие переросло в уверенность: нужно убираться отсюда, пока не поздно…

И все же, как бы Фортту ни хотелось покинуть это мрачное место, он не мог просто развернуться и уйти. Шут напомнил себе: «Играй роль», – и, постучав костяшками пальцев по холсту с нарисованным хозяином лавки, позвал:

– Гудвин! Неужели ты думаешь, что можешь позволить себе вот так просто… э-э-э… как это называется?

– Окартиниться? – предположил Гуффин, ткнув пальцем в картину и нечаянно проделав в холсте дыру.

– Окочуриться, – уточнил Фортт, вспомнив висельника в переулке.

– Ой, какое плохое, некрасивое слово. Мне нравится!

Гуффин подставил глаз к проделанной дырке и начал вглядываться в нее с таким усердием, словно за холстом была вовсе не стена лавки.

– Что там? – спросил Фортт.

– Стена лавки. А на ней надпись: «Нужно найти Гудвина, Пустое Место». Здесь должны быть какие-нибудь следы. Может, потайной ход, или еще что…

Шуты взялись за поиски. Они исследовали один за другим все проходы между стеллажами, заглянули за старые, еденные молью портьеры на стенах, сунули носы в ящики, в которых были лишь опилки да скомканная оберточная бумага. Ни потайных ходов, ни хозяина, ни каких-либо его следов они не нашли. И это несмотря на то, что в лавке игрушек все же было нечто такое, что кому-то чуть более наблюдательному могло бы показаться странным: в этом темном, кажущимся покинутом месте имелись в наличии несколько предметов, которые весьма активно пытались, образно выражаясь, не бросаться в глаза. Если бы уже упомянутый чуть более наблюдательный, чем шуты, господин сейчас здесь присутствовал, он непременно составил бы список. И список этот выглядел бы так:

1. Среди трухлявых тростей в отделении для зонтов вешалки-стойки прячется дубинка. Она один-в-один похожа на те дубинки, которыми господа полицейские прокладывают себе дорогу к повышению по службе, стуча ими по головам прохожих. Почему она здесь? Зачем? На что она намекает?..

2. На ручке запертой двери, ведущей в задние помещения, висит нитка, а на ней – обрывок алой резинки: когда-то это был прелестный воздушный шарик. Что он делает в этом запустелом месте? Достаточно ли он неуместен здесь и сейчас, чтобы вызвать подозрение?

3. На одном из стеллажей пылятся кукольные очки. Но зачем куклам очки, если у них не может испортиться зрение? Для чего этот предмет нужен на самом деле?

4. У стены, выглядывая из-под бурого кленового листа, лежит грязный носовой платок, на уголке которого вышиты инициалы «Г.Б.». Кому он может принадлежать? Самому Гудвину? Или же кому-то другому? А если покупателей у него здесь давно не водится, то кто же в таком случае потерял этот платочек?

5. В комьях пыли внутри маятникового ящика настенных часов притаились корешки от бланков для почтовых пересылок. На них еще можно различить гербы Почтовой службы Пыльного моря и Почты Габена. Кто, куда, кому и что пересылает?

6. Из кармана ветхого черного пальто – единственного предмета одежды на вешалке – торчит поварешка. Крайне неуместный и странный предмет для лавки игрушек. Вряд ли Гудвин замышлял сделать куклу-повара. Так что же поварешка тогда здесь делает? Украдена? Не могла же она сама появиться в этом кармане?!

Было и еще кое-что – то, что скрывалось на полу, прямо за стойкой, но шуты ни на что из перечисленного не обратили внимания. Что уж говорить о каких-то лопнувших шариках и поварешках, если их особо не заинтересовал даже замок на двери, ведущей в задние комнаты, который выглядел так, будто его нарочно повесили, чтобы скрыть за этой дверью все тайны мира.

В какой-то момент Манера Улыбаться потерял терпение и воскликнул:

– Не прячься от нас, Гудвин! Мы все знаем! Мы все понимаем! – в его голосе прозвучало деланное сочувствие. – Однажды почтовый дирижабль упал на кабаре «Тутти-Бланш», возник пожар, все сгорели, весь квартал зачах, и один несчастный кукольник оказался совсем на мели. Ему нужно было спасать семейное дело, и он пошел к своему старому (ныне покойному) другу. Без задних мыслей он взял в долг две сотни пуговичных фунтов на поддержание семейного дела. Но время шло, и задние мысли появились сами собой! Мыслишки вроде тех, что состоят из черных ходов, путей к отступлению, провалов в памяти и избегания разговоров и встреч. Ты, верно, думал, Гудвин: «Раз мой друг умер, долг можно и не платить! Какое удачное стечение обстоятельств! Зачем ему денежки? Смерть разорвала договор!» Но спешу тебя огорчить! Есть расписочка! Мистеру Талли Брекенбоку, сыну Грэхема Брекенбока, у которого ты, Гудвин, и взял в долг упомянутые двести «пуговиц», они срочно нужны! Вот прямо сейчас! Мы тут, знаешь ли, пьесу новую ставим, так что…

– Он не ответит, – сказал Фортт, когда стало очевидно, что ни в одном из углов в лавке хозяин не прячется. – Его здесь нет.

– Либо он просто хочет, чтобы мы так подумали, – упорствовал Гуффин. – Я видел на стойке какую-то тетрадку. Может, в ней что-нибудь найдется любопытненькое…

– Что еще за тетрадка? – удивился Фортт. – Ничего там не было. Думаешь, я бы не заметил ее?

– Кажется, кому-то самое время обзавестись моноклем, – хмыкнул Гуффин. – Двумя моноклями! На оба глаза.

– Может, просто очками?

– Нет двумя моноклями, потому что ты дважды слепой, как гигантский сом из канализации…

– Сома из канализации не существует, – пробурчал Фортт. – Это городская легенда…

Пустое Место и Манера Улыбаться вернулись к стойке, и у Джейкоба Фортта глаза на лоб полезли. На ней, рядом с ржавым звонком для вызова хозяина и кассовым аппаратом, и правда лежала толстая тетрадь в темно-красной кожаной обложке.

Гуффин поставил свечу рядом со звонком и потянулся было за тетрадью, но Фортт успел первым.

«Нет уж, – схватив ее, подумал он. – Хоть что-то я выясню сам – без… подсказок».

Раскрыв тетрадь, Фортт увидел на первой же странице выведенное изящным размашистым почерком заглавие: «Книга учета клиентов».

– Что там? – с досадой и нетерпением спросил Гуффин.

– Кажется, кукольник записывал сюда сведения о проданных куклах и о тех, кто их у него заказывал, – ответил Фортт, листая тетрадь.

– Ску-у-ука!

«Может, и скука, а может, я узнаю, кто ты…»

Фортт на миг оторвался от книги учета и бросил быстрый взгляд на неподвижную куклу. И вновь ощутил иголку, кольнувшую сердце. Он ни за что не признался бы Гуффину, что чувствует, и уж тем более не сказал бы ему ни слова о том, кого ему напомнила эта кукла. А напомнила она ему почему-то девушку с соседней улицы, к которой он когда-то испытывал тайные теплые чувства и которую однажды, в тот самый день, как он наконец осмелился сообщить ей о своих чувствах, на куски разрезал трамвай.

Фортт проглотил вставший в горле ком, сжал зубы и нахмурил брови, вновь напяливая на себя костюм того, кем не являлся, и продолжил листать тетрадь с напускным равнодушием.

– Эй, Манера Улыбаться, – усмехнулся Пустое Место, ткнув пальцем в страницу, – ты только погляди на это красноречие, на этот слог! Вычеркнуто! Вычеркнуто! Все клиенты Гудвина или мертвы, или выбрали себе более… гм… более…

– Более что-то другое, – добавил Гуффин. Шут вновь склонился над куклой и принялся ее изучать, едва не возя по ней носом. На его лице при этом было написано обычное Гуффиновское отвращение. – Пустое Место, перелистай на конец… поглядим на даты…

Фортт облизнул палец и взялся листать страницы. Делал он это неаккуратно и поспешно, а зря – если бы он вник в строки, которые так легкомысленно пропускал, то узнал бы много занимательных вещей. Жизненно важных вещей. Возможно, его доверие к некоторым людям после прочитанного оказалось бы под вопросом, а чувство собственной безопасности стало бы всего лишь слабеньким, сильно переболевшим ощущеньицем, которое окончательно развеялось бы от первого же сквозняка. Но он все листал и листал, оставаясь в полном неведении. Наконец, он нашел страницу, на которой записи обрывались.