В интересах истины

— Здесь, в Мариинском, вы впервые выступаете не просто как театральный художник, но фактически как автор спектакля. Каково было вам, привыкшему работать в одиночестве, окунуться в театральную среду — взрывоопасную, амбициозную?

— Во-первых, это большая честь для меня — работать в стенах, освященных великими именами. Во-вторых, коллектив здесь замечательный. Если и были сложности, то только технологические, потому что театр не приспособлен к большим современным постановкам. Здесь привыкли делать спектакли, к сожалению, очень быстро, и мне пришлось переносить премьеру четыре раза. Вместо двух месяцев я работал над спектаклем около двух лет.

— Готовы к тому, что критика будет нелицеприятной?

— Уж что-что, а я свою державу знаю хорошо!.. В самом характере советского человека заложена какая-то неимоверная злоба, зависть, недоброжелательство, жестокость немыслимая… Когда я читаю российскую прессу, иногда волосы встают дыбом.

— Михаил Михайлович, чем все-таки объяснить, что вы всегда находитесь вблизи власти? Сейчас встречались с Путиным, до этого — с Ельциным, Горбачевым. Считается все-таки, что художник должен если не быть в оппозиции, то хотя бы держать дистанцию…

— К сожалению, сейчас мало кто помнит, при каких обстоятельствах я встретился первый раз с правящей верхушкой. В свое время я помогал радио «Свободный Афганистан» — когда афганцы были забыты и оказались вне всякой помощи. Я устраивал аукционы, и деньги, вырученные от продажи картин, шли этому радио, чтобы афганцы могли говорить миру правду о том, что творится на их территории. Моджахеды в то время принципиально не вели переговоров ни с кем из советских руководителей, а у меня был выход на моджахедов, я знал лично многих деятелей афганского сопротивления. Поэтому ко мне обратился посол и попросил меня что-либо предпринять для спасения российских солдат, находившихся в афганском плену. Был создан первый комитет по спасению российских военнопленных.

— С печально известным Ионой Андроновым во главе?

— К сожалению, все делалось, как всегда, через одно место, поэтому лучшего кандидата, чем Андронов, не нашлось… У него была ужасная репутация, он как раз писал очень много против афганцев. Думаю, любой, кто знает Иону Андронова, представляет, каково было его посылать на переговоры в Нью-Йорк с лидерами афганского движения! Я не говорю о том, сколько раз мне потом было поставлено на вид, почему я явился с этим гражданином…

Когда же Иона был отстранен, то мы с Сарой поехали в Афганистан, перешли нелегально пакистанскую границу, встречались с лидерами афганского сопротивления Хейкматьяром и Рабани, привезли сюда их видеообращение для родителей пленных. Хейкматьяр, как вы помните, был одним из самых жестоких боевых командиров, а Рабани — более демократичный, он сейчас президент Афганистана, воюет с талибами. Родители, конечно, ждали хоть каких-то известий о своих сыновьях. Пленки были даны правительству. Мне было сказано, что обращение немедленно пойдет в эфир, поскольку оно было новогоднее. Мы сами перевели его с фарси на русский. И тем не менее, обращение так и не появилось.

Нескольких пленных нам все же удалось освободить по договоренности с Рабани. Но в общем поездка была сорвана. Потому что, опять же, все делалось через жопу, и туда одновременно был прислан Руцкой. Хотя мне правительство давало клятвенные заверения, что в этот момент Руцкого не будет. Но когда мы с Сарой приехали в Исламабад, то первый, кого я встретил, был Иона Андронов, который подготавливал встречу моджахедов с Руцким. Я собирался ехать в глубь страны, по боевым лагерям. Но Хейкматьяр сказал мне, что из-за встречи афганских командиров с Руцким моя поездка отменяется.

Как вы знаете, эта история у них закончилась довольно комично. Когда Руцкой был уже изрядно нагруженный, им в аэропорту перед отлетом дали под видом военнопленного несчастного афганского солдата из армии Наджибуллы, который в самолете устроил им чудовищную истерику, куда его везут. И Иона Андронов уговаривал всех: как мы его привезем — скажем, что он просто от мучений сошел с ума!

Тогда я впервые столкнулся и с Горбачевым, и с Ельциным. В основном это были переговоры о проблемах: дадите вы мне карты минных полей или нет… Афганцы просили что-то дать им в обмен. Один очень древний афганский клан, например, просил указать место, где похоронены 160 человек клана, которые были истреблены советскими войсками. Для того чтобы получить эту информацию, мне нужно было встречаться с главой правительства, с высшими чиновниками…

— Ну а сегодняшняя ваша встреча с Путиным чем продиктована?

— А сегодня я увидел на посту президента человека, который серьезно думает о судьбе России и о судьбе российского искусства. Поэтому я с удовольствием встретился с Путиным, с которым был знаком, правда, недолго, еще в то время, когда он работал в кабинете у Собчака.

— Но согласитесь, что знакомство с властью позволяет вам проще решать многие проблемы…

— Вы знаете — так, как раздела меня эта страна, меня никто в жизни не раздевал! Я не езжу сюда за деньгами. Все, что я заработал в театре, я потратил на материалы для «Щелкунчика»… Россия сегодня — просто уголовная страна. Ворье — от нижних эшелонов до верхних. Полностью криминальное государство. Такого эксперимента, по-моему, еще нигде не проводилось.

— Однако президента вы выделяете из его окружения?

— Я всегда его горячо поддерживал, когда он еще только готовился к президентской кампании. Я в этого человека верю. Говорят о том, что он собирает ГБ, начнет травить интеллигенцию несчастную и прочее… Ну, это такая чушь, от которой уши вянут. Такой распущенной прессы не наблюдаешь ни в одном нормальном государстве. И все они несчастные, не сегодня — завтра их задавят. Где, кто, чего? Я человек 60-х годов. Память у всех короткая очень! Я отсюда вывожу сотни килограммов книг, о которых мы мечтать не могли, своих любимых философов — Хайдеггера, Ясперса, чудеснейшую переводную литературу, за которую можно было срок схлопотать. А то что он собирает бывших сотрудников органов, — так он знает, кому может доверять. Если это люди честные и преданные своему делу, их и надо ставить. Я полностью его понимаю. Потому что чиновник сам по себе — это отъявленное ворье…

— То, что Россия криминальная страна, — это не расхожий миф?

— Нет, и дело вовсе не в том, что разрушен мой памятник или, допустим, подставили меня на миллион при подготовке выставки в Манеже. Криминальны те люди, которые вывозят миллиарды из России. Криминально то, что в руках нескольких людей сосредоточены все недра и богатства страны. И начинается игра в демократию, в частную собственность… Какая частная собственность, что это за бред, который я беспрерывно слышу? На что они приобрели… Каким путем Гусинский мог получить такие деньги? Что, честным? Или Березовский? Россией управляют олигархи — надо же выдумать такое позорное слово…

— Олигархи — слово неточное?

— Ворье — вот точное слово. Конечно, это нужно прекращать. И чем быстрее, тем лучше.

— А не ожидаются ли вновь с вашей стороны такие общественные акции, как спасение военнопленных?

— Нет. Я вне политики на сегодняшний день. Мне уже предлагали чиновники из правительства поехать в Чечню, но я это предложение отклонил. Сегодня это дело не частного лица, а государства. Я же должен заниматься своим делом.

— А если государство не справляется?

— Мне тем более не справиться… С Афганистаном была совершенно другая ситуация. Советское государство просто предало этих ребят, которые сидели в ямах у моджахедов, забыло о них. И на Женевской конференции ни об одном пленном не был поднят вопрос. Поэтому я — как частное лицо — возмутился, сделал свое заявление и создал комитет. А сейчас само правительство говорит о своих пленных и ведет за них борьбу.

— Вы верите в то, что оно достаточно сильное?

— Я надеюсь на это. В правительстве у вас, по-моему, 90 процентов людей весьма сомнительных. Но я верю в президента и в нескольких человек, которые его окружают.

19.02.2001.

Петербург впадает в беспамятничество