С паном Беганеком по Эфиопии

До автобусной остановки пришлось добираться n.i такси. Чтобы Павел не очень сердился, мы, с трудом уговорив Кассу Амануэля, пригласили в компании шведского полковника и француза.

Автобус уже стоял на залитой дождем торговой площади. Кроме нас пятерых в нем ехало еще несколько эфиопских чиновников в черных костюмах и с зонтами, два греческих купца, два седобородых старца и тюрбанах, с длинными четками в руках, и довольно большая группа торговцев из племени галла, загородивших все проходы своими корзинами и узлами.

Трехчасовая поездка в Харэр проходила невероятно скучно. Дождь лил не переставая, ландшафт за мутны ми от влаги стеклами был до тошноты однообразен: серая, пустынная равнина, огромные, как озера, лужи, кое-где островки колючих кактусов или развесистая акация. В автобусе тоже было неинтересно. Касса Амануэль вступил в спор с французом по поводу железной дороги Аддис-Абеба — Джибути, шведский полковник посвящал пас в детали эфиопского воинского устава, чиновники спали, старцы-мусульмане перебирали четки и шептали молитвы, греки беседовали о делах, торговцы-галла ожесточенно спорили между собой. Интересным, пожалуй, было только то, что и водителя и кондуктора автобуса звали Касса, как нашего эфиопского друга. Находясь в разных концах автобуса, они то и дело громко обращались друг к другу по имени, что очень раздражало Кассу Амануэля, так как отвлекало его от беседы с французом.

Пан Беганек сразу сделал вывод, что имя Касса широко распространено в Эфиопии. Касса Амануэль подтвердил это.

— В принципе вы правы, — сказал он, — но это не имя.

— Не имя? — изумился Великий первооткрыватель. — Что же это такое?

— «Касса» по-амхарски означает «замена».

Теперь настала моя очередь удивляться. Действительно, разве может человек иметь имя «замена»?

— Все очень просто, — разъяснил Касса Амануэль, — Когда в эфиопской семье умирает ребенок, следующему новорожденному дают имя Касса. Это означает, что он появился на свет, заменив умершего. Поскольку в Эфиопии умирает и рождается много детей, имя Касса встречается часто.

Объяснение Кассы Амануэля было очень интересным, и я не удивился тому, что пан Беганек старательно записал все в свой зеленый блокнот.

Позднее, где-то на половине пути в Харэр, с нами случился еще один занятный эпизод.

Это произошло во время стоянки на одной из станций. Ну и станция это была! Не приведи господь! Жалкая лачуга, крытая рифленым железом, вверху реклама пепси-колы, под выступающей крышей двое промокших галла — вот и все. А вокруг мгла и дождь. Никому паже не хотелось выходить из автобуса. Но мотор забарахлил, и пришлось сделать небольшую остановку. Пока мы стояли, издалека вдруг донеслось какое-то глухое рычание. Пассажиров охватило беспокойство: эфиопские чиновники проснулись, мусульманские старцы прервали свои молитвы, все принялись обсуждать непонятный звук. Греки и француз считали, что это ревел обыкновенный голодный осел. Большинство же пассажиров, в том числе швед-полковник, твердо стояли на том, что мы слышали рев самого настоящего льва. Того же мнения придерживались и чиновники-эфиопы, которые прочитали в газетах, что в последние дни в Харэре появились два льва.

Под влиянием этих разговоров пан Беганек стал проявлять признаки беспокойства. Он крутился, вертелся, хлопал главами и наконец, не выдержав, тронул за рукав Кассу Амануэля:

— А что будет, если львы нападут на наш автобус?

— Не бойтесь, — успокоил его наш опекун, — если даже это лев, он не отважится напасть на автобус. Львы никогда не ищут встреч с людьми.

Пан Беганек вздохнул с облегчением. И тут же обрел утраченную было самоуверенность. Через несколько минут я слышал, как он уже говорил шведу-полковнику:

— Простить себе не могу, что не захватил охотничье ружье! Так славно было бы немного поохотиться. Когда мы были в Судане…

Но мне не пришлось дослушать до конца историю охотничьих подвигов пана Беганека в Судане, потому что кондуктор Касса дал сигнал к отправлению, водитель Касса запустил двигатель, и автобус двинулся в дальнейший путь, прежде чем удалось установить окончательно, что же было причиной переполоха: рев льва или голодного вислоухого осла.

В последний час путешествия пейзаж резко изменился. Автобус выехал наконец из пустынной долины и, перевалив через довольно высокие холмы, помчался вдоль возделанных полей. По обеим сторонам дороги проплывали плантации, фруктовые сады и прекрасные рощи, расположившиеся на склонах гор. Касса Амануэль объяснил, что мы находимся в наиболее плодородной части провинции Харэр — основной житнице Эфиопии. К сожалению, атмосферные условия не давали возможности толком все рассмотреть. Дождь, правда, прекратился, но над полями висел такой густой туман, что трудно было отличить кофейную плантацию от хлопковой. Только апельсиновые рощи с желтыми шарами плодов, светившимися сквозь туман, как фонарики на рождественской елке, ни с чем нельзя спутать.

Было уже далеко за полдень, когда Касса-водитель прокричал Кассе-кондуктору, что виден Харэр.

Харэр, когда на него смотришь издали, выглядит изумительно. Город окружен высокими красными стенами с грозными башнями и сводчатыми воротами. Из-за стен хорошо видны устремленные ввысь стройные белые башенки минаретов. Постепенно возникающий из тумана город кажется волшебным. Настоящий Багдад Гаруна аль-Рашида из «Сказок 1001 ночи».

Автобус остановился перед одними из пяти городских ворот. Дальше предстояло идти пешком, потому и что средневековые ворота не приспособлены для современного транспорта.

В город мы вошли не сразу — у ворот скопилось множество караванов ослов и верблюдов. Протолкаться сквозь пеструю толпу сомалийцев, данакиль и галла было не так-то просто. Шум стоял невообразимый. Гортанные выкрики погонщиков, кашель верблюдов и рев ослов сливались в какую-то сплошную какофонию, от которой лопались барабанные перепонки.

Здесь же собралось больше десятка нищих-прокаженных, встреча с которыми была для пас тяжелым испытанием. Одни из них грозили нам руками без пальцев, другие строили гримасы, искажавшие и без того изуродованные болезнью лица. Стук деревянных колотушек, при помощи которых эти несчастные оповещали о своей беде, мрачным аккомпанементом сопровождал оглушительный шум толпы.

Наконец мы пробились через «адские врата» и вошли в город. Здесь он был еще более похож на город из «Сказок 1001 ночи».

Харэр — очень старый город с ярко выраженным арабским колоритом. По его узким, крутым и немощеным улицам приходилось пробираться чуть ли не гуськом. Впереди величественно шествовал верблюд, который время от времени терся спиной о глухие стены домов, чтобы отогнать докучливых насекомых.

Домики, в основном сложенные из той же красноватой глины, что и городская стена, тесно лепились друг к другу. Улочки были до такой степени забиты различными ларьками, лавочками и палатками, что весь город выглядел как один большой арабский базар. Движение транспорта внутри городских стен почти невозможно-слишком узки улицы. Зато повсюду снует множество навьюченных ослов, с трудом прокладывающих себе путь в шумной и яркой толпе людей.

Большую часть прохожих составляли женщины. У нас создалось впечатление, что это в основном домашние хозяйки, воспользовавшиеся кратковременным прекращением дождя, чтобы сходить в город за покупками. Почти все они несли большие мешки из разноцветной кожи, набитые различной провизией.

Харэрские женщины произвели на нас сильное впечатление. Они решительно отличались от других африканских женщин. Их внешний вид и манера поведения совсем не говорили о смирении, которое так присуще жительницам Востока и Юга. Весь их облик выражал гордость, энергию и чувство собственного достоинства. Одеты они были ярко и со вкусом, а многие лица поражали классически правильными чертами.

Харэрские красавицы очаровали пана Беганека. Референт то и дело дергал меня за рукав и чуть не в полный голос выражал свой восторг:

— Вы только посмотрите! О боже, что за красотка! Теперь я понимаю беднягу Лидж Ияссу, парень просто не мог здесь не влюбиться!

Видели бы вы, как мой друг улыбался и строил глазки проходившим мимо женщинам!

Все это было необыкновенно забавно, но, к сожалению, не безопасно, потому что по улицам кроме харэрских женщин ходили и мужчины, причем последние отнюдь не производили впечатление людей, слишком горячо любящих белых ференджей. Взгляды, которые они бросали на нас, и в особенности на моего экспансивного друга, были далеко не благожелательными.

К счастью, пан Беганек не обладает способностью долгое время удерживать внимание на одном и том же предмете. Довольно скоро он перестал интересоваться красотой харэрских женщин и переключился на фрукты, которых здесь невероятное множество.

Провинция Харэр — это не только главная житница Эфиопии, но и ее главный фруктовый сад. Куда ни кинешь взгляд, повсюду громоздятся пирамиды бледно-желтых апельсинов, маленьких зеленых лимонов, огромные кисти бананов и горы плодов, которые мы видели впервые в жизни. Все это лежит на лотках или циновках из травы, расстеленных прямо на земле.

Вдруг пан Беганек издал радостный вопль:

— Провалиться мне на этом месте, если это не помидоры! Наконец-то! Я уже целую неделю мечтаю о настоящем салате из помидоров с перцем и лучком.

Обернувшись к шедшему позади нас шведскому полковнику и показав на кучку красных плодов, он сказал по-английски:

— I am fond of tomatoes![30]

Но швед, уже освоившийся в Эфиопии, развеял, иллюзии референта.

— Это не помидоры, — сказал он, — а плоды кактуса. Их называют также индийскими фигами. Они очень вкусны, но чистить их надо с осторожностью, чтобы не наколоть пальцы ядовитыми ворсинками кожуры.

Пан Беганек был очень разочарован, однако записал слова шведа в блокнот. Ну что ж — вместо салата из помидоров он получил информацию о том, что кактусы дают вкусные и сочные плоды.

Около отеля мы попрощались с нашими соседями по купе. Французу была приготовлена квартира у знакомого купца, а шведу предстояло ехать дальше, в свою военную академию.

Харэрский «отель» был гостиницей только в представлении исключительно непритязательных путешественников. В действительности же это необычайно противный и грязный постоялый двор. «Отель» содержал какой-то грек или некто выдававший себя за грека отнюдь не к чести этого благородного народа.

По распоряжению хозяина черный слуга шанкалла проводил нас в так называемые парадные покои, которые, как уверял нас хозяин, сдавались только особо важным господам. Слуга отпирал дверь с таким видом, как будто перед нами сейчас откроются сокровища Сезама. Между тем вся «роскошь» номера состояла в рваных плюшевых портьерах, не мытых несколько месяцев окнах и роях черных отвратительных мух. Пи электричества, ни водопровода. Было душно и пахло гнилью.

Но настоящая трагедия разыгралась после ухода слуги, когда Касса Амануэль преспокойно сообщил, что идет в город по делам, а нам велел ждать его в отеле. Свое жестокое) решение он объяснил подозрительными отношениями харэрцев к белым туристам и неприятными столкновениями, которые могут произойти у нас с ними. Мы, естественно, стали возмущаться и протестовать, ссылаясь на свое обещание Павлу походить по харэрским магазинам. Тогда наш опекун рассердился и повелительным тоном, совсем как Бвана Кубва, заявил, что он несет ответственность за нашу безопасность и не может нарываться на уличные скандалы, а сведения для Павла раздобудет сам, без нашего участия.