С паном Беганеком по Эфиопии

— Пан Горн просит вас войти, — сказал он, радушно улыбаясь.

Мы прошли через полутемную комнату с закрытыми ставнями и остановились на пороге третьей, в которой горела лампа. Эта комната представляла собой довольно большой кабинет, производивший впечатление домашнего музея. Там лежало и стояло множество удивительных и странных предметов; стены были обвешаны старым африканским оружием, шкурами диких зверей, эфиопскими картинами на пергаменте и сотнями фотографий. Все это я увидел лишь краем глаза, потому что главное внимание с первой минуты привлекал сам хозяин. Сидевший в мягком кожаном кресле мужчина могучего телосложения, лет шестидесяти с небольшим, выглядел слабым и беззащитным, как птенец в гнезде. На его измученном болезнью лице жили одни глаза — живые, удивительно спокойные, полные сосредоточенной силы и скорбной мудрости.

Пан Горн протянул нам навстречу обе руки. Я обратил внимание на то, что они, да и его голова, трясутся какой-то страшной, ни на минуту не прекращающейся дрожью. Так же, по-видимому, дрожал и язык, потому что он выговаривал слова с трудом, тихо, немного невнятно.

— Благодарю вас за то, что вы пришли, — сказал хозяин. — Я так давно не видел никого из Варшавы. Как только мне сказали, что вы в Аддис-Абебе, я велел Мухаммеду повсюду искать вас. Поверьте, я очень рад. Будьте любезны, садитесь, пожалуйста.

Сказав $то, пан Горн откинулся на спинку кресла. Было видно, что он очень болен и измучен.

Мы расположились на удобном диванчике напротив хозяина дома. Пан Беганек, достав из кармана носовой платок, нервно вытирал пот со лба и шеи. Я тоже очень волновался. Это был самый странный визит в моей жизни.

Пан Горн некоторое время молча рассматривал нас. Потом мы разговорились. Правда, говорил только он, а мы с паном Беганеком лишь время от времени вставляли какой-нибудь вопрос или издавали возгласы удивления. Преодолевая сопротивление непослушного языка, пан Горн рассказал нам историю своей жизни.

Он приехал в Эфиопию тридцать с лишним лет назад из Варшавы, где служил в какой-то торговой конторе. Но ему не сиделось на месте, так как он — прирожденный искатель приключений — с юных лет мечтал о путешествиях в далекие, экзотические страны. Однажды в варшавской публичной библиотеке нашему хозяину случайно попала в руки книга об Эфиопии, написанная чиновником русского посольства в Аддис-Абебе. Одержимого жаждой приключений конторского служащего околдовала полная тайн африканская империя Соломонидов. Молодой человек почувствовал, что эта страна предназначена ему судьбой. Не долго думая, он оставил службу, обратил в деньги все свое имущество и с образовавшимся таким образом капиталом отправился в путь, в Аддис-Абебу…

Аддис-Абеба в те времена сильно отличалась от нынешней. Не было еще высоких каменных домов торгового центра, а в том месте, где сейчас находится роскошный «Pac-Отель», устраивалась конная охота на шакалов. В старом императорском дворце восседала на троне окруженная толпой дочь Менелика II, толстая императрица Заудиту. В нескольких сотнях километров от столицы в неприступной крепости Керауа, в горах, влачил жизнь узника прикованный золотой цепью к стене темницы низложенный император Лидж Ияссу.

В феодальной Эфиопии тех лет пан Горн пережил все те необычайные приключения, какие он только мог вообразить в своей варшавской конторе. Это была замечательная, бурная жизнь. Он объехал Эфиопию верхом вдоль и поперек, побывал в местах, не обозначенных на картах, охотился на львов и слонов, торговал с дикими племенами оружием, золотом и слоновой костью, повидал много удивительного. Нет, он не жалеет, что приехал в Эфиопию, не жалеет о тех годах. Не жалеет… нет…

Голос рассказчика стал слабее, глуше, перешел в бессвязное бормотание. Больного уже не слушался его дрожащий язык. Крик о спасении прозвучал, как писк полузадохшегося птенца:

— Айелеч! Айелеч!

Испуганные, мы вскочили с диванчика, но хозяин движением трясущейся руки заставил нас снова сесть. Темнокожая служанка бесшумно подошла и подала лекарство. В течение нескольких минут мы были свидетелями агонии, которая длилась до тех пор, пока спасительная таблетка нитроглицерина не растаяла под языком больного. С ужасом смотрели мы на страдания несчастного. У пана Беганека на щеках выступили пятна. Никогда еще я не видел моего друга таким взволнованным. Мне кажется, в истории пана Горна его больше всего поразило то обстоятельство, что этот искатель приключений начал свою жизнь в качестве простого конторского служащего. Романтически настроенный референт, видимо, отождествлял себя с паном Горном, поэтому и переживал так глубоко и искренне.

Страшные приступы болезни были в этом доме повседневным явлением. Черные слуги уже привыкли к ним. В то самое время как Айелеч давала больному лекарство, знакомый нам Мухаммед принес на подносе две чашки кофе и с полнейшим спокойствием поставил их на маленьком низком столике. При этом он наклонился, и я заметил на его темных висках два глубоких шрама в форме правильных кружочков. Меня это заинтересовало, но в тот момент было не до вопросов. Мы не посмели прикоснуться к чашкам — как можно пить кофе, когда хозяину так плохо, что кажется, он вот-вот умрет?

Но пан Горн никому не позволял жалеть себя. Еще не владея языком, он движением руки и глазами велел нам выпить кофе. От его внимания не ускользнуло и то, что я заинтересовался шрамами на висках Мухаммеда. Как только к нему вернулся голос, он сказал:

— Вы заметили круглые шрамы? Это клеймо раба, мои дорогие. Детям, родившимся в неволе, такие знаки на висках выжигали раскаленной докрасна гильзой от патрона. Мухаммеда я купил на невольничьем рынке сразу после приезда в Аддис-Абебу. Через два года после этого был издан указ об отмене рабства. Мухаммед стал свободным человеком в моем доме. Но клеймо осталось. Это верный и разумный слуга. А как прекрасно он научился говорить по-польски!

О своей болезни пан Горн говорил мало и неохотно. Уже год, как он прикован к креслу и умирает по нескольку раз в день. Жизнь возвращается лишь благодаря таблеткам нитроглицерина, поданным всегда вовремя заботливой Айелеч. Тяжелое сердечное заболевание— грудная жаба — это обычный удел европейцев, слишком долго проживших в Аддис-Абебе. Люди, родившиеся в низинных районах, не могут безнаказанно жить на высоте двух тысяч пятисот метров. Но в болезни сердца по крайней мере нет ничего унижающего человека. Гораздо страшнее это непрекращающееся дрожание рук, ног, головы, языка. Когда-то, во время охоты в данакильской пустыне, его укусила муха цеце. Возникла сонная болезнь, после нее воспаление мозга и страшная, неизлечимая болезнь Паркинсона. К этому страданию, превращающему человека в дрожащий комок, привыкнуть невозможно.

Однако пан Горн пригласил нас к себе не для того, чтобы жаловаться на недуги. Ему хотелось рассказать о прекрасных далеких годах, когда он был еще здоров и полон энергии, о своих необыкновенных приключениях, чудесах и тайнах экзотической страны.

Хозяин дома пригласил нас осмотреть комнату, в которой находились интереснейшие сувениры, собранные за тридцать с лишним лет, прожитых им в Эфиопии. Поднявшись с диванчика, мы принялись разглядывать предметы, висевшие по стенам и разложенные на столиках. Пан Горн, не поднимаясь с кресла, давал необходимые пояснения.

Только теперь мне удалось оценить необыкновенное богатство этого домашнего музея. На стенах висели шкуры убитых хозяином львов, леопардов и антилоп, черные ожерелья и браслеты, сплетенные из волос Жирафа, дротики, копья и кривые данакильские ножи, устрашающего вида тотемы и старинные эфиопские картины, выполненные на коже или пергаменте. По канонам эфиопского искусства, плохие люди изображались на картинах в профиль и темнокожими, а хорошие— анфас и более светлыми.

В углах комнаты, небрежно прислоненные к стене, в большом количестве стояли огромные необработанные слоновьи бивни. Пан Горн объяснил, что на протяжении многих лет он выменивал их у вождей лесных племен на оружие и патроны. Сейчас у него было их больше, чем у любого африканского вождя. Тонны слоновой кости лежали в подвалах его дома, но что толку, если сейчас вывоз слоновой кости из Эфиопии запрещен.

Негромким голосом, с трудом выговаривая слова, хозяин сопровождал нас в путешествии по комнате. То, что он говорил, звучало, как волшебная сказка.

К сожалению, описать все, что мы видели и слышали во время двухчасового осмотра музея пана Горна, невозможно. Придется ограничиться рассказом о двух самых интересных экспонатах, которые много говорят и об истории страны, и о прошлом нашего хозяина.

Первый старинный, великолепно инкрустированный арабский пистолет. Пап Гори получил его в подарок от раса Хайлю из Годжама, одного из последних эфиопских удельных правителей.

Имя человека, подарившего пану Горну пистолет, я слышал не впервые. Я знал его по рассказам Кассы Амануэля и из книг об Эфиопии. Это он, рас Хайлю, освободил из темницы свергнутого с престола Лидж Ияссу. В 1932 году он был приговорен к пожизненной ссылке. Закованного в цепи, Хайлю вывезли на один из необитаемых островков на озере Тана.

Но в годы юности пана Горна рас Хайлю из Годжама представлял собой большую силу. Этот удельный правитель плодороднейшей амхарской провинции содержал собственную многотысячную армию, а при дворе держал пятьсот слуг, каждый из которых выполнял какую-то одну порученную ему обязанность. Могущество раса Хайлю в феодальной Эфиопии того времени не представляло собой ничего необычного. Эфиопские императоры щедро раздавали своим расам провинции в личную собственность. Интересно, что процедура пожалования сопровождалась следующими словами: «Даю тебе эти земли на съедение». Рас Хайлю в своем Год-жаме так и поступал. Все, что только было возможно, он выжимал из своих подданных, а малейшие признаки недовольства подавлял при помощи оружия. Это был один из самых жестоких феодалов старой Эфиопии. Но по отношению к иноземным гостям он всегда вел себя предупредительно. Пан Горн многие годы пользовался расположением раса Хайлю и часто бывал в его дворце в Дэбрэ-Май. Однажды он даже видел там «смерть в муслине»…

Слышали ли вы, дорогие читатели, что такое «смерть в муслине»? Конечно нет. Откуда вам знать такие вещи? Не знал этого даже знаменитый специалист по Эфиопии референт Альбин Беганек. О «смерти в муслине» не упоминалось ни в одной из книг об Эфиопии, которые он купил в Каире. Лишь пан Горн объяснил нам, что скрывается за этими тревожащими душу словами.

«Смерть в муслине» — одна из самых жестоких пыток в1 старой Эфиопии. Рас Хайлю из Годжама был последним эфиопским властителем, применявшим ее, а пан Горн — последним европейцем, который это видел. Это было жуткое зрелище. Приговоренного плотно заворачивали в муслин, который перед этим погружался в горячий мед, смешанный с воском, а затем поджигали. Окруженный со всех сторон отрядами стражи человек-факел подпрыгивал от боли все выше и выше… И сгорал… Картина эта была настолько страшной, что при виде ее мужчины теряли сознание. Паи Горн выдержал до конца, потому что ему хотелось постичь все тайны Эфиопии. Рас Хайлю поздравил его, похвалил за крепкие нервы и подарил на память пистолет.